I am the one inside you And I am the one inside your veins I am the one inside you Over and over I'm here again! © Blue Stahli – Corner
Как я докатился до этого?.. Я словно потерял чувствительность, будто запертый в собственном разуме, в собственной фантазии. Потеря фокуса, неспособность сосредоточиться на окружающем мире. Увидеть глубину, почувствовать реальность вещей вокруг. Они выглядят лишь фоном, картонными декорациями, не более. На автомате замечаешь надписи, обходишь людей в потоке и лужи под ногами. Но даже сны и выдуманный мир по ту сторону экрана – и то более реальны, осязаемы. Вот только и эти образы меркнут, я их теряю. Они ускользают из-под пальцев, набирающих текст; они пропадают из сознания, не способного в них поверить; тают перед глазами, видящими только стену экрана перед собой. Всё пустое, плоское, искусственное. Даже эти строчки сейчас кажутся мне всего лишь хорошей формулировкой – за которой не стоит ничего.***
Enter Каретку набора сдвинуло на следующую строку. Вертикальная черта мигала, словно вопросительно, ожидая продолжения. Убрав руки с клавиатуры и откинувшись на спинку кресла, Анатолий снял очки и устало потёр глаза ладонями. Негромкая музыка в наушниках сейчас была единственным звуком в пустой тихой квартире, отключи её – ничего не останется. Освещения практически не было, кроме неяркого света от дисплея ноутбука; за окном стояла непроглядная темень, не озаряемая фонарями. Время уже перевалило за час ночи. После жизни, проведённой в шумном центре города, чувствуешь себя неуютно, находясь один посреди молчащего окружения окраины. Вместе с раздражавшим шумом пропало и что-то ещё. Или ничего и не пропадало, просто без этого шума стал слышен голос мыслей, настойчивый и постоянный. Мыслей, на автомате выстраивающих предложения, подбирающих слова, механически описывающих каждое ощущение, даже самих себя. Под коркой слов пульсировали поверхностные эмоции, нечто, для чего нет подходящих выражений. А ещё глубже за ними вскрывалась пустота. Лишённая интересов и порывов пустота. Музыка так на так помогала заполнить её, пока свет монитора отвлекал внимание от чёрной пропасти за окном. Последняя становилась ещё черней и глубже, если включить простую лампу, как черней и глубже становилась темнота за дверью комнаты. Ровные строчки плыли в глазах. Они казались пустыми, чужими, лишёнными смысла. Давно пропало то будоражащее ощущение погони за образами, когда строки не поспевают за мыслями, воплощаемыми в слова на экране; когда сознание судорожно хватается за то, что видит внутренний взгляд. Когда не видно букв, пальцы не ощущают клавиатуру, не слышен навязчивый повторяющийся трек в наушниках. Когда пытаешься запечатлеть картину перед внутренним взором, не замечая, как проговариваешь всё вслух, захлёбываясь; стремишься опередить ход мыслей, передать всё, не задумываясь ни на миг, как это будет звучать. Сейчас же остались только символы. Пустые значки, с трудом складывающиеся в слова, кажущиеся чужими. Вроде и понятные, но лишённые смысла, словно смотришь текст на знакомом, но всё же чужом языке. Он знал, что и как писать дальше. И наловчившееся сознание механически продолжало подбирать слова, неторопливо следуя за мыслями. Но перед глазами не было картины. Не то чтобы персонажи рассказа казались пустыми и картонными – хуже. Таким казалось всё, от начала и до конца. Тупые щелчки мыши, сменяющиеся окна на экране; воспалёнными глазами автор наискосок проглядывал свои старые рассказы и повести, ища, за что зацепиться, где найти хотя бы отголосок былого запала. Он хорошо помнил, как писал раньше, с каким воодушевлением, вкладывая всего себя в каждое слово. Но сейчас все эти рассказы казались пустыми, бессмысленными. Местами излишне пафосные, местами чрезмерно наивные и по-детски жестокие. Да, это была именно та «детская жестокость», не в полной мере осознаваемая, принимаемая обычно за «реалистичное описание травм». На деле же – бессмысленное издевательство, за которым скрываются желание выместить злобу да чувство власти над чужой жизнью, какие чувствует ребёнок, вырывающий крылья пойманной птице. Несколько щелчков – на экране опять полотно текстового редактора, обрывающийся в белую пропасть текст да мигающая каретка на новой строке. Backspace Каретка отъехала обратно в конец предыдущего абзаца, всё так же