Второй горизонт

Минхо не верит своим глазам, когда его престарелый, уважаемый им слуга через пару дней осторожно передает аккуратно сложенную пополам записку, сладко пахнущую знакомыми духами – генерал понимает, что да, без сомнений – это послание от его Ки. Слуга учтиво кланяется, и прикрывает двери в покои генерала, пожелав спокойной ночи. Минхо же трясущимися пальцами разворачивает тонкую бумагу, пропитанную сладким ароматом, и жадно вчитывается в содержание. Взгляд несколько раз пробегает по скудному содержанию – всего лишь бесцветное сообщение места, но Минхо не может перестать улыбаться, а записка складывается еще вдвое, после бережно помещаясь в небольшую шкатулку в комоде. Он торопливо скидывает одеяния, что носит в пределах своего дома, и облачается в наиболее неприметные вещи, чтобы при необходимости затеряться в толпе, хотя в такой поздний час он уповает на то, что улицы столицы будут достаточно пусты, чтобы он смог незаметно покинуть ее пределы. Место, обозначенное Ки – старый заброшенный домик, что когда-то принадлежал семье охотника. Насколько известно Минхо, они перебрались в центр столицы, а дом так и остался пустовать, вскоре оказавшись непригодным для жизни. Ему повезло – на своем пути ему довелось встретить лишь пару пьяниц да несколько редких прохожих, и то спешивших по своим домам. Лошадь брать он не решился, незаметной тенью проскальзывая по узким переулкам к самой окраине, куда нечасто захаживали случайные прохожие, чтобы бояться быть увиденным. Старая дверь будто обвиняюще скрипит, впуская незваного гостя, и Минхо, затаив дыхание, с усилием вглядывается в темноту небольшой комнаты, освещенную лишь скудным лунным светом, пробивающимся из грязных окон дома. Прикосновение холодной ладошки к спине становится почти неожиданностью для увлеченного изучением дома мужчины. - Почему я узнаю о твоем отбытии только сегодня? – обвиняюще, но пугающе-спокойно спрашивает Ки, - Почему отправляют именно тебя? Ведь есть и другие… - Не я принимаю решения, Ки, - шепчет Минхо, и юноша позади него шумно вдыхает, - я снова подвожу тебя, да? Прости, - мужчина осторожно разворачивается лицом к Ки, хмурясь, заметив пару соленых дорожек, что пересекли заалевшие щеки. - Я тебя выхаживать не буду, так и знай, - парень скорее по привычке дует губы, пытаясь скрыть явное смущение, но Минхо понимает, что тот просто пытается скрыть свое волнение и негодование. - Как скажете, господин, - шепчет он, наклоняясь ближе к лицу юноши. - И жалости от меня тоже не жди, - все тише бормочет Ки, уже почти в самые губы мужчины. - И в мыслях не было, - младший всхлипывает, цепляясь за рукава одеяний генерала, и изо всех сил старается удержаться – дрожащие колени не дают стоять ровно. Они целуются долго, Ки постоянно норовит посильнее зажать в зубах нижнюю губу старшего, будто мстит за новость об отъезде. Минхо жмурится от боли, но не смеет возражать, покорно принимая наказание. Младший сильнее тянет за рукава, увлекая генерала глубже в комнату, стараясь не отрываться от уже давно искусанных губ мужчины. Минхо же недоуменно оглядывает помещение, куда его буквально затащил Ки – одна из комнат, по всей видимости, бывшая когда-то спальней. На полу в углу сиротливо расстелена старая на вид, но определенно чистая циновка, смотрящаяся слегка нелепо среди всеобщего огромного слоя пыли вокруг. Генерал пытливо заглядывает в глаза красному от смущения юноше, пытаясь найти опровержение своим мыслям, но пылающие щеки не оставляют сомнений – Минхо прав в своих догадках. - Ки, ты не должен… Слова генерала не имеют должного эффекта, впрочем, как и всегда: не обращая на него внимания, Ки с завидным упорством начинает расправляться с его одеждой, нервничая, дергая, временами шипя проклятия. Минхо не нравится все это. - Ки, остановись, прошу тебя, - он пытается перехватить руки