Король Лир

Лир распахнул глаза, все еще слыша отзвук собственного крика. Сердце заходилось дерганным стаккато где-то в горле, мешая дышать. Из глаз вниз по вискам на сбившуюся подушку щекотно текли слезы. Кожа на голове под волосами взмокла от пота. Черт. Опять… Надо успокоиться. Будет ужасно, если его крик разбудил сиделку, и она — сонная и злая — сейчас придет его проверять. Что за хрень ему снится? Ладно — то, что преследовало раньше, сразу после падения. Тогда сны, от которых Лир просыпался примерно в таком же состоянии, можно было легко объяснить. Ведь снился ему проклятый барьер, конь, зацепившийся передним копытом за верхнюю перекладину, и родная земля, которая встретила его так неласково… Ничего удивительного. Именно так чемпион мира по спортивному пятиборью Станислав Лир с закономерным прозвищем Король и завершил свою спортивную карьеру. Газеты писали: «какая трагедия», «весь спортивный мир в трауре». Так продолжалось неделю. Потом статьи об упавшем с лошади во время соревнований по конкуру спортсмене стали появляться реже, упоминать о нем в новостях перестали вовсе, а после один из федеральных каналов разродился наскоро сляпанным фильмецом под названием «Король Лир», который сам его герой справедливо воспринял как некролог. И угадал. После этого шедеврика о Станиславе Лире забыли напрочь. Был Король и нету… Да здравствует новый. Интересно, вспоминает ли кто-нибудь о том человеке в подвале, что снится Лиру? Плачет ли о нем? Или на него всем точно так же плевать? Из разговоров (если их можно было назвать разговорами), которые постоянно вел с пленником его главный палач — тощий, как смерть, владетель лена* под названием Соловьиная долина дор Бариссиан — Лир узнал, что у несчастного есть жена — пресветлая дора Фрейя Бьюрефельт. Дети не упоминались, а вот законная супруга часто. И каждый раз в самом отвратительном ключе. — Я доберусь до нее, — шипел Бариссиан. — И ты помешать этому не сможешь. Я возьму приступом твой замок и трахну ее во все дыры. А вот если ты подпишешь правильное завещание… Пленник в ответ только смеялся: — Драконовы боги! Ты собрался трахать мою супругу? Как бы она не трахнула тебя. Знаешь, она может. — Меня? У твоей жены что, есть член? — издевался тощий, но Бьюрефельт лишь презрительно качал головой в ответ. — Член — не единственный признак принадлежности к числу сильных, Бариссиан. Глядя на тебя, я это понимаю особенно ясно. А ей… Ей, чтобы научить тебя уму-разуму, и скалки хватит. Дор Бариссиан шипел и разве что не плевался ядом. Покрытый кровью и ожогами пленник продолжал смеяться. Лир этого его веселья не понимал. Не вникая в подробности, из общего контекста он уяснил для себя, что дор Бариссиан давно имел виды на соседние с его леном земли. Владение, названное многие сотни лет назад просто — Морская гавань. Принадлежало оно дору Бьюрефельту — его нынешнему пленнику. Не сумев захватить его лен в честном бою, Бариссиан начал действовать подлостью: подкуп, предательство… И вот результат: владетель интересных ему земель, удачно расположенных на пересечении торговых путей, болтается на дыбе в его подвале, а палачи в заскорузлых кожаных фартуках, повязанных на голое тело, но почему-то обутые в сапоги, иссекли его спину в кровавые ошметки! В первый раз после такого вот сна, Лир подумал: какая пошлая чушь, навеянная застарелым спермотоксикозом. Голозадые палачи! Приснится же! А потом вдруг как-то сразу понял: так и надо. Одежду запачкает кровь, а если без сапог, то можно, например, обжечься, наступив на упавший из жаровни раскаленный прут или просто на выскочивший оттуда уголек. Знание это было таким обыденным и при этом таким… атмосферным, что Лиру стало как-то особенно не по себе. А самое главное, своим увечным спинным мозгом и задницей в свеженьких пролежнях он прекрасно чувствовал: то, что он видел, не было снами в чистом виде. Это было погружение. Причем, если поначалу он бултыхался где-то у самой поверхности и очень быстро выскакивал из сна с криком, хватая воздух раскрытым ртом, словно на самом деле тонул, то теперь Лир во время своих кошмаров уходил все глубже. Становясь