***
«Жить», — выдохнула Юджин беззвучно, всем телом прижалась к Деррену и доверчиво уткнулась подбородком в ложбинку между лопаток. — Щекотно! — Деррен рассмеялся и попытался отодвинуться. — Теперь я понял, откуда взялось выражение «дышать в спину». — Прости, но тут не развернешься. Придется тебе терпеть. — Юджин ласково потерлась щекой о его тронутую загаром кожу, со счастливым вздохом обняла за талию и крепко сцепила ладони: — Теперь ты никуда от меня не денешься. — Я похож на того, кто хочет сбежать? — Ты уже пытался, — поддавшись воспоминаниям, Юджин на миг погрустнела, но тут же одернула себя и, набрав воздух полной грудью, подула на влажную шею Деррена — в наказание за недавнее прошлое. Тот протестующе, со смехом застонал, зябко повел плечами и попытался освободиться, но Юджин не отпустила. — А ты, оказывается, злопамятная. — Я просто дышу, не моя вина, что тут тесно. — Знаю, мой дом — не то, к чему ты привыкла, но я постараюсь скрасить спартанские условия свежим кофе и вкусными поцелуями. — Ты уже скрасил их. Собой. Деррен в ответ аккуратно разъединил ее ладони и поднес к губам: — Я люблю тебя, Юджин. Я так счастлив, что ты здесь, со мной. Он уже не в первый раз признавался ей в любви. И ставил в тупик. Юджин хотела бы ответить, но была не готова произносить заветные слова вслух. Казалось бы, простые, но вместе с тем громкие и важные, которые редко слышала в свой адрес, а произносила и того реже. Так уж сложилось. С раннего детства она чувствовала себя чужой в родной семье, будто кукушонок, которого по ошибке подбросили в гнездо Грей Вашингтонов, и не могла не замечать невидимую стену, что отделяла ее от родителей. Не понимая причин, девочка изо всех сил старалась заслужить их любовь и одобрение, но ей едва ли удавалось привлечь к себе внимание. Как оказалось, недостаточно быть идеальной куколкой, всегда опрятной, воспитанной и послушной, а как еще угодить родителям, она не знала. «Я им не нужна», — решила маленькая Юджин после очередного разговора, когда ее не слышали, после невидящего отцовского взгляда, который скользил поверх ее головы, и материнского «молодец», брошенного на бегу и отозвавшегося в детском сердце горечью и тоской. И Юджин смирилась: отступила, очертила границы и с тех пор оберегала их со всей свирепостью, на которую оказалась способна. Родителям такой поворот, конечно, не понравился, но оба предпочли сделать вид, будто не заметили. А затем мамы не стало, и еще сильнее захотелось закрыться в себе и никого не подпускать. Исключения легло было пересчитать по пальцам. Темперанс, в которой Юджин всегда находила участие и тепло. Ноэль, в котором видела старшего брата. И Киген — лучший друг и первая любовь. Но эта история закончилась: Юджин повзрослела и ушла. Ушла вчера, чтобы сегодня проснуться здесь, в доме Деррена. В темной комнате, где вкусно пахло травами и масляными красками, где в оконных рамах весело позвякивали стекла, а стены были увешаны черно-белыми фотографиями и постерами к старым кинолентам. Здесь в воздухе кружили золотые пылинки, свечи плавились и капали воском прямо на истертый паркет, и повсюду громоздились коробки с пластинками, книгами и деталями от джук-бокса. И хотя тот уже было не починить, Деррен не оставлял надежды, что однажды заставит древний музыкальный аппарат снова работать. Сегодня здесь, рядом с Дерреном, начиналась ее новая жизнь. И, дорожа переменами, Юджин нервно кусала губы и не находила слов: боялась, что ее и без того затянувшееся молчание разрушит волшебную атмосферу, сотканную ранним сентябрьским утром. Вторым их утром вместе. Но Деррен не ждал ответных признаний и, переплетая пальцы Юджин со своими, продолжал целовать ее ладони. И она без слов благодарила его за чуткость и понимание. — Ты знаешь, что говоришь во сне? — Отбросив сомнения, Юджин вновь взяла в руки полотенце и собрала капли, которые стекали с волос Деррена и рисовали на его обнаженной спине тонкие блестящие дорожки. — Да. В детстве я бубнил во сне рекламные слоганы. — А мне в детстве не разрешали смотреть телевизор: говорили, от него один вред. — Поверь, моя мама благословляла того, кто придумал кукольные ТВ-шоу: меня воспитали Берт и Эрни из «Улицы Сезам». (2) Деррен рассмеялся, но кроме ностальгии в его смехе прозвучала печаль. Юджин тут же поспешила развеять ее и спросила нарочито шокированным тоном: — Тебя воспитала гей-пара? — Эй, не обижай моих приемных родителей! — Деррен надулся и с наигранным возмущением заявил: — Это всё поклеп! К тому же мне достались вполне традиционные крестные: мисс Пигги и Лягушонок Кермит. Дружный смех заполнил ванную, отразился от кафельных стен, и Юджин крепче прижалась к Деррену, щедро покрывая его плечи звонкими поцелуями: — А мои любимые герои — Фиона и Шрек. И Осел, он похож на Ноэля. — Я согласен на роль Шрека, но я против такого треугольника: не хочу ни с кем тебя делить. Тем более с Ослом. Юджин чуть было не ответила, что и Ноэль не в восторге от перспективы с кем-то ее делить, тем более с Дерреном, который вознамерился увезти его названую сестру подальше от Саммервуда. Но вовремя прикусила язык: не решилась признаться, что проболталась, не сумев сохранить отношения с Дерреном в тайне. «Неважно», — отмахнулась Юджин, убеждая себя, что ни мира, ни его проблем сегодня не существует. Затем вытерла полотенцем волосы Деррена, заставляя его мурлыкать от удовольствия, и попыталась представить, каким он был в детстве. Она сама, будучи ребенком, несмотря на длинные ресницы и красиво завитые локоны, не отличалась миловидностью: худенькая, бледная и невзрачная, нисколько не похожая на красавицу-мать. Но из Деррена наверняка получился очаровательный малыш, с выразительными глазками-пуговками и ямочками на румяных щечках. Малыш, которого хотелось тискать и обнимать. — У