парня, остановить, - я не хочу так, Ки! – Минхо удается схватить его за плечи, и встряхнуть, как следует, но Ки молчит, опустив голову, но рук не убирает, продолжая стискивать одежду генерала. - А как? – После недолго молчания тихо бормочет он, - Скажи мне, как? Ты сможешь мне пообещать, что вернешься оттуда? – И снова злая обида в голосе. Минхо успокаивающе гладит младшего по голове, обдумывая его слова. Разумеется, Минхо совершенно по-другому представлял себе момент их первой с Ки близости. Пусть не волшебным, с тысячами розовых лепестков, но уж точно не так – в заброшенном доме, вдоль и поперек провонявшим затхлостью, на старой циновке. Одна только мысль о Ки, ухоженном и нежном, варварски распластанном в этом безобразии, заставляет губы кривиться в отвращении. - Миншенг… прошу тебя, - Ки не сводит с него взволнованного взгляда, но начинает потихоньку отступать назад, на ходу осторожно распутывая пояс на своем тоненьком шелковом халате, открывая постепенно вид на высоко повязанные на поясе штаны, и мешковатую рубашку. Широкий матерчатый пояс плавной волной опустился к ногам юноши, а сам Ки, закусив нижнюю губу, принялся выправлять рубашку из штанов, перевязанных изящной тесемкой. Минхо наблюдал за робкими движениями затаив дыхание, и сам не предпринимал никаких действий, по-прежнему оставаясь неподвижным. Из оцепенения его вывел шорох упавшего к ногам парня халата, и его судорожных вдох – было прохладно, и Ки стоял, ёжась от сквозняка в одних тоненьких штанах, неуверенно сжимая в руках уже снятую рубашку. Кажется, бездействие генерала значительно поумерило его пыл, но Минхо ошибся: Ки тут же уверенно ухватил ткань на поясе одежд генерала, на линии запаха, и потянул на себя, вынуждая подойти ближе. Минхо следовал за парнем, молчаливо наблюдая, как тот сосредоточенно тянет пояс верхней одежды, развязывая, а затем расправляется и с тесемками нарукавников, ненужной грудой отбрасывая куда-то в сторону. Темный халат генерала он аккуратно снимает с его плеч, и с напускной небрежностью бросает его на старую циновку, пряча едва заметную улыбку, которую Минхо все же сумел заметить. Маленькая месть? Пусть так, он заслужил. Прикасаться к штанам юноша не решился, но тело генерала, не скрытое больше выше пояса, рассматривал почти без стеснения, то и дело облизывая обкусанные губы. Осторожно опускаясь на еще теплую ткань, Ки старался не отрывать жадного взгляда от тела генерала: увитые крупными венами сильные руки, широкие плечи, шея, крепкий торс – увиденное заставляло его стыдливо краснеть, моментально ощутив теплую тяжесть в паху. Генерал медлил. Все еще до конца не уверенный в правильности того, что они делают, он из последних сил цеплялся за разум, пока тот понемногу затуманивался от подкупающего осознания скорого воплощения в жизнь всех его постыдных желаний. Ки с взволнованным выдохом ухватился за его предплечье, потянув мужчину на себя, и тот без колебаний опустился, опираясь на локти по обе стороны от его головы, снова замирая, смакуя ощущения близости - они никогда еще не заходили так далеко, и для обоих эти ощущения в новинку. Несмотря на то, что мужчина бесчисленное множество раз представлял себе все это, на деле же это оказалось в разы более волнующе, и уж тем более – намного быстрее поднимало в теле мужчины тот сладкий жар, когда он грезил об этом. - Все хорошо, - шепотом прошелестел Ки, приподнимаясь, - все хорошо… Ки сам провоцировал его из раза в раз срываться, забывать о самоконтроле: он с невероятной охотой отвечал на любые прикосновения, тянулся к Минхо, постоянно ловил его, уже помутневший взгляд и улыбался, видя абсолютно ничем не прикрытую страсть. Они много целовались. Губы у обоих уже горели и совершенно точно припухли, руки генерала все откровеннее блуждали по ставшему, наконец, доступным телу Ки, торопливо расправляясь с совершенно