in silence we're graceless

My patience Controlling The question I won’t speak We're leaving We're talking You're closer It's calming Алекс резко сел на кровати, очнувшись от кратковременной дремы и рефлекторно задержав дыхание. Кровь стучала в его голове, нарушая безмолвную тишину. Он напряженно оглядел комнату еще не до конца сфокусировавшимися глазами, тревожным взором скользя по привычным предметам вокруг него, выискивая что-то, не известное ему самому. Противный скрип раздался снова, и Алекс тут же повернул голову на источник звука. Окно. Всего лишь распахнутое окно со старыми ржавыми рамами, которое накануне было закрыто недостаточно плотно. Форбс облегченно выдохнул и неторопливо поднялся с кровати, откинув одеяло. Он подошел к подоконнику и, опершись об него руками, взглянул на чистейшее ночное небо, усеянное сверкающими звездами. Прохлада обдала его кожу, и легкое облако пара вырвалось изо рта с дыханием. Он глубоко вздохнул еще раз, вбирая в легкие свежий воздух, прикрыл глаза и замер. Все та же тишина. Окутывающая, успокаивающая, восхищающая. Ничто не менялось в этих стенах. Алекс закрыл окно, постаравшись теперь сделать это как можно более надежно, и развернулся к нему спиной, облокотившись об подоконник. Снова изнуренный вздох. Он устало потер закрытые глаза пальцами, почувствовав, как мурашки запоздало пробежались по его телу. Когда он стал так чутко спать, испуганно просыпаясь от малейшего шороха? Когда он стал таким нервным и рассеянным, разучившись скрываться за деланной маской хладнокровия? Наконец, когда он лишился способности думать о чем-то, не касающемся этого гребаного одержимого историей психа? Когда? Когда, черт возьми?.. Уже почти две недели Алекс пребывал в нервной прострации, не в силах отвлечься от мыслей о событиях той самой ночи. То происшествие выстраивалось в его голове отрывисто, мелькая в сознании размытыми красками, пусть и с узнаваемыми очертаниями и отголосками сказанных фраз. Он помнил, что произошло, но все детали были криво размазаны, не позволяя мозгу создать четкую картину. Однако все вокруг него – и та же мягкая полутьма, и та же самая кровать у стены, и сама комната Алекса – напоминало ему о том фатальном визите Найджела. Он не помнил, как вновь оказался один в тесной тишине своих четырех стен, окутанный зловещей неизвестностью и повергнутый в шок от произошедшего. Не помнил, как у него тогда получилось после этого провалиться в тяжелый сон, в котором не было места сновидениям. Но зато были другие воспоминания, снова и снова загоняющие Алекса в тупик непонимания и раздражения. Всеобъемлющий страх за жизнь Колби, напрочь вытеснивший все другие эмоции и мысли – вот что четко помнил Алекс. Лишь чувство вины из-за того, что он не разгадал очевидные намерения Найджела сразу, как тот заговорил о кровных союзах, давило на него помимо этого тянущего страха в течение нескольких дней после того, как Колби госпитализировали. Забыв обо всем, Форбс задавался лишь одним вопросом, повторяя его в своем разуме как мантру: жив ли Найджел? И лишь тогда, когда он случайно узнал от своего отца, что с Колби все в порядке, жгучая возрастающая волна уже знакомого ему стыда вновь изнутри охватила его, как по команде разогнав дрожащий туман сопливого сожаления и беспокойства. Почему же его так интересовало самочувствие этого психопата, которого он ненавидел всей душой? Почему он так беспамятно беспокоился о том, жив ли Колби? Вопросов было уже слишком много. Преимущественно он оставлял их без ответа, потому что боялся - Алекс не знал, что с ним произошло. Горько и почти истерично усмехаясь, он думал, не сошел ли он сам с ума? Ведь Найджел с самой первой их встречи вызывал в Форбсе лишь ненависть, злость и раздражение, что отнюдь не назовешь положительными эмоциями. Порой эти чувства доходили даже до отвращения, заставляя лицо Алекса автоматически недоумевающе морщиться. Так в чем же было дело?.. Он злился на себя. Злился за то, что то самое возмутительное влечение чувствовалось теперь еще сильнее, чем в любой из тех дней, когда Найджел