***
Машина довезла меня до самого входа в высокую многоэтажку, расположенную в деловой части города. Многоэтажка имела форму клевера и возвышалась над остальными, а в отделанных зеркалом стенах отражались аккуратно подстриженные деревья, разноцветные цветы в миниатюрных клумбах, тонкие ажурные скамеечки. Первым делом я прикинул среднюю цену квартиры в таком строении — выходила более чем крупная сумма. Уверившись, что машина уехала, а номер нужной квартиры я держу в руке, я вновь повернулся к зеркальным стенам и уставился на свое отражение. И кого я ожидал там увидеть? Приглаживаю растрёпанные каштановые волосы, слегка вьющиеся от влажности — воздух ещё свеж от ночного дождя. Господи, какой я худой… и синий свитер, похоже, это только подчеркивает. Чёрт, он же мятый!.. У меня всё мятое... По глазам явно видны отпечатки бессонных ночей — некогда бывшие серыми глаза теперь красные, как у алкоголика со стажем, даже толстое (и грязное, чёрт!) стекло очков не спасает. А лицо-то какое худое… Оставь все надежды, бедный и страшный Джек. Тебя любит только работа. К счастью, это взаимно. Если она никуда от тебя не сбежит, будешь рассказывать несуществующим внукам, как познакомился с работодателем. Быстро нахожу квартиру — она на 21 этаже, доехал в прозрачном лифте. Один раз звоню. Звук открывающегося замка. Оглушительный звук отскочившей от стены железной двери. Больное ощущение сильных пальцев, сжавших мой подбородок. — Эй, какой красавчик ко мне пожаловал!!! Тед, ты только посмотри! Я такого и хотел! Ошеломленно хлопаю глазами, не в силах выдавить из себя хоть что-нибудь. Пальцы запрокидывают мою голову вверх, чуть щелкнув по носу. Чувствую мгновенно накатывающую ярость, желание обмотать этого наглеца его же кишками, но просто, не мигая, смотрю на рыжую физиономию, уже нагло подмигивающую: — А ты точно в моем вкусе! Красивый и тонкий! — Что Вы себе… — где моя хваленая реакция, черт?! Он, не давая мне договорить, грубо хватает за руку и одним рывком вталкивает в квартиру, чуть не швыряя о стену. Боль снова подействовала тонизирующе: я сгруппировался, вновь ожидая удара, и быстро начал прикидывать, как отсюда выбраться. Мозг работает быстрее в критических ситуациях. Быстро оглядываю прихожую: просторная, ухоженная, в сине-золотых тонах. Четыре выхода, один из которых — дверь, но её захлопнули перед самым моим носом. План: подбежать к открытому окну и... И что?.. — Да ладно тебе, не смущайся, — он, ещё одним резким движением заломав мою вытянутую для удара руку, лишает возможности двигаться и больно вжимает в стену, протиснувшись коленом между ног. От него пахнет сигаретами, хвоей и потом — инстинктивно морщусь от такого сочетания, хотя оно и приятно. Через тонкий свитер ощущаю объёмную настенную лепку, впившуюся мне между лопаток, думаю, как можно использовать против напавшего острый зонт, замеченный краем глаза у его ног. Мне всё-таки удаётся извернуться и сильно укусить чудовище за палец, за что меня бьют в живот, больно, до рези в глазах. Скрючившись, оседаю на пол, лишившись опоры в виде его ноги. Главное, не заорать от боли. — Что ты делаешь? — как из пелены слышу знакомый, но в то же время очень напряжённый, тяжёлый голос, от которого внутри все съёживается, отзываясь новой, тошнотворной резью, — что ты делаешь, Нап?! — А? — отмечаю, что хватка чудовища слабеет, и он, наконец, выпускает мою руку, — разве его не из клуба мазохистов доставили? Я на сегодня кого-то заказывал. — Это мой учитель по экономике, мистер Лондон!!! — А. То-то он цапнул меня. Обычно они послушные. Я изо всех сил рванулся к двери, стараясь не обращать внимание на ноющую боль в животе. Стисни зубы и беги, воин. — Мистер Лондон, стойте, — пришла очередь ученика хватать меня за руку, когда я едва выбежал из квартиры, — хотите, я убью его? Прямо сейчас? Господи, куда я попал. Впереди ещё километр лестницы. А