Благими намерениями...

- Спи, малыш. Закройтесь глазки. Ночь за окнами молчит… Ты уснешь, И тут же сказка В двери лапкой постучит. Баю-бай, Не надо плакать - В мире ты не одинок. «Доброй ночи» - шепчут звезды. Спи, мой ангел. Спи, сынок. Каждый раз, когда я закрываю глаза, каждый раз, когда подкрадывается сон, как бы я не старался его отсрочить… Я слышу ее голос. Такой живой и реальный. С до боли знакомыми, усталыми и теплыми нотками, что против воли заставляют улыбаться. Мне нравится каждый оттенок его звучания, уникальный, единственный в своем роде. Она поет мне колыбельную каждую ночь. Я знаю эту песню наизусть, и, тем не менее, всегда с нетерпением жду начала простенького мотива. Я люблю свою колыбельную. И свою мать. От того ночи превращаются в гротескную смесь дичайшей боли и предвкушения. Моя мать – величайшее разочарование моей и так не идеальной жизни. Ведь ее никогда не существовало. Я, как и все остальные представители моего вида, выращен искусственно. Более того, я дышу нормальным воздухом и носом лишь с семи лет. До этого же времени все потребности моего тела обслуживала капсула искусственного жизнеобеспечения. И первое, что я увидел, проснувшись, - ряды точно таких же капсул. Мужчины и женщины, даже дети. У каждого персональный саркофаг. Они ждут своего часа, когда какому-нибудь толстосуму взбредет в голову купить раба. О да. Я раб. Наша социальная ячейка находится на одном уровне с домашними животными. Мы – дорогая игрушка, в некотором роде полезная. Смотря, как выбрать. Среди рабов множество каст, что определяются индивидуальной предрасположенностью каждого невольника. Хочешь идеальную горничную – пожалуйста. Хочешь, чтобы раб согревал твою постель, - есть и такие умельцы. Разумные животные. Таких и унижать не интересно. Единственное - размножаться сами не могут. К чему производителям естественная конкуренция? Если хочешь порадовать своих рабов отцовством или материнством, просто купи ребенка. Конечно, младенцев не продают, кому охота с ними возиться? А вот лет с пяти… Им все равно. И на то, что их жизнь полностью распланирована, и на то, что они целиком зависят от хозяина. А я не могу. Сама мысль о том, что я и живу-то лишь потому, что кто-то решил устроить у себя дома детский сад… коробит. Почему я другой? Меня ведь так и не выкупили. Дефектный раб, кто ж такого возьмет? Мне не нравится подчиняться, я могу нагрубить, хотя словарный набор детей-искусственников исключает подобное. Я – живой утиль. Сначала разработчики не особенно волновались по моему поводу. Пока я с треском не провалил квалификационные тесты. Я не принадлежу ни одной из каст, могу делать множество вещей, но ни к чему конкретному таланта не имею. Из меня даже секс-игрушки не выйдет: чувствительность хромает. И покорность. И это проблема. Дело в том, что рабы защищены законом. Когда только-только продвигался этот проект, от правительства потребовали утверждения нескольких правовых норм: не убивать (срок жизни у рабов и так не ахти какой большой, всего пятнадцать лет), не калечить, не насиловать и не ставить опыты. С тех пор изменить положение дел ни у кого не дошли руки. Всех вроде все устраивает. И тут я. Что делать с неуправляемым рабом? Он ест, пьет, изнашивает одежду, но дохода не приносит. Его не продать. И избавиться нельзя. Думаю, меня бы все же убили, не смотря на запрет. Если бы не случай. Доктор Зак Лаверт – мое счастливое провидение. Или проклятие, смотря с какой стороны глянуть. До сих пор я жив лишь благодаря ему. Но за это мне приходится платить. Зак увидел меня случайно, когда его вызвали в лабораторию настроить какое-то оборудование. А я опять сбежал с занятий у психолога. Что во мне может открыть такого интересного женщина, что рабов за людей не считает? Мозгоправы меряют нас какими-то своими линейками, не понимая, что невольник от хозяина отличается в самой малости: искусственно созданный мозг, который исключает проявление собственного «я». Мы индивидуальны лишь из соображений использования. Зак увидел меня, поговорил и сделал предложение, от которого я не смог отказаться. Он в то время как раз занимался модификацией рабов, пытался добавить им функций. Проект, правда, в конечном итоге закрыли, поскольку успех снизил бы продажи рабов. Там, где сейчас нужны двое, справился бы один. Но не суть. Главное – недостаток материала для опытов. Ученый имел право экспериментировать лишь с мертвой или созданной тканью, а нужен был весь организм. То есть я. Ха-ха, не конкретно я, конечно, но вы поняли. В том законе, что запрещает рабам быть подопытными кроликами, есть маленькое, но существенное (пусть и не используемое до этого) исключение - если невольник даст согласие быть лабораторной крысой. Но вся проблема заключается в том, что найти такого уникума практически невозможно. Каждый раб грезит тем, что его скоро купят, что у него будет хозяин. Отказаться от этого - значит отказаться от своего предназначения. Ни за что! А я… Разве это жизнь? Я согласился. После, конечно, много раз об этом жалел, но сбегать и не думал. Пожалуй, Зака я даже в каком-то роде люблю. Под маской безумного ученого, где-то ооочень глубоко скрывается нормальный человек. Именно он дал мне имя. До этого я был лишь номером в рейтинге, чего уж таить, последним. Он назвал меня Микки, коротко Мик. Я тогда еще не понимал всей иронии, но, как выяснилось, фантазия у Зака нездоровая. Что меня особенно радовало, так это смена места жительства. Опять же, спасибо Заку. Он не оставил меня гнить в общежитии для рабов при лаборатории, а поселил у себя дома. Я… Я и мечтать о таком не мог. Семья – больная для меня тема. Я люблю свою мать, но этой иллюзии недостаточно. А так у меня словно появился свой дом и даже отец. Не особо любящий, так ведь важнее его наличие. Этот человек заботится обо мне. По своему, но заботится. И этого достаточно. А еще… У меня появился брат. Собственно, тогда-то я и понял иронию с именем. Потому что Лаверта-младшего зовут Маус. Хоть на мышь он совсем не похож: смуглый, тонкий, смазливый, с огромными карими глазами. Я, когда узнал, пытался смеяться, за что и был побит. Знакомство состоялось.