не нужными сейчас штанами. Собственные он снял еще давно, вдоволь насладившись смущением младшего, когда тот опустил любопытный взгляд на его пах. Но смущение маленького лиса не длилось долго – вскоре ласки стали в высшей степени откровенными, и уже было плевать на то, что совсем недавно они даже поцеловать друг друга не могли без излишней неловкости. В какую-то секунду Ки просто теряется. Он хватается за мужчину, окончательно раздирая кожу в кровь, сводит колени, зажимаясь, и почти плачет, когда Минхо, едва найдя в себе терпения на два пальца, наспех смазав свою плоть слюной, проталкивается внутрь, грузно навалившись на парня, стараясь удержать того от резких движений. Ки осоловело упирается взглядом в потолок, и беззвучно хватает ртом воздух, пока мужчина дрожит от нетерпения. Хочется, безумно хочется начать двигаться, но остатки рассудка не позволяют ему и шевельнуться, пока слух улавливает рваные вдохи, наполненные болью. Ки почти обиженно шмыгает носом, и неуклюже ведет бедрами, пытаясь приподняться, выбрать наиболее удобное для себя положение. Движения неловкие, неаккуратные и медленные, Минхо раз за разом сглатывает горькую слюну, продолжая двигаться, и даже не замечает, кажется, как из глаз младшего крупными градинами катятся слезы, теряясь во взмокших на висках волосах. Ки что-то невнятно скулит, когда генерал в последний раз толкается до конца, сдержанно простонав, и устало откидывается назад, с трудом пытаясь сфокусировать мутный взгляд. Разгоряченное тело начинает неприятно облизывать колючий сквозняк, и генерал зябко передергивается весь, морщась. Ки молчит, продолжая скользить непослушными пальцами по остывающей от прохлады коже генерала, а тот давится от стыда воздухом, когда видит, что парень совершенно точно не испытал того же наслаждения, что он сам. Ки даже не был больше возбужден. Минхо боится поднять на парня взгляд, стыдливо опуская голову, но Ки, заметив его смятение, лишь вымученно улыбается. - Все хорошо, - осипшим голосом шепчет он, - теперь хорошо. Минхо с трудом находит в себе силы кивнуть, вдруг понимая, что ему едва ли не впервые в жизни хочется расплакаться. Даже когда мальчишкой, потеряв всякую надежду, он скитался по голодному Тянцзиню, ему никогда не хотелось плакать как сейчас, смотря на доверительно тянущего к нему руки Ки, что с таким болезненным отчаянием отдал ему всего себя. Они еще долго сидят здесь, кое-как натянув на взмокшие тела порядком измявшуюся одежду, и крепко сцепив ладони. Минхо понимает, что совсем скоро им нужно будет расстаться, но отчаянно не хочет выпускать из рук чужие ладони, что греет уже, казалось, целую вечность. Ки пытается не закрывать глаз, чтобы не провалиться в негу сна, и подольше насладиться ощущением сильного тела, трепетно прижимающего его к себе. Спустя еще пару часов, они расходятся. Ки набрасывает на себя темный балахон, покрывая голову, тщательно проверяя, чтобы не быть узнанным, хотя понимает, что в такое время в этом едва ли есть надобность. Минхо наблюдает за ним, без особого энтузиазма затягивая тесемку нарукавников, и угрюмо оглядывает старый покосившийся домик, послуживший им надежным прикрытием. На душе мерзко и тоскливо, и генерал морщится от понимая чуждости этих ощущений – никогда ранее он не испытывал подобного. - Иди первым, - нарушает слишком затянувшуюся тишину вкрадчивый голос Ки, - я подожду немного, и пойду тоже, - парень опускает голову, утыкаясь взглядом в запыленные носы своих туфель, и неловко мнется, будто хочется сказать что-то еще, но не решается. Минхо с горечью наблюдает за ним, и не находит ничего лучше, чем подойти, и прижать к себе, услышав облегченный выдох. *** Вопреки его молчаливым увещеваниям силам свыше, его слуга, почтенный Пао Ху, сидит на низеньком порожке в дом генерала, спокойно потягивая из небольшой пиалы чай, аромат которого