вопросительно мигая. Образов не было. Ничего не было. Даже музыка начинала раздражать, только выключать её не хотелось. Не хотелось оставаться в тишине, и слух цеплялся за неё, на автомате, механически переводя слова на русский. Привычка требовала продолжать, в ритме выбивая слова. Но и слов так же не было. Это всё было совсем не то, что хотелось написать. Не то, что хотелось увидеть. Не то, ради чего стоило писать дальше. Вздохнув и сняв наушники, Толя снова вернулся к тексту. Рассказ надо было закончить, чтобы вычеркнуть из списка удерживаемых в голове идей ещё одну, освободить пустое место, чтобы стало одной обузой меньше. Написать и забыть, чтобы она больше не грызла изнутри. Как и всегда. Всегда. Ты так делал всегда: не реализовывал то, что так хотел увидеть, а попросту пытался отделаться от настойчивых образов, лезущих в голову. Или нет? Нет, конечно. Иногда приходила идея, целиком и полностью захватывающая меня, и я мечтал видеть её. Мечтал оживить героев. Порой ради одной сцены, такой сладкой, сводящей с ума, готов был создать и оживить, поднять с листа целый мир. Который неизменно спускал всё вниз, во мрак и кровь… Ночь – плохое время суток. Слишком тихо. Оставшись один в тишине и без света, начинаешь слышать себя. Закрывая слипающиеся глаза, задумываться о том, о чём не хочется думать. И получать в ответ то, что совершенно не хочешь слышать. …Настолько глубоко в темноту, вниз по дороге с тупиком в конце, что даже когда ты добирался до той самой сцены, ты уже не мог написать её такой, какой видел, не так ли? Не мог ощутить её вкус, её прежнее очарование? И это не образ выцвел со временем – ты всё испортил сам, стремясь сделать из написанного «реалистичную» историю… Привычка говорить с самим собой, когда никого не оставалось рядом, становилась навязчивой. Говорить и отвечать себе. Порой насмешливо, порой грубо, порой успокаивая, но неизменно – находя другое мнение, не соглашаясь. И, как и всегда, говоря с собой не образами, не отрывочными фразами, а чётко оформленными словами, выстраиваемыми мостами предложениями. …Реалистичную! Ты хотел рассказать людям вокруг очередную свою «сказку», показав всё, как было бы «без прикрас», показав «жизнь». Зацикленный на разбивании «глупых мечтаний», с ними разбиваешь и то, для чего ты писал. Пальцы зависли над клавиатурой. Это было движение или же просто показалось? Нет, ничего, вот только мысли сбились, и Толя в очередной раз потерял цепочку размышлений. Тишина в сознании. Пустота под руками. Анатолий долго смотрел на белую преграду экрана, на расплывающиеся, двоящиеся в глазах строчки. Взгляд пополз выше, зацепившись за тень на стене. Только что сонливо слипавшиеся, глаза резко раскрылись. Не мигая, он уставился на чётко выделяющуюся из окружения деталь, которой тут по определению не могло быть – если только в комнате не находился кто-то ещё. Что было невозможно. Ты пишешь ради иллюзии, которую сам же и ломаешь, называя нелепой мечтой! Помешанный на том, чтобы донести до читателей «правду жизни», хотя сам её не знаешь. Тебе лишь кажется, будто ты всё понимаешь в жизни. Ты будто ребёнок, впервые увидевший жестокость мира вокруг, и решивший, что в жизни всё такое. Видишь лишь одну сторону медали, неизменно плохую, утверждая, что у медали нет оборотной стороны… Пульсирующее чувство страха, как когда не можешь смотреть в абсолютно чёрный проем двери, боясь увидеть нечто кошмарное. Разум понимает, что это не более чем порождение фантазии, обман зрения, но чувства говорят обратное. И всё же медленно оборачиваешься, уже готовый увидеть – как и обычно – там за спиной всего лишь ободранную стену, ничего более. Дрожь ударом проходит по телу, заставляя вскочить. – Я-то уже думал, ты снова не обратишь на меня внимания, – человек у стены оскалился в косой усмешке. Лицо, казавшееся очень бледным из-за неровного синеватого света от экрана, можно было узнать из тысячи. Анатолий несколько долгих секунд растерянно смотрел на визитёра, как на ожившее отражение в зеркале. В каком-то смысле, внезапный «гость», невесть как здесь оказавшийся, и был живым отражением. Точной копией. И без того зыбкое чувство реальности окончательно утопло в абсурдности и нелепости происходящего. Стоящий у обшарпанной стены парень сложил руки на груди, с вызовом смотря в глаза. Он ничем не отличался внешне. Те