тебя есть детские фотографии? — Да, немного. Но только лет с пяти. — Покажешь мне? — Если признаешься, что я говорил во сне. А то опасаюсь, вдруг наболтал каких-нибудь глупостей. — Зря опасаешься — я ничего не разобрала. Какие-то латинские термины, к тому же с британским акцентом. Забавное сочетание. — О, акцент — это моя беда. Я неспециально, честно! Но моя мама может сутками слушать радиоспектакли «Би-би-си», так что у меня не оставалось выбора: их я тоже бубнил во сне. — Вот глупый! Я уже говорила: акцент — твоя изюминка. Деррен вновь замурлыкал и повернулся было к Юджин, но та остановила его, с мягкой силой удерживая за плечи: — Нет, нет, нет, не смотри! Я ужасно выгляжу, — затараторила с игривой паникой и легонько ущипнула Деррена за плечо. — Сам-то сбежал сюда, пока я спала, хитрюга. А ведь обычно девушки просыпаются первыми, чтобы втихаря умыться, привести себя в порядок и быть неотразимыми. — Я неотразимый? — в его голосе послышалось подкупающее смущение. — Да. Теперь настала ее очередь мурлыкать: Юджин не видела, но чувствовала улыбку Деррена и млела от удовольствия, а кровь волновалась от запаха его кожи, пены для бритья и мужского шампуня. Деррен тем временем провел ладонью по запотевшему зеркалу над раковиной и обреченно покачал головой: — Смотри, я отражаюсь. А ведь я тебе почти поверил. — Зато мне лучше не отражаться. — Юджин вынырнула из-за его плеча, коснулась мимолетным поцелуем щеки и тут же спряталась обратно. — Я замарашка. Деррен недоверчиво хмыкнул, быстро повернулся, прижал Юджин к себе и принялся щекотать, заставляя приглушенно визжать и захлебываться от смеха. — Ты нравишься мне замарашкой, Дарлинг. Такая лохматая, с припухшими губами, в моей мятой футболке… — Которая, небось, старше меня. Деррен наконец отпустил Юджин, и та с трудом перевела дыхание, опираясь на одну его руку, пока другая скользнула под футболку и, не встретив сопротивления, добралась до покрытой мурашками груди, сжала, еще раз… — Эта футболка выпущена к туру Black Sabbath семьдесят третьего года. — Пальцы Деррена не спеша обвели контур цифр на черно-белом логотипе, затем опустились ниже и уже привычно легли на ее живот. — Я как-то откопал целый ящик таких в музыкальном магазине на Уолтер-стрит. Помнишь его? Конечно, Юджин помнила: возле того магазина, затерявшегося в историческом центре Эшпорта, они впервые поцеловались. Один из лучших, самый долгожданный поцелуй в ее жизни. Деррен тут же наклонился ближе с явным намерением оживить воспоминания, но Юджин ловко вывернулась из его рук: — Даже не пытайся. Я не позволю себя целовать, пока не почищу зубы. — И выскользнула за дверь, чтобы тут же вернуться с косметичкой в руках и увидеть, как Деррен достает из шкафчика новую зубную щетку. — Я готовился, надеялся, ты останешься до утра. Юджин со счастливой улыбкой покачала головой и вытащила из косметички точно такую же щетку: — Я и собиралась остаться до утра, у тебя и выбора-то не было. Их вторая ночь вместе, их второе утро, когда каждое прикосновение, каждый взгляд вызывали трепет и заставляли сердце биться чаще. Мир вокруг растворялся, таял, как дымка, — четким оставался лишь Деррен, лишь его глаза, что смотрели с любовью, сияли мягким светом и вспыхивали золотисто-зелеными искрами. Рядом с Дерреном Юджин чувствовала себя счастливой. По-настоящему счастливой. И это немного пугало ее, не могло не пугать.***
— Деррен? — Уммм? — Не смотри, как я чищу зубы, а то проглочу щетку. — Я и не смотрю. По крайней мере, туда не смотрю. Он лукаво усмехнулся, обрисовал пальцами контур ее ягодиц, лишь символически прикрытых тонким кружевом трусиков, и у Юджин задрожали колени. Конечно, Деррен заметил: подошел ближе, встал вплотную и, приподняв ее волосы, коснулся влажным поцелуем шеи. Снова и снова. Юджин застонала, позволяя удовольствию и протесту звучать в унисон, и Деррен рассмеялся, отступил на шаг, но его пальцы продолжали перебирать ее волосы. Минуту спустя, с трудом выдержав коварную пытку, Юджин вытерла мокрые губы тыльной стороной ладони и подняла нарочито осуждающий взгляд на зеркальную копию Деррена, по-прежнему стоявшего у нее за спиной. — Я правда чуть не проглотила щетку. — Ты так сильно проголодалась? Тогда я приготовлю для тебя завтрак. Поверь, я мастерски намазываю арахисовое масло на хлеб. — Арахисовым маслом ты можешь соблазнить разве что Маленькую Дестини. Я предпочитаю на завтрак другое блюдо — тебя. — Юджин поймала в зеркале широкую мальчишескую улыбку и громко щелкнула зубами: — Я тебя прямо сейчас покусаю, если не дашь мне превратиться из замарашки в принцессу. — Ваше Высочество. — Деррен с невинным видом поднял руки в знак отступления, но коварства ему было не занимать. Через секунду он уже прижимал Юджин к себе, целовал, заставляя таять от нежных, но настойчивых ласк. И Юджин быстро потеряла всякую охоту сопротивляться. — Дарлинг, — застонав, она едва расслышала тихие слова, но не могла не почувствовать, как пальцы Деррена легонько сжали ее ягодицы: — Расскажи-ка мне, откуда на твоей королевской попке взялась эта лягушка? — Это символ возрождения и обновления жизни, — прошептала Юджин в ответ, тщетно ловя губами воздух, влажный, наэлектризованный, будто во время грозы. — Одна маленькая лягушка может удержать на своей спине целый мир. — Что будет, если я ее поцелую? Юджин с трудом сглотнула, представив, как его губы касаются крохотной татуировки, и сипло выдохнула: — Проверь… — Закрыла глаза и, чувствуя, как страсть волнами обмывает тело, отдалась на волю Деррена. И всё смешалось… Бурлила кровь, стоны эхом отдавались под ребрами и заглушали шум воды, желание током искрилось под кожей. И они любили друг друга в тесноте душевой кабины, среди облаков пены, что пахла морем и скользила по телу Юджин вместе с сильными руками Деррена. И вновь Юджин захотелось произнести заветные три слова, и вновь она остановила себя, боясь поторопиться, но веря: впереди целая жизнь, чтобы, однажды решившись, повторять «Я люблю тебя» без счета и без оглядки.***