Минхо улавливает, едва поворачивает из-за угла. Выдохнув, словно провинившийся перед родителем подросток, Минхо выходит из тени. Пожилой слуга продолжает деловито и спокойно раз за разом припадать к пиале, вглядываясь куда-то перед собой, словно и не замечает стоявшего совсем рядом хозяина. Минхо как-то тепло улыбается, когда замечает рядом со стариком вторую пиалу, перевернутую вверх дном, и небольшой чайник, еще дышащий паром – совсем горячий. Генерал подходит ближе, и садится по другую сторону от подноса, там, где стоит пиала, и спокойно наливает себе ягодный чай – такой умеет заваривать лишь Пао, любя с некоторой горделивостью упоминать, что этому его научил еще дед – тот в свое время лично готовил чай тогдашнему императору. Минхо медлит некоторое время, раздумывая: - В скором времени мне, возможно, понадобится твоя помощь, старик, - младший внимательно следит за слугой, и тот, продолжая безмятежно наслаждаться чаем, лишь едва заметно кивает в ответ. Другого Минхо и не нужно. *** За последующие дни, когда в спешке формировали отряды, проверяли снаряжение и готовили припасы, Минхо так и не удалось даже мимолетным взглядом заметить во Дворце Ки. Военачальники еще собирались для заседаний, хвала небесам, без присутствия советников, и тщательно продумывали наступление и стратегии, до поздней ночи споря и переругиваясь. В конце третьего дня император пожелал видеть генерала у себя. Минхо с силой сжимал челюсти все время, пока Владыка с трудом пытался дать ему наставления, которые, впрочем, генерал почти не слушал: император стремительно терял в весе, и буквально таял на глазах, и Минхо был по-настоящему шокирован, когда сегодня зашел в его покои. Разумеется, от мужчины не скрылось, с какой горечью во взгляде генерал рассматривал его, и львиную долю времени, что тот потом провел здесь, император пытался держаться вида сильного мужчины. Ему совершенно не хотелось, чтобы перед важным походом один из его лучших военачальников упал духом от вида беспомощного в своем состоянии Владыки. *** Выдвигались рано утром, практически затемно. Разведывательный отряд, что вернулся с границ прошлым вечером доложил, что обстановка относительно спокойная, и за последнюю неделю активности кочевники почти не проявляли, пару раз задирая скот на фермах вблизи границ. Доклад разведки несколько поднял боевой настрой солдат – вероятно, они решили, что раз эти варвары промышляют кражей скота, у них наверняка не хватает пищи, а значит, шансы при столкновении с ними возрастают у хорошо подготовленных к походу китайцев. Минхо и сам невольно перенял настроение своих воинов, и был уверен в славном исходе неминуемого сражения, и скором возвращении в столицу с лаврами достойного военачальника императора. На рассвете пятого дня пути они миновали горный перевал перед деревушкой, которая, по докладу разведки, чаще всего страдала от набегов. Именно тогда Первый отряд под командованием генерала Чу столкнулся с кочевниками, покидающими тлеющие руины деревни. *** Отряд Минхо, точнее, остатки Первого отряда, посланного к границам, зашел в Столицу, сопровождаемый гробовой тишиной. Генерал, верхом на лоснящимся некогда от тщательного ухода жеребце, ныне же измазанного в грязи и чужой крови, медленно следовал вперед, упрямо не обращая внимания ни на что вокруг. В ушах еще звенело от окружавшего его совсем недавно лязга мечей и копий, свиста стрел и воплей раненых. До конца жизни он будет помнить ту панику, что охватила его, когда они наконец поняли, в какую ловушку угодили: их ждали. Пропустив их через перевал, потом их просто-напросто зажали в плотное кольцо, отрезав пути для отступления. Кроме того, данные разведки оказались чудовищно далеки от истины – их было намного больше. Почти поддавшиеся панике солдаты в ужасе не могли сдвинуться с места, а конница врага, стремительно