же черты лица, такой же худой и с длинным белёсым шрамом через всю руку – старым следом от металлического прута. Даже старая футболка с выцветшим рисунком волка – та же. Вот только взгляд другой, и из-под точно таких же очков на Анатолия смотрели жёсткие глаза, полные какой-то нечеловеческой хищности и злобы. – Какого… ты кто вообще?! – кое-как взяв себя в руки, парень ощерился в ответ: – Как ты сюда зашёл?! – Не узнаешь? – насмешливо поинтересовался визитёр. – Я никуда никогда и не уходил. Собственный голос странно слышать, когда говоришь не сам. Этот голос никогда и не был приятным – хрипловатый, посаженный, режущий по ушам, – но сейчас он звучал ещё и неестественно жутко. – А ты всё пишешь, я смотрю, – «гость» сделал шаг от стены, заставив Толю невольно напрячься. Нежданный собеседник подошёл ближе, оперся на спинку кресла, оглядывая текст на дисплее, словно зная, насколько это раздражает автора, когда кто-то без спросу смотрит незаконченную работу. Происходящее попахивало безумием, и парень только недовольно что-то процедил сквозь зубы, всё же не решаясь взять и выставить внезапного посетителя. Что-то в наглости и во взгляде двойника пугало куда больше, чем неожиданный визит среди ночи в закрытую квартиру, чем даже абсолютное сходство. – Что у нас тут, – «гость» сощурился, проглядывая текст. Короткий смешок, и визитёр зачитал конец: – «…лишь научится не захлёбываться в собственной крови», – он покосился на свой оригинал, ехидно смотря поверх очков: – Серьёзно, Толь? Тебе не хватает этого в реальности? – Не для себя пишу, – практически на автомате ответил тот. Это было почти правдой: текст был очередным обещанием, которое не хотелось, но надо было выполнять. Только вот выполнялось оно, конечно, как на душу положит. – О, ну оно и заметно, – усмехнулся двойник. – Опять отпираешься. Будь это полностью не для себя, ты бы написал иначе. Ты хотя бы перед самим собой можешь быть честным? Ты – не я. Но это не меняет, по сути, ничего, потому что ты – прав. – Что тебе от меня надо? – наконец спросил Толя, чувствуя себя не в своей тарелке от одного лишь чужого взгляда. – Кто ты, черт подери?! И что ты, сука, делаешь у меня в квартире? – Значит, так и не узнал… – «гость» запрокинул голову, смотря в потолок. – Не ожидал, что ты меня забудешь. Какое-то смутное, очень нехорошее предчувствие холодом ударило изнутри, пройдясь по спине и ледяным эхом отдавшись в груди. Такое бывает, когда ещё не полностью осознал, что совершил непоправимую ошибку, а подсознание уже собрало почти все доказательства, готовое швырнуть их в лицо. – Впрочем, – голос как-то неуловимо изменился, став ещё более хриплым, почти рычащим, – и не вспоминал никогда. В блёклом свете от дисплея видно было только нижнюю часть лица и руки, сложенные на спинке кресла, а вся остальная фигура казалась чёрным силуэтом на фоне такого же чёрного провала окна. Странно изогнутая, будто изломанная. Толя сморгнул, чувствуя острое желание попятиться назад, к двери. Могло обманывать зрение, и без того плохое; могла обманывать темнота; и даже сознание, которому веришь безоговорочно – оно тоже могло обманывать. Гость отошёл от кресла, направляясь к автору. Тот застыл: тело отказывалось слушаться, только громко стучало в такт скрипу досок сердце, отзываясь пульсацией в сонной артерии, да метались в панике, как испуганные мыши в клетке, мысли. Двойник казался уже немного выше, крупнее, чем был поначалу, а его движения – движениями псины, изготовившейся к прыжку, чтобы в один укус перегрызть шею жертвы. – А ведь буквально клялся, что не забудешь, – в голосе оставалось всё меньше и меньше человеческого, кроме звенящей придушенной злости, – пустые слова, – он почти сплюнул это. Искусственный свет экрана делал темноту вокруг только лишь глубже, топя в ней. Но и его хватало, чтобы увидеть неестественный оскал двойника, жуткую и искорёженную усмешку, его жёлтые глаза, блестящие из мрака. – Как тебя назвать? – пересмеивая высокий голос пятилетнего ребёнка, протянул двойник, поднимая руку ладонью вверх. – Это должно быть имя для собаки?.. Или для человека?.. Как назвать оборотня – как человека, или как собаку?.. Оцепенение сменилось ужасом: изогнутые пальцы завершали крепкие когти. – Давно не виделись, – прорычал «двойник». – Целых двадцать лет. Узнаешь меня? Я твой первый персонаж. «У