его руки теплые, почти горячие. Как у… Обернулся, заставил себя — вокруг Теда висела какая-то нездоровая аура. Он, отпустив меня, чуть не дрожал, сжимая кулаки. Его взгляд… я никогда прежде не видел таких взглядов. Он словно приковал меня к месту, лишая возможности соображать, двигаться, действовать. Холодный и тяжелый, взгляд пронзал насквозь, будто полоская лезвием по чему-то тонкому, непонятному, чему-то, что ты и сам не осознаешь… — Не надо… я ухожу, — удалось мне из себя выдавить. — Мистер Лондон? Я нашёл в себе силы не оборачиваться, внутренне сжавшись. Километр лестницы. — Мне очень нужна ваша помощь. — Найдите себе другого репетитора, — кричу, перескакивая вниз через одну ступеньку. — Но таких, как Вы, больше нет, — слышу его легкие шаги сзади, — Вы что, серьёзно собрались спускаться по лестнице? — Нет времени ждать ваш чертов лифт. — Стойте, — он, подлетев, вновь крепко хватает за многострадальную руку, заставляя остановиться, — мой брат идиот. Просто конченный идиот. Я заставлю его перед вами извиниться и выгоню. Пожалуйста. Я снова внимательно посмотрел на него — что с ним творится? Неужели он так мечтает как можно скорее заняться экономикой? Помню его отсутствующий, постоянно погруженный в себя вид на уроке. И не скажешь, что ему так интересно. Скорее всего, причина в чем-то другом, но в чём? Моё чертово любопытство! — Ваш брат… зачем он приставал ко мне? — Он… это всё от безделья. Ему нечем заняться, вот и свихнулся совсем. Пожалуйста, простите его. Но я всё равно выбью из него извинения. Внутри себя я рассмеялся от его стыда и смущения. Он стоял, отведя от меня глаза, смешной и красный. От состояния какого-то неестественного транса, вызванного его взглядом, ни осталось и следа. Негодование прошло — меня начала забавлять эта ситуация. — Так и быть, Теодор, — впервые за несколько дней я заставил себя улыбнуться, поправляя очки, — я же обещал Вашей матери. Кстати, где она? Вряд ли Ваш брат повел бы себя так при ней. Парень вспыхнул ещё больше. — Её здесь нет. Это… наша квартира. — О! Не рановато ли иметь такие хоромы в семнадцать-то лет? — Мама настояла на этом. Она не хочет, чтобы мы мешали её отношениям с отцом. — Хм… что ж, не будем тратить время. Только, Теодор, пожалуйста, присмотрите за Вашим братом. И объясните ему, что я не из клуба мазохистов. Чёрт, неужели такие действительно существуют? Только сейчас я заметил, как побелели его пальцы, сложенные в замок. Кажется, он выглядит очень напряжённо. Я вгляделся в него внимательней. Очень высокий рост: выше меня сантиметров на пятнадцать, стройный, но не тощий, сильные руки, на одной из них татуировка в виде католического креста, оплетённого каким-то растением. Тёмно-каштановые волосы собраны в аккуратный хвост на затылке, красивое, но выглядящее беспокойным лицо с тонкими, благородными чертами. Одет в светло-серую рубашку, застёгнутую под горло и чёрный пуловер, чёрные опрятные джинсы. Тут мне в голову пришла мысль, что сейчас я в первый раз посмотрел на него внимательно. Никогда раньше не замечал его — он тихоня, сидит на задней парте, часто что-то читает. Хотя одноклассники его очень уважают. И девчонки, наверное, бегают — красив, ничего не скажешь.***
Мне организовали прекрасный молочный улун и поставили вазочку с венскими вафлями. Вазочка оказалась крайне занятной: вырезана из кости в форме головы дракона. Объяснили это чаепитие моральной компенсацией. Что ж, наконец-то поем что-то вкусное, второй день уже забываю поесть. Их кухня представляла собой образец уюта и гармонии: чистая, ухоженная, и не сказать, что тут живут два парня. И уж, конечно, нечего сравнивать с вечным бардаком в моей квартире. Скорее всего, вся эта опрятность создана руками Теодора — вряд ли то чудовище способно на уборку. Либо они нанимают уборщицу, но это менее вероятно — иначе бы беспорядок кое-где, но всё равно проступал. Оно