наступающая с трех сторон, не прибавляла уверенности даже генералу… который, впрочем, уже в следующую секунду во всю силу своего голоса отдавал приказы, бросаясь вперед, с готовностью обнажая свой меч. Линии лучников по команде рассредоточились по всем направлениям нападения. Первая линия, устремленная на отряд с перевала, с блестящей скоростью принявшая боевое положение, задала битве отличное начало. Минхо жмурится, вспоминая ту секунду, когда практически над ухом просвистели выпущенные стройной волной стрелы первой линии: в тот кратчайший момент, кажется, все вокруг замерло, не было слышно ни звука, а потом воздух разрезал первый вскрик. Линии сменяли одна другую, пока вперед рванули всадники, направляя на врага безупречно наточенные накануне гуань-дао. После этого все вокруг смешалось в одну кроваво-темную кашу: Минхо помнит, как рубил мечом незащищенные доспехами, как у них, тела варваров, сметал головы с плеч, рубил шеи лошадям, сваливая наездника, и как случайно резанул по уху собственного жеребца, срубая половину. А потом его самого выбили из седла, намереваясь проткнуть наспех заточенным штыком его грудь, скрытую кованными на совесть доспехами. Дышать было тяжело. Голова гудела от тяжелого запаха крови, оседающего вокруг, от топота множества лошадей и криков, грохота металла. Попытавшись вновь оседлать своего жеребца, что в панике метался рядом, он так и завалился практически на месте, обожженный острой болью – лежащий под ногами варвар, горлом булькающий кровью, с последними силами воткнул ему сломанную стрелу в щиколотку, проткнув плоть, не скрытую защитой. С трудом вытащив обломок, Минхо все же успешно смог взобраться на жеребца, перед этим с абсолютно чистой совестью разрубив череп врага пополам, насладившись видом всего секунду. Он потерял счет поверженным врагам почти сразу, едва успевая уворачиваться от свистящих совсем рядом клинков. Боль в пораненной ноге странным образом напротив придавала сил – хотелось отомстить не только за все, что эти животные натворил вокруг, но и за свою рану тоже, и ему явно было мало того полу-живого неудачника, чей череп сейчас топчется под чужими ногами. Когда его вновь сдернули из седла, опрокидывая на спину, боли в ноге он почти не чувствовал, размахивая мечом с удивительной для самого себя легкостью. И даже когда он по собственной неосторожности лишился его, то очнулся лишь когда вдавливал до упора свои пальцы в глазницы опрокинутого им самим врага. Осознав тогда, что сделал, Минхо с удивительным спокойствием разглядывал собственные ладони – скользкие и горячие от покрывающей их крови, и по-настоящему наслаждался увиденным, отрешенно подумав, что вот он – ад. Однако же, вскоре ему пришлось кардинально изменить свое мнение. Лишь спустя бесконечное количество времени, оглядывая поле выигранной битвы, он смог понять, что есть настоящий ад - он был вокруг. В количестве умерщвленных как его воинов, так и кочевников, в ручейках крови, стекающей из под нескольких, сваленных друг на друга бездыханных тел, в том, как он несколько раз поскользнулся на чьих-то размазанных по земле внутренностях, а больше всего – в глазах оставшихся в живых, что безвольными изваяниями стояли вокруг, не осознав, кажется, своей победы. Вокруг снова все стихло. Разбредшиеся вокруг лошади уже принялись спокойно жевать траву, то и дело волоча за собой за ноги застрявшие в стремени тела своих наездников, а понемногу отошедшие от оцепенения воины принялись расхаживать вокруг, с нескрываемым удовольствием, и какой-то особенной жестокостью добивая оставшихся в живых врагов. *** Их отряд покинул столицу около двух недель назад, но когда они вернулись, неся за плечами кровавую победу, Минхо показалось, что он возвратился абсолютно в чужое ему место. Император скончался на пятый день их отбытия, отойдя к предкам во сне - спокойно, без