волков нет имён, если только это не волки из заповедника. И лучше не обольщаться, это далеко не собаки. Приручённые, они могут быть ещё опаснее диких, потому что не боятся человека. Все эти романтические истории в художественной литературе – не более чем красивая выдумка, лишь подчёркивающая мастерство писателей, если в неё смогли поверить. Хищник остаётся хищником. Тот же приручённый семьёй дрессировщиков лев, когда вырос, разорвал свою хозяйку и его сына. Как только ты дашь слабину, он сожрёт тебя без промедления. Ты меня слышишь? Хорош витать в облаках!..» Он не слушал. Он и не хотел слушать, бухтя своё «я просто спрашиваю», «я же не собираюсь его заводить». Не объяснять же родителям, что ты сам себе придумал друга, которому можно всегда выплакаться в невидимую мохнатую шкуру. И это даже не совсем волк, как и не совсем человек. Нечто… среднее. Что-то, что называют «оборотнем». Но ты же это не скажешь, а спрячешься за «мне просто интересно». Ведь тебя с детства научили тому, что о выдуманных друзьях нельзя даже и заикаться, если, конечно, не хочешь услышать очередную леденящую историю о психушке, в которую ты обязательно попадёшь, если ещё раз скажешь что-то. Тебя научили, что фантазировать плохо. Хотя, нет. Тебя научили мечтать молча. Несмотря на сильный страх, заслоняющий собою всё, он продолжал отчаянно цепляться за мысль, что происходящее не может быть реальностью. Просто очередной кошмар, вышедший из-под контроля. Вот только сознание едко и злобно напоминало, что зачастую в кошмарах подобная установка не помогала. С ней только больнее и страшнее было умирать внутри сна, без возможности проснуться, уже действительно пугаясь, что это и есть настоящая смерть, и надежда была напрасна. Сейчас всё было ещё хуже. Кроме абсурдности вокруг не было ничего, что могло бы опровергнуть реальность происходящего. Пальцы врезались в стену, уже надеясь ощутить гладкую поверхность вместо неровной фактуры местами потрёпанных обоев – последнее, что могло бы доказать, что это сон. Стена была шероховатой. – Я реален, – обманчиво мягко, вкрадчиво произнёс «человек» перед ним. Пока что ещё «человек», но с когтистыми руками, покрытыми мехом, и искажённым лицом. – Ты не спишь. Это я, Неназванный. Он не нападал, насмешливо и с наслаждением наблюдая за испугом своего «создателя», медленно отступающего к приоткрытой двери. Интересно, тот осознает, что ему на самом деле некуда бежать? Что за спиной абсолютная темнота, в которой он не видит, а вокруг – замкнутая квартира?.. Что не успеет добежать до выхода, а если и успеет – слишком долго отпирать дверь на этаж. – Не подходи, – нервно облизывая губы, прошипел Толя, замерев снова, за шаг от дверного проёма. Будто это могло помочь. Шаг вперёд, и гость разводит руками, «весело» скалясь в усмешке. – Я думал, встреча будет более тёплой, – сообщил оборотень, – вроде как, мы расстались друзьями, а? Или ты уже и это забыл? Проследив взгляд автора, мечущийся по комнате, он зашёлся придушенным хохотом. – Тебе нечем меня убить, – покачал Неназванный головой, отсмеявшись, – а твоё желание это сделать мне может очень не нравиться, не задумывался? – Да откуда ты взялся?! – почти взвыл Толя, чувствуя, что связки не подчиняются. Даже если бы он хотел закричать, он вряд ли бы смог, удушенный страхом. Даже если бы смог позвать на помощь, она вряд ли бы пришла вообще, не говоря о том, чтобы прийти вовремя. – Хэй, – насмешливо окликнул оборотень, сделав ещё один шаг навстречу, – я никуда и не уходил. Неужели ты меня не слышишь? Я всегда был с тобой, даже когда ты обо мне и думать забыл. Что-то подсказывало парню, что он совершенно не хочет попасть в «объятия» этой твари. Ещё один шаг назад, на границу, где кончается слабое пятно света от одиноко блестящего на другом конце комнаты экрана и начинается кромешная темнота у двери. Страх мешал думать, но Толя не представлял и что делать в такой ситуации. Вряд ли забиться в угол и плакать – хорошая идея. – Действительно, – оборотень опустил руки, поняв, видимо, что его лучший друг детства не желает поприветствовать товарища. – Хотя я помню, как ты это делал. Я-то видел тебя таким и помогал тебе встать. Где же твоя благодарность? Где хотя бы приветствие? «У волков тупые когти, не острые, как любят расписывать писатели. Что, конечно, не мешает оставаться опасными. У