Наши дни. Юджин окинула долгим уставшим взглядом главный корпус городской больницы, похожий на припорошенный пылью осколок льда, затем решительно развернулась и пошла прочь, загребая ботинками грязную листву. Она ошиблась. Как и пять лет назад, когда верила, будто их история с Дерреном только начинается, но забыв, что кроме взлетов впереди могут поджидать и падения. И не ошиблась тогда лишь в одном: когда сладкий дурман их второго утра развеялся, когда мир вокруг ожил, наполнился звуками и красками, когда на другом берегу Драконьего озера засияла в лучах солнца усадьба, Юджин внезапно очнулась — и растерялась. Нужно остановиться, нужно взять паузу, собраться с мыслями, осознать перемены. Она хотела быть с Дерреном, в этом Юджин не сомневалась. Но ее испугала его стремительность: ему оказалось недостаточно ее согласия уехать вместе из Саммервуда, и он лихо распланировал их жизнь на годы вперед — так, будто это было делом решенным. Но всё повторял и повторял, что с отъездом придется подождать, и уклонялся от прямых ответов. «Так дела не делаются, — хмурилась она. — Я не могу пойти в колледж, а через неделю, месяц или полгода всё бросить. И с твоей учебой тоже нужно что-то решать. Разве ты не должен был ехать в Нью-Джерси?» И тогда уже хмурился Деррен: хмурился, но молчал. А затем они снова целовались и снова строили планы. Утро перетекало в полдень, искрилось озеро, согретое солнцем, тихо вздыхало в двух шагах от маленькой, продуваемом ветром беседки. И Юджин лежала голой спиной на теплых некрашеных досках, отодвинув в сторону скомканный плед, слушала, как плещется вода, как дышит Деррен, как копошатся в траве дикие утки, а тревога кольцами разворачивалась в груди, как разворачивается змея. И Юджин испугалась. Испугалась будущего, которое так легко было придумывать, но непонятно как строить. Испугалась своих чувств к Деррену, которым так и не решилась дать название, а они, сильные, яркие, кружили голову, пульсировали в солнечном сплетении, стискивали горло. Испугалась и ругала себя за трусость, а стоило радоваться, что интуиция вовремя забила тревогу. А затем наступил праздничный вечер в честь Эслинн, на смену ему пришла ночь и перечеркнула всё — безжалостно, беспощадно. Одна ночь, что умертвила и душу Юджин, и ее тело. «Скажи, в чем дело, Дарлинг? Пожалуйста, скажи, и мы всё исправим», — Юджин помнила, как за несколько часов до праздника Деррен стоял на пороге беседки, как преграждал выход и по-детски кусал губы. А Юджин пыталась, но не могла объяснить и лишь повторяла, что ей нужно время. Не зная, что ей нужно бежать. Прошло пять лет — она снова ошиблась. И теперь ее преследовали другие его слова. Те, что шептал, прикованный к больничной кровати, то ли во сне, то ли в бреду. Те, что заставляли сжаться, замереть и желать одного — обернуться пеной морской и навсегда исчезнуть. «Мы всё исправим, Эслинн. Доверься мне, мы всё исправим». Он обманывал, обманывал, обманывал, ему больше не было веры!***
Сквер застыл в утреннем безмолвии. Туман лениво стелился по его дорожкам, путался в стрелах осоки вокруг Черепахового пруда и в склонившихся над водой ивовых плетях, клубился в густых зарослях сирени и барбариса. Тучи низко зависли над верхушками расцвеченных кленов, неподвижные, тяжелые, и, казалось, этой осени, едва наступившей, но уже твердо заявившей свои права, суждено будет длиться вечно. Пряча подбородок в жестком вороте пальто, Юджин сидела на спинке деревянной скамьи, выдыхала на замершие пальцы белые облачка пара и с тоской вспоминала август пятилетней давности, когда легко и наивно верилось, будто осень не наступит никогда. Что ж, вместо осени тогда пришла зима. Долгая полярная зима. Пришла и до сих пор не желала уходить. Юджин ссутулилась, отгораживаясь от прошлого, и внезапно услышала за спиной обеспокоенный голос: — Ты чего здесь? Тебя опять выставили из палаты? Ему хуже? Юджин оглянулась через плечо и с горькой усмешкой посмотрела на Темперанс, подошедшую со стороны больничной ограды. — Хуже стало мне: Деррен оказался редкостным болтуном. — Юджин изобразила пальцами чирикающий клюв и, насупившись, втянула голову в плечи, так и не сумев проглотить склизкий ком, что встал поперек горла. — Темпи, у меня чуть мозг не взорвался слушать, как он зовет во сне Эслинн. Я всё ждала, когда же он наконец скажет, что любит ее, но, на мое счастье, инстинкт самосохранения взял-таки верх над приступом мазохизма. Темперанс ободряюще улыбнулась и в знак приветствия поцеловала в щеку: — Надеюсь, ты не придушила бедолагу подушкой? — Была у меня такая мысль. Мужик, болтающий во сне, — это сущий ад. Тем более если произносит он не твое имя. Темперанс в ответ весело рассмеялась, и Юджин с обидой фыркнула, по-детски сдувая с лица прядь волос: — Ну чего ты смеешься? — Никогда не видела, чтобы ты ревновала. — Я не ревную. — Да у тебя пар из ушей идет. — Ну, может быть… Немного, — с неохотой призналась Юджин и отвела взгляд в сторону. — Мне нужно было остыть и собраться с мыслями. — И давно ты здесь? — Достаточно, чтобы околеть. — Тогда я не зря принесла кофе. Юджин с благодарностью взяла появившийся будто по мановению волшебной палочки маленький блестящий термос, с блаженным стоном вдохнула крепкий кофейный аромат, и тот тут же разогнал сумрачные запахи осени. — Темпи, я была готова отдать половину жизни за порцию кофеина и глюкозы. — Оставь ты себе эту половину, еще пригодится. — Спасибо. — Первый глоток приятно обжег нёбо, кровь быстрее побежала по венам, и стало легче дышать. — Наверное, я всё-таки сделала в своей