излишних мучений, коих и так ему досталось не мало. На шестой день, перед похоронами Владыки, наемники напали на Ли Инь, оборвав жизни ее, ее нерожденного ребенка, и двух мужчин, приставленных охранять их, заставляя всю столицу, и весь Китай содрогнуться от шока. Седьмым днем, когда прошла церемония похорон всей императорской семьи, в полдень в озере крестьяне выловили богато расшитый шелковый халат – в нем Ки, фаворит императора, был на похоронах. Шесть смертей за три дня. Спустя неделю после обрушившихся на голову генерала шокирующих вестей, он так ни разу и не вышел за пределы своей комнаты, молчаливо предаваясь собственному горю, не желая принимать у себя никого. Дом пустовал. Всю прислугу он распустил еще накануне, оставляя огромное поместье неухоженным и пустым. Он думал по возвращении, что охочие до легкой наживы мелкие грабители разберут его дом по дощечкам, растаскивая ценности, но был необычайно удивлен увидеть все на своих местах, с той только разницей, что некоторые вещи были покрыты едва заметным слоем недельной пыли. А через два дня на трон взошел новый император. Минхо слышал крики восторженной толпы, приветствующей молодого правителя, жмурился от не прекращающих громыхать фейерверков, и стискивал зубы от охватывавшей его горечи. Свое поместье он покидает ближе к полуночи, уместив в небольшую сумку кое-какие вещи, еду, редкие ценности и какую-то мелочь, лишь бы создать видимость наполненности своего «багажа». Из-за угла чьего-то дома, в конце улицы, он молча наблюдал, как примерно в середине ночи в его дом забираются трое, бесшумными тенями проникая внутрь. Совсем скоро дом окрашивает окрестности первым сияющим огненным языком, мазнувшим по крыше. Потом огонь медленно, будто нехотя, ползет дальше, проглатывая все больше и больше, пока не начинает полностью властвовать над бывшей обителью генерала. Слышатся первые крики, кто-то выбегает из своих домов, и когда начинается настоящая суматоха, Минхо спешит покинуть улицу, пониже опуская капюшон своего плаща, направляясь в пристани. Уже утром корейский торговец, за незначительную плату, возьмет его на свое судно. Он уверен, что не будет тосковать – здесь его больше ничего не держит. *** Минхо слегка растерянно оглядывал огромную территорию корейского порта – они прибыли около часа назад, и мужчина пока бесцельно бродил вокруг, то и дело застывая на месте, рассматривая то одно, то другое. - Хозяин! – Минхо оборачивается на знакомый голос, и видит спешащего в нему Пао, воодушевленно размахивающего руками, - господин Чу! Минхо с облегчением улыбается – значит, все получилось. Пао встретил его, как и договаривались, и за остальное ему переживать не следует – они все продумали достаточно хорошо. В новый дом они прибывают к полудню, когда солнце уже печет нещадно, и хочется поскорее спрятаться в теньке, хорошенько перед этим облив себя ледяной водой. Усадьба небольшая, ограда и ворота добротной каменной кладки, участок земли перед самим домом пока еще пуст – Пао пообещал, что как только они смогут нанят достаточно прислуги и работников, здесь разобью привычные глазу бывшего генерала цветники и небольшие искусственные озерца. Минхо с мягкой улыбкой слушал воодушевленный щебет своего верного слуги – после их поместья в столице, где старику было решительно нечем заняться, кроме как приносить хозяину чай и выполнять мелкие поручения, новый дом требовал еще огромных усилий и грозил морем работы, которую, казалось, престарелый Пао ждал с нетерпением. Минхо, на самом деле, слушал мужчину в пол-уха, уловив только в какой-то момент, что тот уже нанял пару слуг и кухарку, что сейчас трудятся в доме. Остановившись у самого крыльца, старик нерешительно, и как-то неловко спросил, не злится ли господин за такую самовольную трату порученных ему лишь для покупки жилья в чужой стране денег, на что Минхо