Подснежник

      Ален проснулся поздно: солнце взошло часа четыре назад.       Мужчина встал и начал потихоньку одеваться, стараясь не разбудить спящую в той же постели молодую женщину. Её тёмно-каштановые волосы разметались по подушке, а лицо казалось изваянным из мрамора, настолько прекрасна была розоватая шёлковая кожа. Дьюар полюбовался ей немного, накинул пальто и осторожно шагнул к двери. Предательски заскрипела половица. Спящая вздрогнула и подняла голову.       — Куда ты, Ален? — сонно спросила она, изгибом руки отбрасывая с лица волосы.       — Спи, дорогая. Пойду прогуляюсь немного.       — Когда вернёшься? — Она положила под голову руку и зевнула.       — К завтраку.       Женщина вновь погрузилась в дремоту…       Мужчина покинул спальню и стал спускаться вниз по лестнице.       Они с Элен поженились пять лет назад, но по-прежнему их семейная жизнь была медовым месяцем. Этот брак был идеален, хотя разница в возрасте составляла семнадцать лет. Он совершенно случайно столкнулся с ней на улице, и с той встречи они уже не расставались. Ален безумно её любил, отчасти от того, что взор её тёмных глаз напоминал бездны взгляда Селестена.       Да, жизнь устроить Алену удалось только спустя пять лет после выздоровления и исчезновения юноши.       Первые годы мужчина ничем не мог заняться. Он страдал от одиночества. От того, что Селестен — будь он хоть сам дьявол, это не имело значения — его покинул. Но потом всё изменилось.       Ален неожиданно для самого себя стал поэтом. Первые стихотворения были о печальной, но чудесной любви его к Селестену. Впрочем, имён Дьюар нигде не указывал.       Потом он встретился с Элен…       Дьюар спустился вниз, взял трость и цилиндр и отправился на прогулку. Уже десять лет как он был здоров, но каждая прогулка была для него чудом, какое редко встретишь на Земле; чувство лёгкости и свободы теперь не покидало его.       Ален поймал извозчика и поехал в парк.       Была ранняя осень, когда всё цвело жёлтыми и красными листьями, но было ещё тепло и не дождливо. Дни стояли чудесные. Небо было чистое и лазурное, солнце светило вовсю, хотя уже не так пекло, как бывало летом.       У ворот в парк мужчина отпустил извозчика и не спеша пошёл по дорожке, опираясь — без особой надобности, это было веяние моды — на трость и изредка приподнимая цилиндр и раскланиваясь с встреченными знакомыми, если они вообще попадались, наслаждаясь свежим воздухом и вспоминая, какой фурор он произвёл, явившись «в свет» абсолютно здоровым, а потом женившись на Элен…       Но случайный взгляд, брошенный на отзвук чьей-то речи с изумительно знакомыми интонациями, заставил Алена замереть на месте с раскрытым ртом. Всё существо его перевернулось, сердце вспыхнуло: на скамейке сидел Селестен. О да, всё тот же Селестен, ничуть не изменившийся: с теми же легкомысленными кудрями, в белом костюме. Та же цветущая молодость и свежесть…       Он был не один. С ним рядом сидела юная особа и рассеянно слушала его, блуждая взглядом по парку. Труавиль держал её руку в своих и, по-видимому, пытался ей что-то втолковать, но не слишком успешно.       Первым порывом Дьюара было подойти к ним, снова увидеть эти глаза, услышать чарующий голос, ощутить, как его чувство вновь поднимается из затаённых глубин души. Но нет, несмотря на всю любовь к нему, Ален не подошёл. Он и вправду всё понял. Он понял, что Селестен — не его и никогда не был его собственностью. И что сейчас он действительно не так уж и нуждается в нём. Ален понял, что Селестен сейчас нужен там, этой незнакомой худенькой девушке. Возможно, он сейчас старается ей помочь, как помогал Алену. Старается в который раз искупить свой грех и хотя бы ещё чуть-чуть приблизиться к тому, кем он был до падения: светлому, лёгкому, прекрасному ангелу… Просто делает то, что ему суждено, что предписано свыше. И вряд ли бы ему понравилось это вмешательство: здесь его миссия только началась, а там, с Аленом, давным-давно завершилась.       И Ален остался там, где стоял. Он смотрел на Селестена и не думал более ни о чём. Просто смотрел на него и запоминал его. А в голове рождались новые строки, ещё не сложившиеся в стихотворение, но уже близкие к этому.       А солнце играло вокруг, особенно на волосах юного, вечно юного, как подснежник, Труавиля, и он был прекраснее самой красоты, и его волосы сверкали золотом.       И с каждым золотым лучиком, с каждым сказанным словом, чаша весов медленно — на миллиметр за вечность — поднималась к сияющему Небу, готовому поверить и простить.