жизни что-то хорошее, раз в такое поганое утро получаю кофе навынос. — Ты просто родилась, ласточка, этого достаточно. Юджин почувствовала, как увлажнились глаза, и приподняла уголки губ в признательной, чуть смущенной улыбке: — Ты же понимаешь, я благодарю не только за кофе. Все эти годы ты была единственной, кто звонил, кто интересовался, жива ли я. Остальным было плевать. А номер Кигена я сама заблокировала. Юджин вспомнила их последний телефонный разговор, вспомнила жестокие слова, сказанные тому, кто не заслужил ни одного из них, и не смогла сдержать грустный вздох: — Он всё равно не стал бы звонить… Но я так отчаянно верила, что вернусь и Киген примет меня обратно. — Блудная моя девочка. — Темперанс погладила ее по спутанным волосам, и Юджин вновь почувствовала, как сильно отвыкла от чужих прикосновений. И невольно вспомнила недавние поцелуи Кигена и поцелуи Деррена, такие разные, но теперь одинаково нереальные, будто приснились во сне, что развеялся поутру и оставил лишь горький осадок. Она рискнула, она вернулась, но возвращение принесло ей одну только боль. И всё-таки Юджин верила: сердцу лучше болеть, чем гибнуть в ледяном оцепенении. — Хорошо же меня встряхнуло… — Тебе многое пришлось пережить, но ты сильная, ты справишься, — с уверенностью предрекла Темперанс, и Юджин, казалось бы, давно позабывшая настоящие улыбки, растянула губы в одной из них, быть может, не широкой, но искренней. — Да, мама говорила, что я сильная и что добро должно быть с кулаками. Мама многое говорила, но редко жалела, редко обнимала. И потому Юджин взяла за правило вспоминать лишь то, что давало силы прожить еще один день. — Я согласна с твоей мамой. Но не стоит забывать, один в поле не воин. Почему ты не позвонить мне, когда тебя арестовали? Я бы приехала. Ты не должна была проходить через всё это в одиночку. — Мне, как в паршивом кино, полагался только один звонок, и я позвонила адвокату. А он взял и настучал на меня отцу и Летиции. Знаю, лучше бы позвонила тебе, но я не была уверена, что ты встанешь на мою сторону, учитывая, с какими фанфарами я покидала этот город. — Не будь дурой. Ты могла отсюда хоть на метле улететь — прошлое не имеет никакого отношения к тому, что с тобой приключилось на этот раз. Юджин сжала кулаки и отвернулась. Имеет. Конечно, имеет. Все думали, она сбежала из Саммервуда из-за видео и самоубийства сводной сестры. Лишь немногие, включая Темперанс, знали правду о случившимся с Ноэлем. И никто не догадывался о том, что произошло в охотничьем домике. Юджин повезло: те несколько угольков, что высыпались из камина, когда она швырнула в огонь окровавленный лом, обернулись пожаром. Огонь уничтожил все улики. На ноге вечной округлой меткой остался маленький шрам — след от ожога. И, смотря на него, Юджин порой позволяла себе короткий смешок: в ту ночь Фемида встала-таки на ее сторону. Правосудие свершилось. Но на душе лежал камень. Юджин убила Джейкоба — и убивала всякий раз, когда он снился ей, когда скалился, стонал на ухо, вколачивался в ее тело… Но он был братом Кигена, пусть наполовину, пусть подонком, но братом. А она и так в глазах бывшего жениха навсегда останется предательницей, но стать в этих глазах убийцей его брата и жертвой изнасилования — нет, ни за что! Юджин бы скорее перегрызла себе глотку.***
Она не будет, она не будет плакать. Время слез прошло, отныне и навсегда. Юджин без сил облокотилась руками о раковину и, подняв взгляд на отражение в зеркале, крепко сцепила зубы. На нее смотрела измученная, похожая на тень девушка, в которой она не узнавала себя. Толстый слой тонального крема скрывал синяки на висках и скулах, ссадину на подбородке и синие пятна на шее, но не смог замаскировать мешки под глазами. И ничего не смогло бы замаскировать боль в заплаканных, покрасневших глазах, из которых медленно, но необратимо уходила жизнь. Юджин всхлипнула, но тут же решительно встряхнула головой, не позволяя себе раскиснуть. Смахнула в сумку документы, бумажник и всю найденную в кабинетах отца и мачехи наличку. Да уж… Она всегда мечтала уехать, но и предположить не могла, что придется сбегать, опасаясь преследования полиции. В том, что расследование проведут тщательно, Юджин не сомневалась: она убила не только брата Кигена по матери, но и внебрачного сына влиятельного человека, а тот вряд ли останется в стороне. А значит, как только тело Джейкоба найдут, в воздухе, несомненно, запахнет жареным. Ну что ж, побег так побег. Она оставила на месте преступления множество улик: кровь, отпечатки пальцев, то, что эксперты потом назовут «физиологическими жидкостями», — не думала ни о чем, одержимая одной-единственной жаждой, острой звериной жаждой, чтобы кошмар наконец закончился. И теперь, вырвавшись из лап насильника (одного из них), не собиралась попадать за решетку. Черта с два! Не сдержавшись, Юджин рассмеялась, лихорадочно прижимая к груди заряженный пистолет, взятый из отцовского сейфа, и поклялась, что отныне ни одна сволочь не сможет застать ее врасплох. Может быть, отец не особо ее любил, зато он научил ее стрелять. И теперь, если потребуется, Юджин без колебаний нажмет на спусковой крючок. Уставшее тело вновь начало ныть, истерзанное, покрытое сигаретными ожогами, ссадинами и синяками, но Юджин запретила себе вспоминать. Достала упаковку обезболивающего, уже наполовину пустую, положила на язык две таблетки и, давясь, запила холодной проточной водой со стойким привкусом тины. Затем обессиленно облокотилась о стену, закрыла глаза и тут же увидела самодовольную физиономию Джейкоба, услышала его насмехающийся голос: «Хочешь совет? Вали из этой дыры». — Спасибо, Джейкоб. Ты прямо как в воду глядел. Призрак растворился, будто пыльное крошево на ветру. Лишь на разбитых губах осталось мерзкое послевкусие его влажных