волков есть когти, зубы и огромная сила. У человека же нет ничего, и если он безоружен – ему конец». – Ясно, не будет, – выдохнул «двойник» с показным разочарованием. – Этого можно было ожидать. А я так надеялся, что ты обо мне вспомнишь. Я даже почти поверил в это, когда ты играл оборотня в ролевой игре на форуме. Или же когда ты начал тот рассказ… кстати, почему ты бросил его? – Потому что я не умел тогда нормально писать? – кое-как подавив страх, Толя попытался съязвить в ответ, хотя голос дрожал, делая эти попытки смехотворными. – И даже не вернулся к нему позже. Нашёл себе новых друзей… – Знаешь, – от напряжения Толя стиснул пальцы, стараясь держать себя в руках. – Реальные друзья лучше воображаемых. – Реальные друзья? – Неназванный не выдержал, расхохотавшись. – Кого ты называл друзьями, ты хоть вспомни! Тех, кто тебя кидал раз за разом? К кому ты сам приползал, как побитая шавка, извиняясь за их же предательство? Или тех, кто приходил к тебе? Кого ты прощал, уже зная, что через парочку месяцев будешь с разбитым лицом выть, как псина? Ну что ж, давай, продолжай лизать руки тем, кто тобою пользуется, а потом плакать и убегать в свой придуманный мир – и даже там жаловаться на судьбу? Ха. Внезапно резкое движение. Прежде чем Толя успевает отступить, оборотень оказывается вплотную к нему. Неудачное движение, мгновенный испуг, когда не удаётся увернуться в сторону, и в плечи врезаются крепкие ладони, пока ещё не сжимающие когти. Пока ещё. Вот только усеянная зубами искажённая пасть Неназванного и его злые глаза маячили в непосредственной близости от лица. Речь отбило намертво, и Толя лишь жалко что-то провыл, отчаянно пытаясь вывернуться из захвата, но в итоге оказавшись твёрдо припёртым к стене. Когти царапнули плечи. Неглубоко, но пронзительно больно. Сквозь режущую боль, Толя явственно ощутил, как по коже потекла струйка крови. – Я. Я был твоим настоящим другом, – прорычал Неназванный. – Был всегда рядом. Тем стальным стержнем внутри, что позволял тебе не сломаться; тем, кто заставлял раз за разом тебя вставать с колен; я был твоим внутренним голосом. Я был тобой, потому что ты хотел быть мной. Ты хотел быть гордым и сильным волком, а не грёбаной псиной, приручённой человеком. И ты, отчасти, был. Благодаря мне. Он забыл уже это чувство: боль от порезов, скользкую кровь. То, о чём столько раз беспечно писал, а теперь вновь чувствовал на своей шкуре. Как когда ребёнком сидел на асфальте, вытирая кровь с разбитого лица и отчаянно стараясь не реветь от боли, обиды и унижения, в очередной раз узнав, что мир жесток – совсем не как в сказке – и у него есть зубы. Тот ужас, охватывающий с головой, когда впервые вживую видишь труп, беззвучно глотая свой страх и понимая, что мог оказаться на его месте. Когда некуда скрыться от голоса из включенного на полную громкость родителями телевизора, бодро и в красках рассказывающего об очередной реальной войне и реальной катастрофе. Подавить страх. Попытаться убедить себя в том, что если он не разорвал тебя сейчас и зачем-то говорит с тобой, то он не убьёт. Взять себя в руки и смотреть прямо в эти жёлтые глаза. Попытаться совладать с голосом и перестать скулить от ужаса. Когда над тобой нависает чёрная громада, уже совсем не похожая на человека, а у тебя нет оружия, нет ничего, кроме голых рук, у тебя нет и шансов. И выть не имеет смысла: если оно захочет – оно убьёт мгновенно, или ещё хуже – не мгновенно. Сопротивляться не имеет смысла. Остаётся только попытаться со своей ожившей фантазией вести себя так, как вёл бы себя твой очередной герой, нагло смотрящий в лицо смерти, словно зная, что автор его пощадит… Чтобы убить в конце. – Тебя не существует. Не может существовать. Тебя нет. Ты всего лишь моя выдумка, Неназванный. У тебя даже имени нет… – О, действительно, – продолжая удерживать одной рукой своего автора, Неназванный продемонстрировал когтистую лапу, заставив внутри всё невольно сжаться от одного лишь представления, что ею можно сделать. – Я существую только для тебя, но от этого я не менее реален. Я всего лишь не живу. Когти скользнули по щеке, впиваясь в кожу. И боль не замедлила обжечь лицо, как не замедляет вспыхнуть от лезвия ножа или пореза бритвы. Вскрик тут же заглох в тишине: парень плотно стиснул зубы, стараясь не кричать. – Ты даже так и не дал мне