передо мной извинилось, но стоило ученику отвернуться, тут же ухмыльнулось прямо в лицо. Я не нашёл ничего лучше, как полностью проигнорировать наглеца. Тот сделал разочарованное лицо и с победным свистом смылся из кухни. Странно, они хоть и братья, но совсем не похожи — темноволосый высокий Теодор с очень бледной кожей, и рыжий загорелый проходимец, ниже его сантиметров на десять. Что ж, желаю тебе наткнуться на пятерых качков, которые решат, что ты тоже из клуба мазохистов. Драйзер сел рядом, держа в руках какую-то книгу в синей обложке. Я дожевал вафлю и спросил, что он читает. Нужно было разбавить напряженную обстановку. Неловкость ощущалась физически. — Это сборник хокку Мацуо Басе. — Хокку? Никогда их не понимал. — Я тоже. Но недавно меня научили, — он поставил передо мной тарелку с кусками темного шоколада. — Как этому можно научить? — Ну, главное в хокку — воспринимать все образы интуитивно. У меня с интуицией… не очень хорошо. Но я пытаюсь разобраться, и уже начал кое-что понимать. — Например, что? — я откровенно забавлялся над ним, но он, похоже, этого совсем не замечал. — Например… ну, вот моё любимое, — он неловко замялся, — Ветер и туман — Вся его постель. Ребёнок, брошенный в поле. — И? — я выразительно посмотрел, отправляя в рот шоколад. — Ну… я представляю образ брошенного, никому не нужного ребенка, от которого все отказались. Он стоит в поле и мёрзнет, прикидывая, когда умрёт с голода… — Теодор, — я позволил себе улыбнуться, — это не интуитивное восприятие, а самое что ни на есть буквальное. Я думаю, основной смысл здесь — образ человека, который остро ощущает свое одиночество, оторванность от мира. Ветер и туман здесь метафора общего холода и призрачных надежд, целей, за которые он не может ухватиться… — А последняя строфа — ощущение своей беззащитности, уязвимости среди остальных? — подхватил он, не сводя с меня тёмных, почти чёрных, глаз. — Именно. — А говорили, что совсем не разбираетесь в хокку, — его слишком серьёзное лицо показалось мне трогательным. — И не разбираюсь. Я оперировал логикой. И к тому же моя мама была учителем литературы, поэтому я много всего такого слышал. — Вы любите читать? — он протянул мне вторую чашку чая, подкладывая в вазочку новые сладости. — Только экономическую литературу, биржевые сводки и счета. — Неужели вам интересно? — Теодор? — я удивленно на него посмотрел, — конечно, мне интересно. Вернее, необходимо. Я же экономист. — Как биржевые счета могут быть интереснее классики? Шекспира, Гёте, Достоевского? Этот парень меня и в правду удивил. Надо же нести такую чушь с таким вдохновлённым лицом. — Достоевского на хлеб не намажешь. Кажется, он обескуражен. Ещё бы, разве Драйзер знает, как это все работает? Сколько стоит время? — Вы правы… простите. — А что же, — усмехнулся я, допивая чай, — Вам так интересна литература? — Очень. Хотите взглянуть на мою библиотеку? Я кивнул. Она оказалась громадной комнатой, полностью заставленной шкафами с книгами: до самого потолка, что даже места живого не было. Разноцветные корешки пестрели, как тропические рыбки. Пахло тонким запахом старинной, пожелтевшей бумаги, акриловой краски и печеньем. Несколько ламп на столиках излучали мягкий свет — атмосфера поражала своим уютом, таким недоступным мне. — Я долго её собирал, — он любовно погладил один из массивных шкафов, опираясь на него. «Потянет на полдесятка штук долларов», — подумал я, деловито оглядывая помещение. — Зачем Вам так много книг? Лично я читаю бесплатно с электронных носителей. Теодор впервые улыбнулся. — Я люблю запах страниц, их гладкость, люблю трогать обложку, ощущать тяжесть книги. Это составляет половину удовольствия от чтения. — А что составляет другую половину? — Ну… мне нравится следить за развитием персонажей, за их отношениями. Больше всего интересно наблюдать, кто как к кому относится, кто что чувствует. Привлекают