Девушка-судьба

Губы Церидриха прикасаются к пока еще прохладному стеклу так нежно, будто он надумал провести ночь с кем-то совершенно неискушенным. — А ты у меня такой и есть, — шепчет он, перехватывая неподвижный взгляд. Глаза Курута, прекраснейшая вещь в целом свете, венец коллекции, и их взгляд ни на секунду не оторвется от Церидриха. Никогда. Это наполняет непередаваемой, сладкой негой. Единственные в целом свете глаза, не покинувшие глазниц. Это даже лучше обладания кем-то из живых Курута. Много лучше. Без вопросов и жалоб к услугам Церидриха, идеальная красота, такая четкая, что видно, как аккуратно прилегает волосок к волоску, и крошечную родинку у скулы, и кожный рисунок на губах. — Давай поговорим? — предлагает Церидрих, довольный тем, что никогда не получит отказа. Ему не обязательны пошлые, не изысканные услады с супругой — одной или несколькими, наложницами, или наложниками. Церидриху нравится ласкать себя, когда на него немигающе и безотрывно смотрят алые глаза. Никто не постарается для тебя лучше, чем ты сам — это закон прогнившего, несправедливого мира, в котором тебя того гляди предадут за сущие пустяки. Живой человек, как бы велик ты для него ни был, всегда полон собственных мыслей и повелений воли, алчности и мечтаний, зачастую предательских, эгоистичных, жалких. Им нельзя обладать всецело, целиком. Как совершенством, замороженном в терпком на запах, дурманящем формалине. До того, как стать им, человек из клана Курута тоже был полон неведомых чувств; возможно, он ждал кого-то и кого-то любил. Королевский врач сообщил Церидриху, что всю свою жизнь тот человек был слеп. Алые глаза никогда не видели света, никогда бы не увидели и величия самого Церидриха. Это наводило в самом начале обладания на вороватые мысли — что могло было быть, если бы Церидрих с его влиянием, деньгами и связями показал ему свет? Ничего, лишь одни неприятности, усмехался он сейчас, без пяти минут правитель Какина. Ничего, кроме разочарования, кроме пресыщения. Вечна и прекрасна лишь смерть. В ней нет ничего постыдного, она сохраняет и чувства, и красоту, она не дает нежному и хрупкому ростку превратиться в отравляющее растение. Церидрих вспомнил о самом младшем из принцев, сестренке, еще укачиваемой в колыбели, о ее пухлом маленьком лице, так непохожим на его собственную утонченную красоту. Он даст ей вечную жизнь. Им всем — братьям, отцу, мачехам. Как самый заботливый брат, сын и пасынок он одарит их привелегией, выставив их головы за своим троном. — Но ты будешь на почетном месте, обещаю, — почти ласково говорит Церидрих. — Мы вместе будем с тобой наблюдать, как медики отделят их головы от тел. А до того ты увидишь, как мой хранитель убьет их всех. С тех пор, как ты вошел в мою семью, я стал много сильнее, правда… Церидрих улыбается. Ему хорошо и спокойно. Уютно от осознания превосходства, от осознания неуязвимости в любви. Ему не изменят, от него не откажутся. Он — хозяин, и таким его сделало коллекционирование частей тел, хобби, позволившее завладеть головой. Стать счастливым. Стать грозным. Сперва — власть в Какине, затем — максимальное влияние в Большой Шестерке, а потом… — И ты никогда не постареешь, — торжествует Церидрих. — И ты увидишь все это потому, что не можешь не смотреть. Как я получу свое… Чем бы затеявший бойню между своими детьми отец не маскировал свои побуждения, Церидрих достаточно проницателен — самой этой затеи достаточно, чтобы проникнуть в его настоящие планы. Из людей королевской крови на берег родины ступит лишь один. И им, конечно же, будет Церидрих. Может быть, Церидрих и не привезет с собой тайн Темного континента. Зато он обзаведется новыми экспонатами для коллекции, близкими, не способными желать ему смерти, желать ему проигрыша. Неотрывно следящими за всеми его успехами, как тот, кого он предпочел супруге, на примере отца убедившись: наследники — это не надежда, а конкуренты, лишний груз на шее. Чем меньше принцев в стране, тем спокойнее Церидриху. Лучше, если вне формалина их не будет ни одного. Когда братья и сестры попадут в стеклянные резервуары, королевская семья будет идеальна. И Церидрих будет предельно постоянен в своих чувствах к ней. — И вот тогда я полюблю и их, моя драгоценность, — проникновенно шепчет он, страстно касаясь губами уже потеплевшего, как живая плоть, стекла.