уже не только зрителем, но почти участником. Раз за разом Лир видел, как плеть со свистом врезается в спину дора Бьюрефельта, разрывая мясо до кости, и его собственная спина отзывалась на это спазмами. Слышал, как пленный кричит от боли, когда его растягивают над жаровней с углями, или задыхается во время пытки водой — и не просто мучился от отвращения, но сам горел, как в огне, и хватал воздух ртом, испытывая удушье. — Не родился еще человек, который смог бы выдержать все. Рано или поздно сломаешься и ты. Я уж постараюсь подобрать то, что в конце концов расколет твою веру непонятно во что, — кричал дор Бариссиан. Но пресветлый дор Бьюрефельт по-прежнему проявлял удивительную стойкость, которая, несмотря ни на что, словно бы питала силы самого Лира, поддерживая его. А поддержка ему сейчас была ох как нужна. Родственников, которые могли бы приходить к Лиру с кульками апельсинов, не было. Со своим любовником он расстался незадолго до тех злосчастных соревнований. И расстался нехорошо, поймав его в постели с каким-то хлыщом. Убегая от Лирова гнева, тот так потешно напялил на себя задом наперед шелковые трусы из дорогого бутика, что Лир невольно захохотал: намек в виде гульфика на заднице этого паразита был слишком красноречивым. А вот потом… Вспоминать об этом совершенно не хотелось. Да и — вспоминай, не вспоминай — итог один: его любимый, человек, который еще недавно заверял Лира в своих огромных чувствах, в палате интенсивной терапии так и не появился… Друзья из команды и тренер навещали, но редко. У них был режим и тренировки, забиравшие все время. А кроме них — сборы и соревнования, на которые они все вместе уезжали из города, а то и из страны на целые месяцы. Лир на них не обижался… Он им завидовал. Как же он им завидовал! До черноты в глазах и зубовного скрежета. Так, что каждый их приход был для него не столько даром, сколько проклятием. И они, похоже, чувствовали это. Время шло. Из реанимации Лира перевели в обычную палату. Здесь он пролежал полгода. И то только потому, что был не простым гражданином, а «человеком с именем». Но после все равно пришлось что-то решать. В хосписы брали только раковых больных на последней стадии. На частную клинику денег Лир так и не заработал. А государственных, в которых могли бы годами ухаживать за парализованным от шеи лежачим больным, как выяснилось, просто не существовало. Человек, не способный работать и платить налоги, для родины, по сути, умирал. Лир через тренера продал ненужную теперь машину, дачу и недавно отстроенный дом на Волге. Квартиру в центре, неожиданно доставшуюся от одинокой дальней родственницы несколько лет назад, поменял на малогабаритку на самой окраине и на первом этаже — для дешевизны и удобства транспортировки его неподвижного тела. Полученные деньги — опять-таки через тренера — пристроил в банк под проценты и в отчаянии призадумался: на сколько их хватит, даже если не грянет очередной дефолт? Конечно, помогла Федерация, которая обязалась выплачивать ему какие-то деньги в дополнение к пенсии по инвалидности, скинулись товарищи-спортсмены, но… Но! Одно сплошное «но»… Когда больница окончательно отказалась и дальше занимать его «живым трупом» столь нужное стране койко-место, Лира перевезли в его новые хоромы. Здесь его уже ждала заблаговременно нанятая сиделка. Она суетилась, заискивающе поглядывая на тренера Лира, который ее, как видно, и нанимал, ненужно поправляла постельное белье и безостановочно говорила о чем-то — Лир даже не вслушивался. В новой квартире все было непривычно — запахи, звуки, даже то, что сюда никогда не приходило солнце — его загораживали плотные кусты, бесконтрольно разросшиеся возле дома. В первую ночь Лир долго не мог заснуть. Из кухни, которую приспособили под место жительства сиделки, раздавался негромкий, но какой-то невероятно раздражающий храп. Где-то в отдалении, столь доступном из-за тонких стен, плакал ребенок. Под окнами клялись в обоюдном уважении два алкаша. Спать было решительно невозможно. Но потом он привык… И вот тут-то его стали посещать сны… В первое время Лир им в какой-то степени даже