имя… хотя это уже и не нужно, – безжалостно проводя когтями дальше, процедил оборотень. – Ты ведь уже бросил меня, автор. Кровь обильно потекла на подбородок и шею. Вопль сорвался на всхлипы, Толя отчаянно пытался не завыть от боли. Что-то подсказывало, всплывая отрывками фраз из глубины памяти, – перед хищниками, даже бездомными псами, ни в коем случае нельзя показывать слабость или страх. Они это чувствуют, и чувствуют свою власть над целью. Да вот только легко говорить «не показывай», когда ты уже зажат в угол. – Ну же, – насмешливо осклабился Неназванный, – что делает загнанный в угол хищник? Ты ведь столько об этом писал… Новая полоса, рвущая футболку и кожу под ней, заливая ткань кровью. Со всей силы рванув в сторону, Толя вывернулся из захвата. Задней мыслью он понимал, что Неназванный сам разжал лапу, выпуская его… словно решив ещё немного поиграться с жертвой. Однако человек допустил ошибку – в приступе паники метнулся на свет, а не в пугающую темноту коридора, где был выход. Движение оказалось неудачным, и парень попросту рухнул на пол, не удержав равновесия. Попытался подняться, инстинктивно закрывая рукой ту кровоточащую рану, что сейчас пересекала ключицу. В глазах плыло. Попытки твердить себе, что этого не может происходить на самом деле, становились всё более и более жалкими и беспомощными. Оборотень фыркнул, скорее, разочарованно. – Я реален, пусть ты и не дал мне жизнь, о которой так мечтал, – произнёс он, смотря сверху вниз на своего автора. – И я существую. С твоих первых слов обо мне вслух, с твоего первого обращения ко мне, из с тех жалких огрызков на краях тетради… Скрип досок. Неназванный прошёл мимо, подходя к столу. Оборотень вновь попал в пятно искусственного света, пляшущего сине-белыми пятнами по шкуре. Несколько секунд человек-волк смотрел на экран, в то время как парень пытался подняться на ноги. – Ты даже забыл, ради чего ты начал писать, – голос рвался, слова с трудом угадывались в рычании, – ради кого. А я стоял всегда позади, наблюдая за тем, как ты пишешь очередную «сказку», и мечтая, что ты обернёшься и вспомнишь. Что рано или поздно эта «сказка» будет про меня. Что ты сделаешь меня живым, как и обещал… – он перевёл взгляд обратно на автора. – Я ошибался. – Ты всего лишь глупая детская мечта, – проговорил Толя, кое-как совладав с голосом. Это последнее, что у него оставалось. – Тебя не должно быть. Пока я есть в твоей памяти – я существую. – Не о глупых ли мечтах ты сам пишешь? – зашёлся лающим смехом «гость». Он махнул когтистой лапой в сторону экрана: – О мечтах, которые неизменно становятся кошмаром. Потому что в реальности чудес не бывает, – пересмеял оборотень, – и надежда – это самообман! Несколько шагов навстречу, Неназванный явно вынуждал отступать, кружа по комнате, заводя уже в другой угол. Жёлтые глаза смотрели неотрывно, с открытым вызовом. – Тебя предупреждали, – в неверном свете блеснули когти. Теперь оборотень действительно уже не имел практически ничего человеческого в облике. – Не только ты стал старше. Я тоже уже не тот волчонок, которого ты придумал. Я мог бы стать другим, таким, каким хотел бы ты… если б ты обо мне не забыл, променяв на другие фантазии. …Фантазии, которые не приносили тебе ничего, кроме боли и усталости. Мечты, над которыми ты сам же и смеялся, которые сам же и ломал, вновь и вновь изнывая от боли внутри, когда очередная красивая картина перечёркнута была кровавым крестом. Твоими же руками. Тебя научили, что мечты – это самообман, и никогда не сбываются, веришь ты в них или нет. Тебя научили видеть только одну сторону медали, грязную и жестокую, утверждая, что другой нет. И ты поверил в это. – Я ждал. Годами, – голос Неназванного становился всё злее и злее. – Верил, когда ты обещал, что вернёшься. Когда оживишь меня. Я верил тебе. Смотрел, как ты пишешь очередную историю, надеясь, что когда-нибудь она будет и про меня. Сопереживал твоим персонажам и выл над их смертью. Жил их жизнью, не имея своей собственной. Чувствовал их боль как свою, когда ты вымещал на них злость. Толя запоздало понял, что пока они кружили по комнате, он упустил момент, когда за спиной оказался стол с ноутбуком. И хотя часть света была закрыта им самим сейчас, но его хватало для того, чтобы выхватить из мрака огромный нависший над ним силуэт с распахнутой пастью. Кровь