сильные характеры, истории. Простите, я даже не знаю, как это описать. — А вот мне всегда нравились острые сюжеты с неожиданными финалами и приключения. — Вы же читаете только экономическую литературу? — он вновь улыбнулся, и я удивился красоте его спокойного, приятного лица. — Я тоже был ребёнком, Теодор, — снисходительно похлопал его по плечу, стараясь скрыть смущение. — Вы… — Говорите, вам нравится следить за отношениями? Я думал, это любят только девчонки! — Почему же? Если это интересно, какая разница, какого ты пола? — он сложил несколько книг в стопку и встал на носки, убирая их на самый верх шкафа. — И Вы, наверное, в них разбираетесь? — Хотелось бы так думать, — тон его голоса стал сухим, но я уже не мог остановиться. — Тогда скажите, как я к Вам отношусь? — Как к пустому месту. Вы меня не замечали, никак не выделяли среди других. Я просто обычный ученик, как и все. — А Вы и вправду знаток человеческих душ, Теодор. Достоевский бы Вами гордился. Он вновь вспыхнул; было видно, как он старается сдержаться. Неужели хотел мне вмазать? Я снова залился внутренним смехом. Определенно, этот парень — любопытный объект. — Вы относитесь так ко всем, мистер Лондон, ко всем без исключения. Вы никого не любите. Считаете, что Вас никто не любит и никогда не полюбит. Вы недоверчивы — скорее всего, кто-то убил в вас доверие к людям, при этом недавно — Вы не до конца отошли и не скоро отойдете. Вы улыбаетесь, когда вам не весело. Дружелюбно ведёте себя с другими людьми, но ничего к ним не чувствуете. Вам скучна ваша жизнь, скучны коллеги, но Вы любите деньги только потому, что у вас хорошо получается их зарабатывать. С другой стороны, они интересуют Вас только как ресурс, который всегда в обороте, весь смысл Вы видите именно в риске, действиях, Вы не можете сидеть без дела и всегда чем-то заняты. Вы слабы, когда пытаетесь измениться ради других, играть перед ними в свои поддельные эмоции, это Вас раздражает, выводит из себя, но очень сильны, когда движетесь к намеченным целям, — он на секунду запнулся, кашлянув, — я всегда восхищался Вашей целеустремлённостью и Вами. Вы добились вашего уровня сами, начиная с самых первых ступеней, шли к цели, несмотря ни на что. Я читал вашу биографию — в один год вы были лучшим учеником Гарварда. Вы знаете, что всё можете и уверены в своих силах. Но Вы сломлены и растерянны. Знаете, то хокку у меня ассоциируется с вами. Вы считаете себя ненужным, лишним, боитесь снова быть обманутым и брошенным. Каждый день Вы об этом думаете и вынуждаете самого себя замолчать, потому что ненавидите себя жалеть, считаете это слабостью... Я просто хочу, чтобы Вы знали: Вы замечательный человек. Я бы отдал все, чтобы стать таким, как Вы. Он замолчал, часто и глубоко дыша, стоял, залитый краской. Вероятно, ему не хватало воздуха и уверенности в себе. Меня поразила такая откровенность — его вряд ли можно было назвать доверчивым человеком. С другой стороны, он действительно охарактеризовал меня достаточно верно, правда, излишне сумбурно. Такая проницательность однозначно базируется на длительных наблюдениях. Он наблюдал за мной? Зачем? — Для первого раза совсем не плохо, — я снова с улыбкой похлопал его по плечу, всматриваясь во внимательные, пристально следящие за мной и моей реакцией глаза. А он отличается от своих недалеких одноклассников. — Простите… — он выглядел потерянным, будто очень винил себя за внезапный порыв. Это тоже показалось мне забавным. Вдруг я отметил, что у меня начала болеть голова. Довольно ощутимо. — Теодор, как насчет того, чтобы заняться делом? Я ведь для этого сюда и пришёл. Возьмите наш учебник за прошлый год и давайте прорешаем пару задач из микроэкономики. Начнём с самого простого. — Конечно! — он мигом придвинул мне стул, как только мы вошли в его большую, светлую комнату, — только… я почти ничего не знаю. — Вы, наверное, специально меня