грубых поцелуев, которыми ублюдок закрывал ей рот, чередуя толчки и удары… «Забудь», — строго приказала себе Юджин. Спрятала пистолет в карман плаща, вышла прихрамывая из ванной и решительным рывком попыталась поднять с постели дорожную сумку. Громкий стон тут же сорвался с губ и зазвенел в воздухе, предательски заныло ушибленное плечо, и боль, вспыхнув, отозвалась во всем теле, но Юджин не поддалась. Она прошла босиком через лес, через бурьян и камышовую колку — теперь ее ничто не остановит. Пора уходить, она не могла позволить себе заминку. Телефонная трель, будто взрывная волна, оглушила и заставила замереть на пороге. Юджин напрочь забыла о сотовом. Точнее, успела смириться, что потеряла его, должно быть, в начале этой сумасшедшей ночи. Что ж, всё к лучшему — не будет соблазна перечитывать сообщения Деррена и гадать, как она могла так сильно ошибаться в нем. Жалко было только июльские фотографии с фестиваля кантри, последние совместные фотографии с Кигеном. Будто осколки былой жизни. На нечетких, размытых снимках они держались за руки и улыбались друг другу, не зная, что их снимают. Как не знали и о том, что скоро окажутся по разные стороны баррикад. Телефон продолжал звонить — Юджин продолжала стоять на пороге, не в силах пошевелиться. Затем резко стряхнула с себя оцепенение, подошла к письменному столу и только тогда поняла, что звонит городской телефон. М-да, могла бы и догадаться. На ее сотовом, как у влюбленной дуры, стояла в качестве рингтона песня «Numb» группы «Linkin Park» — одна из любимых песен Деррена, этого лжеца и предателя. «Я попал в ловушку… я оцепенел… я устал…» «Да иди ты к черту!» — Юджин со злостью схватила трубку и громко гаркнула: — Алло? У нее была личная линия, этот номер знало лишь несколько человек, и, кто бы ни звонил, Юджин не боялась ответить. Но она оказалась не готова услышать голос Кигена, напряженный, обеспокоенный, но нежный: — Я знал, что ты не спишь. У тебя никогда не получается заснуть, если что-то случилось. — Чего тебе? — ответила Юджин отрывисто, только бы не поддаваться эмоциям. Ей так отчаянно хотелось прижаться к Кигену, спрятаться в его теплых, надежных руках и рыдать, рыдать до икоты, пока не выплачет всю свою боль. Но это казалось теперь невозможным. Она изменила. Она ушла. Она убила его брата. И даже не смогла бы извиниться за последнее, потому что не чувствовала за собой вины. И никогда не смогла бы объяснить. А Киген будто и так всё знал и, как всегда, был на ее стороне, хотя она, конечно же, этого не заслуживала: — Тебе многое пришлось сегодня пережить, но ты не должна справляться с этим одна, Юджин. Я люблю тебя. Пожалуйста, вернись ко мне. По сердцу точно ножом полоснули: слова, за которые она бы отдала всё, что у нее осталось, слова, которые уже ничего не могли бы изменить. — Ты опоздал — я уезжаю. — Куда ты поедешь? Не глупи. Твой дом здесь, рядом со мной. Юджин едва сдержала истерический смех, заклокотавший под ребрами. Киген сказал правду: после смерти ее мамы единственным настоящим домом Юджин был его дом. Но она ушла и не имела права вернуться. Поздно. Теперь ей грозили небо в клеточку, тюремные стены и заслуженная алая «А» на груди. (3) А Кигену нужно забыть прошлое, отпустить и жить дальше, чтобы однажды найти свое счастье, которое он заслуживал как никто другой. Проклятье! Ей хотелось разрыдаться и умолять «прости», но, задыхаясь от ненависти и злости на весь мир, Юджин выпалила на едином дыхании: — Киген, ты так и не понял?! Я тебя бросила! Смирись! И нечего обо мне беспокоиться: я прекрасно обойдусь без тебя и сама со всем справлюсь. Как говорится, живем вместе — умираем по отдельности. Так вот, мы ни жить, ни умирать с тобой вместе не будем. Забудь и не звони мне больше! — До хруста стиснула пальцы и с силой опустила на рычаг замысловатую старинную трубку, подарок Кигена. Холодные слезы заволокли глаза, заструились по щекам. И больше всего на свете хотелось броситься сейчас к Кигену и просить прощения за каждое сказанное слово. Но Юджин схватила сумку и вышла в темный коридор, тихо прикрыв за собой дверь, которую прежде исправно запирала на ключ. Сегодня она уходила навсегда. Сегодня роль ключа сыграла сама жизнь.***
Юджин шла по разоренному осенью скверу, смотря под ноги и давя встретившиеся на пути каштаны, и чувствовала себя уставшей и тяжелой на подъем. Особенно рядом с Темперанс, которая годилась ей в матери, но чьи шаги казались летящими и невесомыми и в чьем мягком голосе невозможно было различить тень прожитых лет. Тонкие каблучки легко отбивали такт о потертые булыжники, Темперанс смеялась и весело рассказывала о переменах, которые случились в Саммервуде. Удивительно, но в их крохотном городке, что застыл, окруженный холмами и окутанный туманами межсезонья, жизнь текла своим чередом, в то время как жизнь Юджин, исколесившей полстраны, замерла, будто бабочка в осколке льда. — Ненавижу этот город. Меня всегда удивляло, зачем люди вообще селятся там, где поганый климат? На свете столько хороших мест — нет, нужно какую-то дыру выбрать. — Тогда зачем ты вернулась? Юджин в растерянности потерла друг о друга ладони, неосторожно цепляя подсохшие корочки, и, с трудом подбирая слова, попыталась объяснить: — Все эти годы я была будто в коме. Ничего не чувствовала, только холод и пустоту. А потом арест, суд… Как пробуждение, как толчок. Я больше не могла прятаться. Я должна была победить прошлое. И я загадала: если вернусь в Саммервуд и помирюсь с Кигеном, тогда я по-настоящему вернусь домой — верну себя. А в итоге изображаю тут жену конфедерата у постели парня, который в бреду зовет другую. Хорошенькое дельце! — Наш штат сражался на стороне Севера. — То-то и оно. — Юджин пнула черный щербатый камешек и поджала губы, не желая поддаваться эмоциям. Но