продолжала течь, и парень чувствовал, как по напряжённому до предела телу проходит неконтролируемая дрожь. За его спиной теперь была другая преграда – бесчувственная холодная стена экрана, то ледяное окно, на котором мы вычерчиваем свои фантазии и маски, за которыми скрываемся. – Мне надоело ждать. Где-то на белом листе экрана продолжала мигать каретка набора, отражаясь в жёлтых глазах хищника, на краю между тенью от человека и светом дисплея. Автор закрывал собою текст, но Неназванный без того знал, что там написано. Он знал наизусть все рассказы своего создателя. – Ты хоть на секунду представляешь, что чувствуют герои твоих «сказок»? Я могу это показать… – когти врезались в плечо. Ты всегда боялся псов, способных разорвать тебя, но в мечтах был волком. Всего лишь в мечтах. Что, ты уже кричишь от боли, неспособный справиться с ней? Ты же так вдохновлённо пишешь о том, как её превозмогают… чтобы всё равно сдохнуть в конце, осознав всю бесполезность своих попыток вырваться. Неужели ты так не можешь, мой автор? Встретить это достойно, не моля о пощаде, а показав, что ты такой же волк – не на словах, на деле! Показав, что ты такой же бесстрашный и сильный как твои герои? Он совсем забыл, как на самом деле выглядит кровь, о которой писал. Как она чувствуется на губах, её отвратительный привкус и невыносимая боль, превращающая всю верхнюю часть тела в агонизирующий ад. Как это тяжело – пытаться оттолкнуть руки, уже впившиеся крюками когтей в тело. Каково это, когда тебя раздирают заживо, наслаждаясь твоей болью. Разрывает твоя мечта, обернувшаяся адом. Всё как ты и писал. Ну же, где твоя храбрость?! Без меня ты не можешь ничего! Загнанный в угол хищник дерётся до последнего. Но ты не я. Ты всего лишь жалкая пародия на хищника; псина, приручённая человеком, грезящая о том, что она волк. – Что тебе от меня нужно?! – выкрикнул Толя, пытаясь вывернуться из когтей. Он безуспешно старался сбросить с себя озверевшего монстра, но тот был в разы сильнее – и попросту прижал автора к полу, предупредительно сомкнув на его шее лапу, но не вдавливая когти, упёршиеся в артерии. Дышать стало практически нечем. Автора трясло, колотило сильной дрожью, и боль заслоняла собою всё, мешая не то что слово сказать – даже вдохнуть. – Мне… – взгляд взбешённых жёлтых глаз стал на секунду осмысленным. – Мне нужно всего лишь одно. Чтобы ты… Полностью изменившиеся, связки монстра уже мешали нормально говорить, и рваная лающая речь угадывалась только на уровне подсознания. Челюсти клацнули прямо перед лицом, заставив Толю на миг зажмуриться. – Сделал меня живым. Когти чуть плотнее вжались в кожу. Однако, когда автор открыл глаза, пусть и затуманенным от боли взглядом, он смотрел прямо в морду своему персонажу. Спокойно, уверенно, совладав со страхом, пусть и по-прежнему захлёбываясь в боли. Я обещаю. Прости, что забыл о тебе. Я тебе не верю! Я тебе больше не верю! – вторая лапа занесена, уже готовая обрушиться вниз, чтобы добить. – Мне ли не знать, как ты умеешь обманывать других и себя?! Обида, злость, ярость, отчаяние… и острое желание быть настоящим. Быть живым. Быть написанным. Если ты мне не веришь, тогда чего ты от меня ждёшь?.. – Анатолий измученно улыбнулся. – Если ты меня убьёшь, ты умрёшь вместе со мной. Ведь ты реален только для меня. Хватка разжалась, но подняться Толя больше не мог. Он только видел тень, стоящую над ним, на фоне сияющего вверху искусственного солнца дисплея. И эта тень… была человеком, молча смотрящим на него, истекающего кровью. Я всегда был рядом. И всегда буду, пока ты не умрёшь. Просто потому что я – это ты сам.***
Противный истошный звук врывался в сознание, настойчиво вытаскивая из чёрного омута на залитую кровью поверхность. Звук этот повторялся, становясь всё громче. Только ненадолго затих, чтобы через некоторое время повториться вновь, с ещё большей силой. Из-за невыносимой боли хотелось плакать, но обрывочные куски недавних событий заставляли отчаянно сдерживать вой. Это было невыносимо и страшно, как и то чувство, что незваный гость никуда не ушёл. Всего лишь отступил в тень, притаился в тёмном углу сознания, нависшим ножом гильотины, готовый явиться снова – как только подвернётся удачный момент. Звон мобильного телефона возвращал в реальность, и реальность эта не радовала. Толя лежал на холодном полу, под сильным