присутствовал в школе и Форбс старательно задвигал мысли об этом необъяснимом влиянии как можно дальше, не желая признавать его, собственноручно окуная себя с головой в бездонное море ярости. Он не хотел верить в то, что кому-то удалось взять его под абсолютный контроль, чем бы это ни было обосновано. Такой трюк прошел бы с кем угодно, но только не с ним. Никому не было позволено такое дерзкое нахальство, тем более какому-то съехавшему с катушек психу, коим, без всякого сомнения, Колби и являлся. Однако факты непоколебимо нашептывали Алексу, что это лишь попытки одурачить самого себя. Он окончательно влип в клейкую паутину, не в силах выкарабкаться из нее самостоятельно. Это было поистине невыносимо. Его мысли и до этого были уже несколько месяцев заняты одним человеком, однако теперь это переходило все границы, потому что сейчас речь о концентрировании на чем-нибудь другом для разума Форбса казалась и вовсе невозможной. Как будто бы доступ к остальному миру был заблокирован непроходимыми невидимыми баррикадами. Панически пытаясь отвлечь себя, Алекс пробовал усерднее прежнего сосредоточиться на учебе или книгах, заочно зная, что все окажется безуспешным, но продолжая на что-то слепо и почти моля надеяться. Сколько раз он обнимал голову руками, зажмуривая глаза изо всех сил и сжимая челюсти до боли в деснах, в сердитой надежде ища спасения от бурлящего сумасшествия в его голове, и сколько раз он сталкивался все с тем же разочарованием… Бессонница и несобранность, из-за которых вещи валились из рук, стали его ежедневными спутниками, теперь подпитывая и без того необъятную вспыльчивость и даже лишая аппетита к пище. Парень только и искал повода поскандалить или нахамить кому-нибудь, чтобы хоть куда-то выплеснуть накопившееся отчаяние. Мучительная усталость обволакивала его тело и рассудок изнутри, высасывая из него всю энергию, и ощущение того, что еще чуть-чуть, и он окончательно перестанет сопротивляться неукротимому течению, стало призрачно, но неминуемо подкрадываться откуда-то из глубин его души. Теперь Форбс чувствовал язвительное омерзение уже по отношению к самому себе. Возвращение Найджела в колледж было для Алекса неожиданным. Разумеется, он знал, что когда-нибудь он все же вернется в эти стены, но не думал, что это будет так… скоро? Форбс испытывал противоречивые чувства по отношению к тому, что этот помешанный вновь будет где-то неподалеку, со своей коронной невозмутимостью расхаживая по здешним коридорам и беспристрастно посещая те же учебные занятия каждый день. Он словно боялся. И одновременно с тем какая-то часть его души в тайном предвкушении желала этого, скрываясь где-то под вуалями безразличия. Произошло это на девятый день после той самой ночи. Все было вполне обычно, как и в любой другой будний день: привычный урок истории; привычные одноклассники вокруг, старательно записывающие лекции; привычный учитель, повседневным тоном читающий классу очередной материал для написания эссе. И Алекс, прилежно конспектирующий речь преподавателя, но на самом деле думающий совершенно о другом. Урок шел своим чередом, и среди учеников в воздухе витали почти осязаемые уныние, скука, сонливость и желание утолить голод. Но для Алекса занятие мгновенно кончилось, когда в кабинет вошел еще один человек. И время замедлило ход. Раз. Деревянная дверь с тихим скрипом открылась, остановив монотонную лекцию учителя. Два. На мгновение наступила тишина, которую моментально прервал спокойный низкий голос, непринужденно спрашивающий разрешения войти в класс. Голос, который Форбс узнал бы из сотни других. Три. Дверь аккуратно закрылась, едва слышно щелкнув ручкой. Сердце пропустило удар, кровь волной прилила к голове, дыхание остановилось. А чернильный стержень в ладони Алекса уперся в лист тетради, замерев на полуслове. Четыре. Весь класс вяло обернулся к вошедшему, зевающе меряя его взглядом и незаинтересованно поворачиваясь обратно к конспектам. Весь класс, кроме Форбса, мертво уткнувшегося в тетрадь, стиснувшего зубы до скрипа и чувствовавшего, как мурашки покрыли его