был рад. Как это ни постыдно признавать, но понимание, что кому-то может быть хуже, чем ему самому, приносило… облегчение. Но если поначалу человек из кошмарных снов — пресветлый дор Бьюрефельт — казался Лиру кем-то чужим, словно он кино смотрел, то потом, все больше погружаясь в мир сна, все больше сочувствуя пленнику, Лир сильнее и сильнее привязывался душой к несчастному, который переносил муки так достойно. Если юного сына дора Бариссиана, которого унижали, пытали и насиловали у Лира на глазах, он лишь жалел всем сердцем, то дор Бьюрефельт стал ему настолько родным и близким, что он первым, раньше, чем мучители, понял: пленник близок к тому, чтобы сдаться. Измученное, буквально измочаленное тело слишком ослабело, чтобы держаться дальше. А дух… Лир стал свидетелем того, как сломали и его. Мерзкий тощий дор Бариссиан сдержал данное когда-то Бьюрефельту слово и нашел то, что все-таки разрушило его и без того надломленную пытками личность… Бьюрефельта в очередной раз привели из камеры в пыточную, но не стали закреплять на дыбе, а заставили нагнуться и прикрутили лицом вниз к столу. Так, что Лир как-то сразу понял, к чему идет дело. И точно. Сразу после с несчастного содрали остатки одежды и изнасиловали. Первым, естественно, был дор Бариссиан, который «распечатал», по его же глумливому выражению, своего пленника так грубо, что сперма, начавшая вытекать из Бьюрефельта после того, как Бариссиан отвалился от него сытой пиявкой, была бурой от крови. — Хочешь еще? — спросил Бариссиан и задрал голову Бьюрефельта вверх, ухватив за основание толстой косы. Пленник прокричал, почти провыл в ответ: — Нет! Не смей! Никогда! — Тогда подпиши! — Нет… — Значит, хочешь. — Не-е-ет! Но один из палачей уже начал снимать свой фартук. Лир увидел, как его руки легли на крепкие ягодицы Бьюрефельта, разводя их в стороны, пленник дернулся, невольно желая уклониться от прикосновений, и в тот же момент здоровенный член до основания, так что Лир отчетливо услышал, как яйца шлепнули по промежности, вошел в окровавленный зад Бьюрефельта. Тот закричал яростно. Бариссиан, который все еще удерживал голову пленника за волосы на весу, чтобы видеть боль и отчаяние на его лице, рассмеялся, подмигивая второму палачу. Тот тоже потянул с себя фартук и начал надрачивать собственный орган, готовясь принять участие в насилии. Когда с Бьюрефельтом закончил и он, сил что-то говорить, как-то противиться у того уже не было. А ведь его мучители в этот момент только вошли во вкус… — Скалка, говоришь? — задумчиво проговорил Бариссиан, размазывая по лицу пленника свою сперму собственным же членом. — Ну — это вариант. Палачи переглянулись, один из них отправился к стене, на которой были закреплены полки с каким-то палаческим скарбом, и вскоре вернулся с огромным каменным фаллосом в руках. — А потом я еще и солдатам своим поиграться с тобой позволю, — шепнул Бариссиан отвратительно интимно, склоняясь к самому уху пленника. Тот не шевельнулся. Палач приставил игрушку к заду дора Бьюрефельта и надавил. Лир тогда заорал и проснулся, сразу попав в свой собственный ад. Его крик все-таки разбудил сиделку, чтоб ей… Та приперлась, долго ругалась на Лира, проклиная его последними словами, а уходя обратно досыпать, еще и пригрозила в следующий раз придушить, как кутенка — подушкой. Но Лиру в этот момент было не до ее слов. Во-первых, ничего нового. Фраза: «Когда ты уже сдохнешь?» вместо утреннего приветствия давно стала для него нормой. А во-вторых, у Лира перед глазами все еще стояла только что увиденная картина — дымная, освещенная оранжевыми всполохами факелов пыточная и растянутый на столе человек с окровавленной промежностью… После он долго лежал и думал. О силе воли. И о том, что может разрушить даже самый крепкий внутренний стержень. В первые дни после катастрофы, которая переломила не только его шею, но и всю жизнь, он больше всего хотел умереть. И если бы его слушались руки, Лир бы, наверно, что-то сделал с собой. Но все его конечности лежали на кровати ненужными кусками мяса. Неподвижно и, как сказали врачи, абсолютно бесперспективно. То, что его