память, насмехаясь, прокручивала в голове нежный голос Деррена и то, как он шептал во сне «Эслинн», а перед глазами вновь вставал Киген и держал за руку улыбающуюся Эйвери. Воспоминания эти раскалывали сердце надвое, и каждая его половина болела теперь о своем. — Не печалься, милая. От грустных мыслей появляются лишние морщинки, — ласково шепнула Темперанс и, подняв с земли, протянула ярко-желтую кленовую звездочку — совсем не похожую на те мутно-ржавые листья, что попадались Юджин. — Ты же знаешь, я не люблю осень, — насупившись, буркнула Юджин, но листочек взяла и задумчиво покрутила в пальцах, заставляя звездочку превратиться в невесомую желтокрылую бабочку. — Когда Деррен оклемается, я уеду туда, где тепло. На мое счастье, в мире полно мест, где никто не знает про тату у меня на заднице, так что найду, где обосноваться. И, может, теперь мне удастся наладить жизнь, раз с прошлым покончено и не осталось иллюзий, будто можно вернуть то, что было. Хорошее-то уж точно не вернуть, а забыть плохое и спокойно жить в этом городе мне не светит. Темперанс не ответила — легонько повела плечами, и в ее руке заискрился, несмотря на пасмурный, лишенный солнца день, золотисто-багряный букет, появившийся, казалось, из ниоткуда. — И как ты это делаешь? — Юджин искренне удивилась и, забыв на секунду о грустном, растерянно огляделась по сторонам. — Я еще ни одного красивого листочка не заметила. — Если так кукситься, принцесса, не то что листочки, всю жизнь проморгать можно. — Да уж… — Юджин приуныла и устало присела на краешек скамейки, к которой они вернулись, сделав по скверу круг. — Раньше меня частенько так называли. Но я — не Эслинн, я никогда не хотела быть принцессой. Мне не нравилось, что у меня нет свободы, что приходится подчиняться чужим правилам, и не дай бог бросить тень на фамилию и семью. Но лучше уж так… А теперь вместо короны на мне клеймо. Темперанс усмехнулась и шутливо потрепала по голове: — Вернуть корону я тебе не обещаю, маленькая моя отщепенка, зато могу сплести венок, хочешь? — Ага, терновый. — Ну ты даешь, право слово. — Темперанс вновь рассмеялась, ссыпала на колени Юджин охапку листьев, и тут же ловкие пальцы приступили к кропотливой, но быстро спорившейся работе, прикрепляя один упругий черенок к связке других. И Юджин вспомнила далекое детство, когда точно так же плелись красивые венки, чтобы украсить их с Эслинн и Дестини головы. Летом — из одуванчиков, осенью — из кленовых листьев. А зимой — из виноградной лозы и еловых веток, чтобы создать в доме, тогда еще доме деда, праздничное настроение. Теплые, добрые воспоминания, почти погребенные под стылой золой прошедших лет. — Зеленых чуть добавь, — не сдержавшись, попросила Юджин и, наблюдая, как Темперанс плетет для нее яркий осенний венок, на минуту почувствовала себя маленькой девочкой, спрятавшейся за надежную спину взрослого. — Прости, что я не позвонила, Темпи. Я была не готова что-то объяснять: ни про Ноэля, ни про новые приключения. А если бы ты приехала, я бы не отвертелась. — Юджин крепко зажмурилась и повыше задрала подбородок. Только бы сдержаться, только бы не заплакать. — Я всё еще не готова. Но обещаю, однажды я приду к тебе среди ночи с огромной бутылкой виски и буду до утра рыдать на твоем плече. Чуть прищурившись и сжав губы, Темперанс внимательно оглядела воспитанницу, будто решая, не вытрясти ли всю правду прямо сейчас, и наконец кивнула: — Договорились. Но учти, я не Первая Леди: я не пью White Horse и прочую «парнокопытную» дребедень. — Я после той ночи вообще почти не пью. Тогда, пытаясь утопить позор и боль, Юджин выбрала свою норму на жизнь вперед: сначала в ресторане, затем в ночном клубе — не самое верное ее решение. Но отчего-то она знала, даже если бы не пила, даже если бы не поддалась на уговоры Ноэля и не поехала в клуб, Джейкоб всё равно добрался бы до нее — потому что считал себя вправе. — Милая, — ласковый голос вернулся Юджин в настоящее, — неужели тебя и вправду до сих пор волнует, что кто-то видел твою голую задницу? Не дожидаясь ответа, Темперанс хмыкнула и лукаво улыбнулась: — Во времена моей юности на праздник летнего солнцестояния все голышом в реке купались, а после спокойненько смотрели друг другу в глаза. Это позже городок прокис и превратился в болото, но лет сорок назад жизнь здесь била ключом. А потом все, кто мог, разъехались на заработки, а кто остался, заплесневели и превратились в занудных стариков с такими же занудными детишками. Но раньше, помнится, мы знатно отрывались. Молодежи ведь много не надо, главное, чтобы родители не видели. — Секс, наркотики и рок-н-ролл? Не знаю, как в твое время, Темпи, а сейчас на меня все пялятся и шушукаются за спиной. Ты же сама видела, что было вчера в больнице. Не то чтобы меня сильно задевало, но зачем мне всё это нужно? Было бы ради чего терпеть, а так… — Какая тебе разница, кто и что думает? Пошли их всех лесом, ты это умеешь. А насчет «зачем»: Киген несвободен, Деррен проштрафился, но неужели у твоего английского пациента совсем нет шансов? Юджин покачала головой и, смяв красивый узорчатый лист, бросила под ноги. — Из-за того, что наговорил в бреду? Ой, да ладно! Тоже мне беда. Его под завязку накачали всякой дрянью и отправили на экскурсию в Кэндилэнд, вот ему Эслинн в роли феи и померещилась. Но я видела, как Деррен смотрел на тебя на кладбище, не хватало только «My Heart Will Go On» на фоне и тонущего «Титаника». И я помню, как он смотрел на тебя пять лет назад. Я сразу догадалась, что у вас что-то происходит, когда он стал захаживать в усадьбу, якобы к Первой Леди по делу, а сам из-под своих девчачьих ресниц тобой любовался как завороженный. На Эслинн он никогда так не смотрел, хотя она вокруг него, как собачонка, вилась. Все знают, она за ним бегала. Первая Леди