тело, а в голове противно зашумело. Пять. Получив разрешение от педагога, он ровно прошел на свое место. Снова ненадолго повиснувшая пауза, показавшаяся Алексу вечностью. И вновь урок истории продолжился, как ни в чем не бывало. Но Форбс не смел даже пошевелиться в своем немом ошеломлении, словно он был парализован. Неужели этот человек, невозмутимо пришедший на урок и севший сзади него на свое привычное место, являлся тем самым сумасшедшим, который был болен своими средневековыми байками и который едва не скончался из-за них же девять дней назад? Найджел. Несомненно это был он. Тот самый Найджел Колби, которого Алекс порой мечтал убить, и который теперь вызывал в Форбсе непроизвольное спокойствие и облегчение, только потому что был жив и невредим. Почувствовал ли Колби эту ироническую перемену внутри Алекса, которая, конечно же, ни за что не всплыла бы наружу из глубин души Форбса? Это было загадкой. Зато сам Алекс определенно почувствовал то незыблемое жуткое давление со стороны на свои мысли снова. Найджел пребывал в школе уже три дня, и за все это время он ни разу не подошел к Форбсу, молча сохраняя дистанцию. Но Алекс ощущал каждой клеткой своего тела этот пронизывающий взгляд, ежедневно сверлящий его спину, которым Колби одаривал его только тогда, когда Форбс не смотрел на него и сам. Этот трепетный прожигающий взор уже был знаком ему. Алекс помнил, как он заметил его еще тогда, когда они сидели в потаенном подвале Найджела. В тот момент он листал тяжелую книгу, которую Колби ему вручил, усевшись рядом и мимолетно опалив его скулу своим вздохом, тем самым спровоцировав прилив странных чувств в Алексе, побуждая его быстрее пробегаться по строкам глазами и усерднее перелистывать страницы. Нахмурившись, он постарался сосредоточиться на тексте, но именно тогда и почувствовал, как Колби смотрит на него. В этом ясном взгляде как будто бы улавливалось некое мучение, неведомое ожидание чего-то и, само собой, надежда на то, что Форбс наконец полностью поймет, ради чего он был приведен в то место. The night will hold us close and the stars will guide us home I’ve been waiting for this moment, we’re finally alone I turn to ask the question, so anxious, my thoughts Your lips were soft like winter, in your passion, I was lost Возможно, это было ошибочное предположение Алекса, но там, в подвале, он ощутил, что дело было уже отнюдь не только в средневековых тайнах. Это было так волнующе и, быть может, даже интимно, ведь Найджел никого не приводил в свое убежище до этого, и Алекс был безусловно польщен, несмотря на свое отношение к однокласснику. А после того странного взгляда и вовсе сконфужен, чувствуя, что от него что-то требовалось, но недоумевая, что конкретно. И оба сделали вид, что этого жеста и не было. Вот и сейчас словно никто из них ничего не замечал. Однако неподдельный и осторожный интерес Найджела, напряженно витавший в атмосфере, опять можно было почуять за полкилометра. Как будто он выжидал момента, когда Джек не выдержит этого безмолвия ввиду своего природного пыла и сделает первый шаг. Алекс знал, что так оно и было. Любопытство теплилось в нем, разгораясь все ярче и ярче, но все то же сопротивление все равно было превыше всего. Он был вымотан и уже не имел ни малейшего понятия, какие чувства испытывал. Все перемешалось в бурном коктейле эмоций. Вновь, как и тогда, под домом Найджела, он задавался вопросом, что ему делать, а главное, когда. Он думал, стоя посреди ночи в своей комнате возле окна и скрестив руки на груди, и со стороны даже могло бы показаться, что он совершенно спокоен. Но на самом деле в тот момент внутри Алекса буквально горел костер противоречивых сомнений, которые метались в нем игривыми искрами и мучительно прожигали его душу насквозь. Должен ли он был поговорить с Найджелом? Должен ли был расспросить его о том, как его самочувствие, как отреагировали на его поступок родители, чем он занимался все то время, пока его не было в школе? Когда он должен был подойти к нему? Завтра? Послезавтра? Через неделю? А должен ли был он вообще