только рассмеялся, уверив что его, Минхо, просьба выполнена блестяще. Внутри дом был уже хорошо прибран, хотя пока и пустоват. Пао уточнил, в какое время подавать обед, и вызвался препроводить господина в подготовленные к его приезду покои. Комната тоже была относительно небольшой, но достаточно светлой. Кровать была тщательно застелена, на небольшом столике, придвинутом к кровати, стояла высокая пузатая ваза с приторно пахнущими цветами, и это было, пожалуй, единственным, от чего бы Минхо избавился. В дверь тихонько постучали, и в комнату вошел слуга, неся в руках аккуратную стопку чистой одежды для хозяина. Минхо жадно следил за плавными движениями молоденького паренька, когда тот учтиво поклонился, когда сгрузил незначительную ношу на кровать, и как повернулся лицом к мужчине, с трудом пытаясь подавить смущенную улыбку. Минхо не выдержал: схватив парнишку за запястье, он дернул его к себе, сжимая в цепких объятиях, получая в ответ такие же – горячие и жадные. - Ки… - мужчина неверяще всматривался в любимые черты лица, будто видел впервые, - неужели у нас получилось… Мальчишка с трудом верил, в самом деле. Когда в тот день к нему явился седовласый слуга генерала, ему стоило громадных усилий решиться на такую откровенную авантюру, как побег, и ложь о собственной смерти. Вместе с Пао они отбыли на корабле в Корею вечером того же дня, когда был похоронен император – Ки не мог не появиться там. Он понимал, что Минхо может не вернуться, но был безгранично счастлив подаренной возможности побега. Самым трудным оказался разговор с отцом. Не пытаясь сдерживаться, юноша рыдал у постели умирающего императора, умоляя о прощении за свое решение. Но Владыка, слабой рукой поглаживая сына по содрогающимся плечам, лишь улыбался, про себя в тысячный раз благодаря Минхо. Один из верных слуг Ки поклялся в нужный момент выбросить в озеро его халат, убедившись, что его обязательно найдут, посчитав фаворита императора распрощавшимся с жизнью от нестерпимого горя утраты. А потом они ждали. Молчаливо обустраивая купленную усадьбу в тихом местечке у подножья гор, ждали заветного дня, который был оговорен между Пао и Минхо, как день прибытия последнего в Корею. Они не знали, жив ли тот, вернулся ли он после сражения, но каждый про себя молился, убеждая, что он обязательно останется жив. И сегодня, когда Пао засветло отправился в порт, чтобы ни в коем случае не пропустить момент прибытия хозяина, Ки все это время не находил себе места, выдохнув, казалось, только в тот момент, когда увидел заходящих на территорию усадьбы мужчин. Теперь все станет на свои места. - Пао сказал, что мое имя теперь будет звучать «Кибом» - фыркает младший, лениво теребя шнуровку на рубашке мужчины, - Ким Кибом, - смеется, нарушая застоявшуюся тишину комнатки. - Я знаю, - бормочет сонно мужчина, едва улыбаясь, - а мое – Минхо… Чхвэ Минхо. – Он рад, что теперь может использовать свое настоящее корейское имя, которое дала ему мать, а не держать его в памяти, как все года, пока он жил в Китае, лишь редкими моментами наслаждаясь его звучанием – иногда император позволял себе называть его настоящим именем, убежденный, что мальчик не должен забывать своего происхождения. За это Минхо был ему бесконечно благодарен. Ки еще пару минут хихикает над его именем, а потом и сам проваливается в сон, осознав, кажется, только сейчас, насколько он устал за эти недели. Он вспоминает, как когда-то генерал обещал обязательно увезти его из Китая. В то время они не думали, как смогут воплотить это в жизнь, и какой будет эта жизнь, им просто нравилось мечтать, что где-то будет место, где они смогут без опаски обнажать свои чувства. Когда-то они называли это эфемерное место их «вторым горизонтом». Проваливаясь в сон, Ки ускользающим сознанием ловит внезапно возникшую мысль, что второй горизонт наконец-то достигнут.