собственное, еще совсем недавно послушное, прекрасно тренированное тело спортсмена-многоборца стало ему убийственно чужим, Лир осознал еще в больнице. В тот момент, когда по палате поплыл отвратительный запах, а вскоре появившаяся молоденькая санитарка, подняв с его бедер простыню, стала что-то делать в районе его задницы. Стыд оглушил его. Лир даже застонал, вызвав беспокойство у девчонки, убиравшей за ним его же дерьмо. И стыдно было в первую очередь даже не оттого, что она стала свидетельницей его беспомощности. Причина была иной: его тело, его собственное тело было теперь ему неподконтрольным! Оно жило какой-то своей, отдельной от него жизнью. Гадило, мочилось, потело. А он… Он ничего этого даже не чувствовал! Тогда-то и появились трусливые мысли свести счеты с жизнью. А потом ему стало стыдно. За свою слабость. Не телесную. С этим он поделать уже ничего не мог. За слабость воли. Он стал бороться с ней. И в очередной раз победил. Теперь Лир принимал свой позор с ледяным спокойствием. Мысленно словно отделив себя, свою личность от тела. Отрекшись от него, он выстроил между ним и собой железный занавес, вскопал контрольно-следовую полосу и раскидал по ней мины. Враг не пройдет! Он всегда был человеком сильным. Профессиональные занятия спортом прекрасно тренируют волю и умение терпеть боль. А Лир был не только волевым и терпеливым, но и упрямым, как черт, из-за чего, скорее всего, и стал чемпионом. Всегда, всю жизнь, раз что-то для себя решив, он не отступал от пути к цели ни на шаг. Теперь он вообще не мог шагать? Что ж… Тем проще. Не будет шанса сбежать, а вперед и на зубах ползти можно. Было бы куда… Эх! Жизнь на новом месте постепенно устаканивалась, входила в колею. Сиделка активно изображала заботу и внимание к Лиру, когда к нему приходили его нечастые посетители, и так же быстро становилась равнодушной и склочной, когда за ними закрывалась дверь. Но менять ее Лир не хотел. Для этого пришлось бы жаловаться тренеру или товарищам по команде, когда они возвращались с очередных соревнований и шумной веселой толпой вваливались к нему. А это было как-то… не по-мужски. Подумают: раскапризничался, со вздорной бабой не справился. И Лир молчал. Терпеливо ждал, чтобы она наконец-то оторвалась от телевизора и пришла на его зов. Жевал ту дрянь, которой она его кормила, как видно что-то выгадывая на продуктах. Сносил ругань и ненавидящие взгляды, которых он не понимал: ну не нравится тебе такая работа, зачем взялась? Другой нет? Так терпи и веди себя по-людски. Стало легче переносить собственную беду после того, как в честь какого-то праздничка Федерация вдруг вспомнила о нем и под пристальным вниманием телекамер подарила ему планшет со специальным устройством для парализованных. Благодаря ему Лир теперь мог сам заходить в Интернет и листать страницы, закусывая зубами пластиковую блямбу, выполнявшую функцию мыши. Он погружался в виртуальный мир и на время даже забывал о собственной увечности. Если бы еще не кошмары, которые приходили к нему все чаще… Каждый раз, вспоминая картинки, которые разбушевавшееся воображение демонстрировало ему во сне, Лир испытывал острое желание передернуться. Но тело не слушалось и оставалось только мотать головой, отгоняя мысли, словно надоедливых мух. Но это, как и в случае с реальными мухами, которые вечно норовили ползать у парализованного Лира именно по лицу, помогало плохо. Видение сводчатого средневекового подвала, заполненного различными сооружениями из дерева, кожи и металла, словно современный спортивный зал тренажерами, мучило его ночами, преследовало днем. Несчастный дор Бьюрефельт, который теперь не огрызался на слова палачей, а сносил все с тупой обреченностью… А кроме него хрупкий мальчишка в кожаном колпаке — порывистый и нервный, словно пойманная птица… Когда его притаскивали в подвал, сюда каждый раз спускался и второй, похожий на Бариссиана, но более молодой мужчина. Теперь Лир знал, что его предположения оказались верны, и этот тип действительно любимый старший сын Бариссиана и, соответственно, брат несчастному мальчишке. «Высокие отношения!» — думал про