говорить с этим ненормальным снова? Должен ли был он его игнорировать вплоть до момента окончания их учебы в школе? Прекратились ли бы тогда все те вопиющие несчастья, которые свалились на голову Алекса после того, как Колби ворвался в его жизнь? А что чувствовал Найджел? Хотел ли он вообще, чтобы к нему подходил Алекс? И только на последний вопрос Форбс без всякого сомнения знал ответ, но тогда раздумья вновь возвращались к тому, с чего начинались. Он прикрыл отяжелевшие веки и измученно потер шею прохладной ладонью, грустно усмехаясь новой мысли, неожиданно юркнувшей в его сознании. Алекс не мог не усмехнуться тому, как его внутреннее «я» уже само стало замечать и указывать ему на те же изменения, так внезапно проявляющиеся в нем, которые с чудовищной скоростью разрушали прежнего Алекса Форбса. Ведь это было действительно до ужаса иронично, что почти всю жизнь ему с нескрываемой укоризной твердили о его кошмарном эгоизме, а теперь он сам интересуется состоянием другого человека, наплевав на свое почти болезненное самочувствие, которое как раз и появилось благодаря тому самому человеку. И что с ним стало? Куда запропастился тот решительный Алекс, не заботящийся ни о чем и ни о ком кроме себя и не допускающий ни единой мысли о неуважении к самому себе? Где он? Его больше нет. Прежний Алекс Форбс канул в бездну, затерявшись где-то в удушающей пустоте, темноте и тишине. И, чего греха таить, нынешний Алекс отлично знал, в какой момент его личность очутилась у края устрашающего обрыва. Знал, но не предотвратил падения, потому что это было ему не под силу. Теперь он стоял на краю новой пропасти, но не решался в нее опускаться, хотя и это падение было неизбежно. И опять он знал это, осознавая простую истину, лежавшую на поверхности и заключавшуюся в том, что он просто-напросто не сможет находиться рядом с этим безумцем, видеть и слышать его, но не подпуская к себе и не подходя самостоятельно, не зная всех этих обыденных мелочей, которые касались его же самого. Потому что теперь было слишком поздно удерживать себя и не приближаться к Найджелу. Слишком поздно, как и для ряда иных вещей. Сейчас Алекс, к своему безнадежному сожалению, понимал слишком явственно, что Колби был прав. И эта истина была так горька и так смертоносна, что ее металлический терпкий привкус почувствовался даже на языке, вызвав повторяющуюся в который раз гримасу отчаяния и бессилия. Его тянуло к Колби. Тянуло невидимыми прочными сетями. Абсолютно лишенный воли, Алекс попробовал безумие, дотронувшись до него, и след от этого теперь уже невозможно было стереть - он напоминал о себе регулярно. А с возвращением Найджела это стало подобно кошмарному зуду, который было уже невмоготу терпеть. Вот только знал ли Колби, что чувствует Алекс?.. Должен. Он просто должен поговорить с ним, иначе сойдет с ума. И чем быстрее, тем будет лучше для него, хотя Форбс ощущал каким-то шестым чувством, что словосочетание «для них обоих» здесь подошло бы больше. Он измученно поднял тяжелый взгляд на дверь напротив него, из-под которой сквозь щель над полом пробивался свет от ламп в коридоре, словно ожидая, что прямо сейчас Колби без всякого разрешения зайдет к нему в комнату, как он это позволял себе делать и раньше. И внезапно в его мозгу всплыла новая мысль, заставившая оба глаза дернуться. А мог ли он пойти поговорить с Найджелом сам, не дожидаясь даже следующего дня?.. Всего лишь одна мысль, возникнувшая из ниоткуда сама собой, но выбившая его из колеи вновь. Мысль, с появлением которой Алекс понял, что даже если бы захотел, он не смог бы заснуть опять. И как будто бы вся усталость, накопившаяся за последние две недели, улетучилась, рассеявшись в воздухе прозрачным дымом. Алекс почувствовал, как что-то внутри него оборвалось, и все размышления, которые теснились в его голове, в один момент резко стали неважны, как и вопрос «когда?», мучивший его считанные мгновения назад. Потому что в разуме бешено забилось всего лишь одно слово – сейчас. As the hours pass I will let you know That I need to ask Before I’m alone.*