разговорили, чтобы времени на работу не осталось? — я усмехнулся, отмечая безупречный порядок в комнате и не переставая ему удивляться. Всё чисто, аккуратно, всё на своих местах. — Нет же! — воскликнул он в праведном гневе, — я и правда хочу заниматься! Я хочу быть, как Вы! Он положил на стол пару тетрадей, учебник и остро заточенные карандаши. При этом старался не смотреть на меня. Боится чего-то? — Тогда поговорим про спрос и пре… — я не смог договорить, потому что перед глазами всё резко поплыло, будто бы сворачиваясь в узел, парализуя, сдавливая, лишая прежней концентрации. Всё внутри отозвалось тягучей, медленной болью, меня замутило — ощущалась противная сладость. Голова сильно закружилась, и в следующую секунду я уже не чувствовал ни себя, ни свое тело.***
Открыв глаза, я увидел белый потолок, зеленые стены, капельницу. Всё было мутно, а в нос сразу ударил резкий навязчивый запах. Не сразу понял, что лежу в больничной койке, до ужаса жесткой и неудобной. Через чуть приоткрытые глаза разглядел стройную фигуру Теодора, сидящего рядом на стуле, медсестёр, что-то ему наперебой объясняющих. Господи, неужели я?.. Вот чёрт. — Эй… — я подал слабый голос, стараясь приподняться. — Мистер Лондон? — Тед подскочил со стула и наклонился надо мной, поправляя подушку и не позволяя мне встать, — Вы упали в обморок, Вы помните? Припоминаю. Ещё бы, четвертые сутки без сна и нормального питания. — Да… Теодор, что Вы здесь делаете? — Это случилось в моей квартире, — голос почему-то дрогнул. — Понятно… простите, что доставил Вам беспокойство. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Нужно быстрее отсюда выбираться, иначе мне крышка! Как я объясню это досадное недоразумение своим клиентам? Все мои дни и часы распланированы на месяц! Что будет, если клиенты решат, что я их кинул? И как быть со школой, завтра же у меня четыре урока? — Всё в порядке, я за Вас испугался. Вас продержат здесь около трёх дней, — он обернулся на медсестер, которые уже уходили. Чувствовалось, что Тед и правда перепугался. Почему? Неужели подумал, что я тогда умер, и убийство повесят на него? Какая смешная шутка, Джек. Сегодня ты в ударе. Пошути еще раз. — Нет! — внезапно вырвалось у меня. — В каком смысле? — парень нахмурился, заметно напрягая сцепленные пальцы, — за Вами сейчас нужен тщательный уход. — Подумаешь, обморок, — я закатил глаза, стараясь не думать, как по-идиотски я в этот момент выглядел, — прямо трагедия. Мне нужно работать! — Мистер Лондон, Вас отпустят не ранее чем через три дня. Простите мою настойчивость, но я сам за этим прослежу. — Мне нужно работать! — Господи, — Теодор в деланном отчаянии закрыл глаза рукой, — Вам нужно хорошо поесть и поспать. Я ощутил острый приступ гнева, и перед глазами снова стало тесно и темно. — Слушай, ты, — ещё слабой рукой я резко схватил его за край пуловера, притянув к себе, — ты… Внезапно поразился сам себе, больной мозг не сразу сообразил ужас ситуации. Что я сделал? Я, всегда сдержанный и хладнокровный, только что схватил ученика за одежду, и только за то, что он обо мне позаботился. Похоже, мне и правду нужен отдых — всё началось с шизофренических разговоров с самим собой, а сейчас я и вовсе с катушек слетаю. Впервые за очень долгое время я почувствовал, как меня обожгло волной стыда. Я поступил очень глупо, очень смешно, очень жалко. Господи, схватить ученика... — Теодор? Простите, я не в себе. — Всё в порядке, я понимаю. Он поправил пуловер, пристально глядя на меня, будто желая о чём-то спросить, но не решаясь. Я не в силах выдержать тяжёлый взгляд отвернулся, внутренне сжавшись. Не хотел ни с кем говорить. — Я приду сюда завтра, — его голос был тихим, но мягким, — отдыхайте, мистер Лондон. — И… берегите себя, — прошептал он уже у двери, думая, что я не слышу. Зачем? Зачем ему это? Что это? С этими мыслями я провалился в долгий, тяжёлый сон.