себя Лир, цитируя любимый фильм. Палачи к мальчику не прикасались никогда. Дор Бариссиан всегда наказывал младшего сына сам. А вот то, что следовало за поркой, он неизменно делил со своим старшеньким. Оба поимели мальчишку не по разу — по очереди и одновременно. Почему эти двое так ненавидели юного Актеона, за что наказывали с диким средневековым садизмом, а после насиловали грязно и извращенно, Лир не знал и не понимал. С дором Бьюрефельтом было проще. От него требовали понятные вещи. А вот мальчика, похоже, били и унижали просто ради самого процесса. Просто потому, что могли… После сна, в котором Лир увидел, как дора Бьюрефельта взяли силой по очереди Бариссиан и палачи, прошла почти неделя. Лир мог бы радоваться, что кошмары внезапно оставили его. Но на сердце у него было неспокойно. Если раньше он мучился, не понимая, с чем связаны его видения, то теперь их отсутствие погружало его в настоящий ужас. Что за это время произошло там, в этой дикой параллельной реальности, в которой отец уничтожал на глазах у посторонних людей своего сына, а после развлекался тем, что вырывал ногти пленному соседу? Как там дор Бьюрефельт? Жив? Или?.. То, что он, наконец, вернулся в свой сон, Лир поначалу даже не понял. Место было другим. Он оказался не в подвале, а на каком-то мощеном дворе, расположенном среди высоких зубчатых стен и других каменных строений. Была ночь. На стенах перекликались постовые. Где-то проорала ночная птица. Лир огляделся, неуправляемо зависнув на уровне второго этажа. Внизу, прямо под ним, на камнях мостовой что-то темнело, но он не мог понять что. Тихое движение чуть в стороне привлекло его внимание. Кто-то достаточно мелкий и легкий шел в его сторону. Опасался, жался к стене, оглядывался, но все-таки шел. Кто же это? Ночной гость приблизился и остановился как раз у того темного контура, который Лир видел под собой, но не мог толком разглядеть. Звякнула цепь, раздался какой-то животный скулеж, а после тихий голос произнес негромко и просительно: — Попей. Ну пожалуйста, попей. Опять то ли поскуливание, то ли стон, и звяканье. Что же там? Больной дворовый пес, за которым пришли поухаживать? Тогда почему это делается украдкой? — И не ел опять ничего. Я же вот ем, не отказываюсь, хотя меня тоже… Где-то хлопнула дверь, раздались громкие, очевидно пьяные голоса. Маленькая фигурка, взмахнув подолом длинного одеяния, вскочила и кинулась прочь, стараясь не выходить из тени, которую отбрасывала стена. Сердобольная служаночка, которая что-то стащила с кухни для своего любимца? Голоса приблизились. На сей раз сомнений не было никаких — трое пьяных вдрызг солдат. На боках — то ли шпаги, то ли узкие мечи (Лир, когда еще не был «живым трупом», в рамках программы пятиборья как раз фехтовал чем-то вроде того), на головах — шляпы, украшенные полосатыми перьями какой-то птицы, на коротких камзолах — гербы. Дартаньяны, твою мать! Троица приблизилась и опять-таки остановилась прямо возле того места, где лежал кто-то прикованный цепью, и выше висел Лир. — Пошли, Монти, хрен ли тут делать? — один из «дартаньянов» хлопнул по плечу второго, самого мелкого и, похоже, самого пьяного из них так, что тот клюнул носом. — Хочу его трахнуть. — Драконовы боги, да чего там уже трахать-то? Дырка как у моей тещи пизда стала. Да и грязный. Охота тебе хрен полоскать в чужой сперме и моче? — Хочу трахнуть и трахну. Трахнуть? Точно не о псе речь… В душу закралось отвратное подозрение, которое тут же, не долго думая, подтвердил пьянчужка. — Эй, пресветлый дор, вставай раком. Твоя мамка пришла, молочка принесла. Солдаты заржали, а Лир со всей силы рванулся вперед, чтобы увидеть, убедиться… И вдруг провалился куда-то, словно в колодец. Вопрос "куда?" опять-таки решился сразу. Ровно в тот момент, когда перепуганный и растерянный Лир ощутил на своей голой заднице чужие руки… Он, что же, как-то влез в тело несчастного дора Бьюрефельта, как видно, действительно брошенного после пыток и насилия на потеху солдатам? И… И… И эти солдаты сейчас?.. Лир взвыл, почувствовав, как в него раскаленной кочергой вломился член. И сразу навалилось