однажды хорошую трепку ей за это устроила, от девчонки перья во все стороны так и летели. — Бегала — не бегала, а роман у них был. — Ну был, и что? Мужики не особо-то думают, прежде чем оказаться в постели с хорошенькой девицей, которая сама на шею вешаться готова. — Деррен не такой! — уверенно отрезала Юджин, и тут же еще один скомканный кленовый лист полетел на землю. — Я знаю, потому что сама была такой девицей. — Да ладно? — Темперанс изогнула брови, красноречиво требуя продолжения, и Юджин не могла не поддаться очарованию прошлого, пусть оно и привело ее к катастрофе. — Темпи, да я с ума по Деррену сходила! Когда он улыбался, когда на меня смотрел, я даже дышать забывала. А он будто не замечал. Юджин вздохнула и наконец высмотрела среди вороха облетевшей грязной листвы аккуратный глянцевый листок, сорванный с ветки, но по-летнему зеленый. — Может, действительно не замечал, может, притворялся — кто теперь разберет? Ради него я постоянно ездила в Эшпорт: прикрывалась стажировкой в благотворительном фонде, а сама наизусть выучила расписание Деррена в больнице, где он был волонтером, и расписание всех летних курсов, на которые он ходил. Подгадывала момент, чтобы «случайно» оказаться рядом, и мне почему-то даже не было стыдно, хотя я поступала не лучше, чем Эслинн: оказалось, я тот еще сталкер. — М-да, неожиданно. И чему я тебя только учила… — Погоди, это еще не вся история моего падения. Однажды в Эшпорте мы сидели с Дерреном на холме и любовались закатом — прямо как в кино. Фонари вдоль реки были украшены флажками, на мосту играл оркестр, «Жизнь в розовом свете» Эдит Пиаф, и в какой-то момент я была на сто процентов уверена, что Деррен меня поцелует. Но нет. Мне умолять его пришлось — и снова мимо. Юджин развела руками, признавая поражение, и, встав на ноги, смахнула с колен последние листочки. — Так что Деррен не такой. Он не стал бы связываться с Эслинн только потому, что та себя предлагала. Да и что-то в его расколотую башку не пришла идея звать в бреду меня — нет, ему Эслинн подавай! Он сказал, что скучает по ней — и на хрена мне парень, который скучает по другой?! Юджин остановилась, со свистом втянула воздух и беспомощно посмотрела на Темперанс: — Я ни черта не понимаю, у меня голова пухнет… И Эслинн мертва, дура! — Юджин потерянно покачала головой, осознав, что даже не помнит лица сводной сестры. Остались лишь размытые пятна: синие глаза, темные с рыжиной волосы, руки-веточки, изрисованные хной, и бессменный фотоаппарат на шее. — Это же надо, взять и отказаться от всего… Сейчас ее работы могли бы висеть в какой-нибудь галерее, и Эслинн попивала б шампанское на открытии персональной выставки, давала б интервью для Aperture и уж точно думать забыла о каком-то там Деррене. (4) Да ни один мужик на свете не стоит того, чтобы из-за него топиться! Ее мамаше стоило прочитать дочурке лекцию на эту тему, может, тогда не пришлось бы хоронить. — Кто ж такое предположить мог? — Темперанс пожала плечами, ее взгляд помрачнел, и в уголках губ проступили едва заметные морщинки, но даже они не портили ее красивое одухотворенное лицо. — Жаль, конечно, девчонку. Но ты права, Эслинн — дура. — Да и я не лучше. — Юджин спрятала ладони в карманы пальто и, чувствуя, как на щеки упали первые капли дождя, медленно прошлась вдоль скамейки. — Деррен был — казался — таким милым, искренним и честным, но врал мне в лицо, что с Эслинн у него ничего нет. И если бы только это… вся моя жизнь из-за него полетела к чертям, и никогда уже не будет так, как было. — Ну и не надо как было, — уверенно заявила Темперанс и придержала Юджин за локоть, заставляя остановиться, чтобы примерить наполовину готовый венок. — Живи дальше. Эслинн мертва, но вы-то живы. — Но и Деррен умер для меня, Темпи! Неужели так трудно понять? Он умер, и я его похоронила — я поступила правильно! Не превратилась в одну из тех сумасшедших девиц, которые спят в обнимку с фотографиями погибших возлюбленных и, как крупицы золота, перебирают воспоминания, пока Ромео гниет в земле, — Юджин громко отчеканила каждое слово, затем вновь присела на скамейку и уже тише добавила: — Он умер — я похоронила. Откуда мне было знать, что он воскреснет? Откуда мне было знать, что я ничего не почувствую?.. Темперанс присела рядом и прижала Юджин к себе, баюкая, словно ребенка: — Тогда не почувствовала, и что? А теперь чуть с ума не сошла, стоило кому-то дать мальчишке по голове. Ты бы себя со стороны видела: вся в его крови, сама белая как смерть и всё причитала: «Не умирай, Деррен! Я не разрешаю тебе умирать!» Юджин пожала плечами и невидящим взглядом посмотрела на небо: — Хоронить кого-то дважды — это уже перебор. — Как знать… В Саммервуде даже смерть — не конечная точка. Юджин поежилась, и взгляд против воли скользнул вправо, туда, где виднелись вдалеке неясные очертания ограды, что отделяла сквер от старого кладбища. И от мысли, что где-то, быть может, до сих пор лежит надгробная плита с именем Деррена, сердце оборвалось. «Деррен Александр Колдер Вэнс» и годы жизни — вот как на самом деле выглядит приговор. Юджин долгое время не знала, что Деррена избили в ту ночь, когда ее изнасиловали, не знала, что он провел несколько недель в больнице, а после — пропал без вести. Да и о себе помнила лишь обрывки: как узнала про пожар в охотничьем домике, а затем — про смерть Эслинн. Помнила, как приезжал комиссар и задавал вопросы, но Юджин лишь отрешенно смотрела на утренний Эшпорт, развернувшийся за окном номера, будто книжка-панорама, и не могла понять, чего от нее хотят. А потом провал, пустота: другие города, другие отели, но одинаково размытые виды за окном — дожди в ту осень лили без продыха. — Я думала, Деррен уехал учиться в Нью-Джерси. А потом твой звонок… Кажется, тогда ты впервые подбирала слова