и скользким сквозняком, в луже чего-то вязкого, липкого… В нос ударил сильный и дурманящий запах крови. Боль никуда не хотела уходить. Плечи, ключица, половина груди, спина – по ощущениям всё было не то в порезах, не то разодрано до мяса. Открыв глаза, Толя некоторое время тупо смотрел перед собой. Залитый кровью пол по-прежнему мирно освещал безразличный ледяной блик от монитора. От резкого движения разом вспыхнули все раны, заставив слабо застонать. Уткнувшись носом в заляпанные доски, парень некоторое время лежал, не двигаясь. Телефон замолчал ненадолго, и после нескольких секунд перерыва снова взвыл истошной сиреной. Одновременно с этим в коридоре зазвонил домофон. Еле поднявшись с пола, Толя дотянулся до мобильного. Скользкие от крови пальцы не с первой попытки совладали с сенсором экрана. Некоторое время Толя тупо смотрел на высвечивающийся на экране никнейм, прежде чем ответить на вызов. – Да, Жень? – глухо прошептал парень, еле держась на ногах.***
На лестничную площадку падала небольшая полоска света из приоткрытой двери, озаряя кусок лестницы и изрисованной стены. Из квартиры доносился еле слышный в подъезде шум воды: похоже, кто-то был в ванной. Возможно, приводил себя в чувство после сна. Женю мало беспокоило то, что можно было разбудить друга посреди ночи: тот ещё недавно высвечивался онлайн, да и синеватый отблеск на окне даже с улицы был заметен – ноут был включён, а значит, Толя практически наверняка не спал. Вероятно, опять со своими текстами возился, как и всегда по ночам, впрочем. Последнее время друг с головой ушёл в это дело, кое-как совмещая хобби с реальными делами. Иногда доходило до абсурда: он мог не спать всю ночь, лишь бы дописать очередную главу. Во всяком случае, ключи от квартиры были оставлены там же, родственников дома не было, и единственным вариантом было приползти через полгорода к другу. Не спать же на улице. – Заходи, открыто, – донёсся голос сквозь шум. – Дверь только закрой. Скрип досок под ногами. – Привет, – начинает Женя, заходя, – я… ох, твою же ж мать. К распахнутой двери ванной по полу вела дорожка из кровавого следа. Весь умывальник был в крови, на полу лежала изодранная футболка. Толя, весь мокрый и совсем бледный, на секунду поднял голову, посмотрел на Женю, и отвернулся, продолжив сосредоточенно промывать раны. Плечи, грудь, спина – всё было изорвано до мяса, словно после столкновения с крупной собакой или чем-то подобным. – Что это?! – Неважно. Разодрал, – Толя посмотрел на руки, потом на отражение. – Голыми руками?! Скорую надо вызвать? – Не надо. Треснувшие очки в размазанных по стёклышкам пятнах крови. Взгляд усталый, измотанный, уходящий куда-то за зеркальную плоскость. – Зачем, Жень? Ещё решат, что псих, – он как-то грустно усмехается. – Хотя… это, наверное, так и есть… – Бинты где? – прерывает Женя. – Ох, дурак, как ты вообще такое смог сделать?! – Не знаю. Бинты… в аптечке в комнате посмотри. – Сейчас. Оставшись снова один, под звук шагов и шум из комнаты, Толя оперся обеими руками в кафель стены. Вода стекала по коже, больно обжигая открытые разрезы. Может, он и правда сам это сделал? В приступе, не чувствуя в полной мере боли, без подсознательных тормозов, люди могут не только другим, но и себе нанести страшные увечья, голыми руками вырывая мясо. В конце концов, если присмотреться, раны действительно напоминали следы от пальцев, столь сильно врезавшихся в плоть, что разорвали её. Это пугало. Наверное. Никогда не отличавшийся особо «нормальностью» – впрочем, все творческие люди чуть-чуть, да помешанные, – он боялся мысли, что мог сделать с собой такое, даже не поняв этого. Даже алкоголь не вызывал такого помутнения сознания, и всегда можно было вспомнить, что происходило на самом деле. Но не сейчас. Что бы это ни было, оно ушло. Вот только всё равно оставалось неприятное чувство чьего-то присутствия, чьего-то насмешливого взгляда из-за спины, и оборачиваться было страшно. Оставалось только неотрывно смотреть в чёрную бездну своих же зрачков. Собственное отражение скалилось в усмешке, смотря на него сквозь заляпанную кровью поверхность зеркала. – Ты будешь моим последним рассказом. Я обещаю.There is so much more to this than Phantom limbs for amputees Here, dissolving through the trauma This is where you'll feel the breath of me
11.06.15 by BlackSpiral