все — болело разбитое лицо, сломанные ребра, отбитый живот. Руки, ноги, спина… Болело… Все… Лир на секунду даже забыл о том, что его (или вернее дора Бьюрефельта) зад в очередной раз рвут на британский флаг. Это перестало быть главным. Куда важнее оказалось другое: он чувствовал свое тело! Все, целиком, а не только выше шеи! Все болело, от слабости темнело в глазах, но это было все равно несравненно, несопоставимо, феерически лучше той беспомощной мертвой неподвижности, к которой он уже стал привыкать там, в своем мире… Пьянчужка драл его в изувеченный зад, при этом периодически хлопая по ягодицам ладонями. Второй солдат пристроился спереди, и в лицо Лиру ударила вонючая струя мочи, но даже это не вывело его из того шока, в который он погрузился от простой и ясной мысли: этот мир был другим, это тело не принадлежало ему, но только здесь он чувствовал себя не обрубком, а целым! Осознав это и приняв, как аксиому, Лир заревел так яростно и торжествующе, что солдатня испуганной стайкой пырснула** от него в стороны — прямо как были, в расстегнутых штанах. А после, справившись с одеждой, принялась нащупывать рукояти мечей. Но что произошло дальше, Лир уже не увидел. Неведомая сила рванула его вверх, прочь из уже нагретого его душой тела. Он очнулся в своей квартире, на ненавистной кровати и с еще более ненавистной сиделкой над собой. — Хватит уже орать по ночам, говноед хренов! Чтоб ты сдох уже наконец! — Скоро, — ответил Лир и улыбнулся. И видно улыбочка эта вышла такой, что старая ведьма шарахнулась от него в точности так, как солдаты только что во сне. И глаза у нее стали такими же — по-детски перепуганными. Крестясь и чего-то бормоча себе под нос, она пошкандыбала на кухню, а Лир вздохнул как мог глубоко, гася собственное нервное возбуждение. Его чувства были… растрепанными. Именно так. Растрепанными на разноцветные ниточки отдельных эмоций. Ярко-красный адреналин после пережитого, радостный желтый цвет надежды, полный сомнений рассудочный синий, серый — сплошная безнадега, черный — почти смерть… Что сталось после его ухода с пресветлым дором? Жив ли он? И главное: сможет ли сам Лир вернуться в тот мир? Пусть на пытки, пусть как угодно, но в мир, в котором он сможет двигать руками и ногами. Однако тут возникла мысль, что тем самым он собирается обречь на смерть душу истинного хозяина тела. Не зря говорят: на чужом несчастье свое счастье не построишь. А ведь если Лир обоснуется в теле дора Бьюрефельта, то сам пресветлый дор… Что станется с ним? Устав пялиться в темноту комнаты, Лир прикрыл глаза. Во что же его втягивает? Он никогда не был поклонником чтива в жанре фэнтези, но то, что творилось с ним сейчас, больше всего походило на не совсем традиционную историю с попаданцами. В большинстве этих сказок парней разной степени мускулистости и девиц неизменной красы сразу забрасывало в другой мир — и все. Дело сделано, ответственности никто не несет. А тут… Как же поступить, чтобы совесть заживо не загрызла, но и, сделав все по чести, потом не жалеть о собственном благородстве остаток и без того жалкой жизни? Продолжая заниматься подобными пустыми рассуждениями, Лир вдруг понял простую вещь: когда он внезапно оказался в теле пресветлого дора Бьюрефельта, особо осваиваться на новом месте ему, конечно, не позволили. Когда тебя дерут в зад, не больно-то поосваиваешься. Но тем не менее ощущения того, что кто-то в теле дора ему противился, хоть как-то возражал или тем более пытался вытолкнуть обратно, не возникло совершенно. Напротив, Лиру показалось, что дом, если тело можно назвать домом, опустел. Несчастный Бьюрефельт, раздавленный предательством кого-то из близких, а затем болью и насилием в плену, то ли ушел так глубоко в себя, что потерялся, то ли, напротив, тихо выбрался вон, отправившись в неизведанные дали. А что? Если Лир во сне шляется между мирами, почему то же самое не позволено пресветлому дору? Теория, конечно, хороша. Вот только как бы ее проверить, чтобы после не чувствовать себя оккупантом чужого тела? Мысли зашли уже на второй, если не на третий круг. В итоге Лир и не заметил, как заснул.