помягче, на тебя это так не похоже. Юджин прервалась, пытаясь совладать с эмоциями, а слезы обожгли замершие щеки и скатились к подбородку. — Не могу забыть то ощущение, когда ты сказала, что он погиб: словно мне сломали ребра и я уже никогда не смогу дышать. Тогда я была готова простить Деррену всё: историю с видео, роман с Эслинн. Лишь бы он жил! Пусть бы он оказался самым большим лжецом на свете, пусть бы у него была сотня других девушек — плевать! Лишь бы жил… Я рыдала и не могла остановиться, а потом слезы закончились. И чувства тоже. Юджин закрыла глаза и принялась беззвучно считать вдохи и выдохи, борясь с привычными, но всегда болезненными приступами удушья. После изнасилования они стали ее постоянными спутниками, но всё равно застигали врасплох. Юджин отчетливо помнил первый из них, помнила раннее темное утро, когда собиралась сбежать из города и неожиданно столкнулась с Ноэлем в коридоре усадьбы. И тот пьяный, перепачканный красной помадой и, как всегда, щедрый на шутки, преградил путь… Дальнейшее исказилось в памяти и запечатлелось лишь фрагментами, но в ушах до сих пор звенел и множился эхом звук выстрела. Несчастный случай? Можно назвать и так. Ноэль и сам в ту роковую ночь стал ее персональным несчастным случаем.***
Темперанс доплела пышный, переливающийся красками венок и, надев его на голову Юджин, убрала с ее лица растрепанные пряди. Затем аккуратно расправила особенно непослушные листики, и они весело и вкусно захрустели под ловкими пальцами, будто корочка свежего хлеба. Напоследок Темперанс легонько щелкнула Юджин по носу и с добрым сожалением всмотрелась в ее насупленное лицо: — Черт тебя дери! Как же быстро ты повзрослела. И кто тебе только разрешал? — Такое чувство, что не только повзрослела, но уже и состарилась. Ну хоть видео на память осталось: будет, что вспомнить о бурной юности. — Жаль, что у меня такого видео нет. Только фотографии. — Ты же не любишь фотографироваться, Темпи, и всегда отворачиваешь лицо. — Ну так там и не лицо было. Юджин не сдержалась и залилась смехом: — Ты невыносима, Темперанс! Может, тогда расскажешь наконец, как твой портрет оказался на фасаде гей-клуба? Эта история стала притчей во языцех еще тридцать лет назад, когда в Эшпорте открылся первый в их округе гей-клуб. На его вывеске дерзко сияло неоном неуместное «Темперанс», хотя о сдержанности и трезвости в подобном заведении речи, конечно, не шло. (5) На фасаде же горел яркими красками огромный портрет в стиле поп-арт: красивая блондинка с задорной улыбкой и коротко остриженными волосами, уложенными идеальной голливудской волной. До Саммервуда новость долетела с космической скоростью: не узнать в блондинке Темперанс было невозможно, но та на все сплетни и домыслы лишь улыбалась и пожимала плечами. И хотя клуб давным-давно закрылся, уступив место картинной галерее, портрет Темперанс, аккуратно отреставрированный, по-прежнему украшал кирпичную стену. По крайней мере, так было пять лет назад. Темперанс, конечно, и сейчас ничего рассказывать не стала и лишь заговорщицки подмигнула Юджин: — Как говорила твоя бабушка: «Жизнь нужно прожить так, чтобы в твою честь назвали гей-клуб, иначе какого черта?» — В таком случае у меня всё еще впереди. Но я не в восторге, что интимное видео со мной гуляет по всему интернету. Тем более что лучшие кадры достались Деррену. — Ласточка, а ты правда поверила, что Деррен не знал про камеру? Почему ты вообще на него подумала? — Похоже, что я была в состоянии думать? — слишком резко ответила Юджин, выдохнула и после паузы тихо заговорила: — Я не видела других вариантов. Потом уже, когда мне нужно было найти хоть какое-то объяснение, я вспомнила, как за несколько дней до праздника мы с Эслинн, Колином и Ноэлем ездили в Эшпорт и встретили на вокзале Деррена. Это было через пару дней после того поцелуя, который мне не удалось у него выпросить, так что мы сделали вид, будто не замечаем друг друга. Но не тут-то было: Эслинн к нему прицепилась, Колин подхватил, а я вызверилась на обоих… Так что, сложив два и два, я решила, что Деррен мог использовать меня, чтобы проучить Эслинн и утереть ей нос. Не зря же видео показали на ее дне рождения. Но он говорит, что ни при чем, и что-то такое есть в его взгляде… Может, я просто слабовольная дурочка, но мне хочется верить. — Тогда дай мальчишке шанс. Если вы объяснитесь, никто не умрет. Знаешь, сколько в этом городе судеб, загубленных только потому, что людям не хватало смелости бороться друг за друга, иногда — просто поговорить и всё выяснить? Не будь в их числе. Если есть чувства, только они и имеют значение. — Да не знаю я, что к нему чувствую! К Кигену — знаю, к Деррену — нет. Кигену я сама на шею броситься готова, а от прикосновений Деррена бежать охота. Когда он меня поцеловал, будто ушат холодной воды за шиворот плеснули. И дождь тут был ни при чем. — Обида у тебя на него, вот что. Как разберетесь, сама к нему в постель и прыгнешь. Услышав эти слова, сказанные уверенным всезнающим тоном, Юджин закашлялась и в удивлении уставилась на собеседницу: — И почему у тебя всё так просто, Темперанс? Предлагаешь вот так взять и забыть, что Деррен мне врал? Что играл на два фронта? Что как заведенный звал свою распрекрасную Эслинн? Почему я должна его прощать или делать вид, будто ничего не было? Почему должна давать второй шанс и рисковать своим сердцем еще раз? И ради кого? Ради парня, который оказался фальшивкой? Да я понятия не имею, какой он на самом деле! Я ничего о нем не знаю, только какие книги любит да какое кино. — Юджин понизила голос и, присев на корточки, подняла с земли горсть мутно-коричневых, умерщвленных осенью листьев. — Жизнь на этом не построишь. Жаль, я раньше не поняла. Я такая дура, что бросила Кигена и всё разрушила. А теперь он с другой… — Ты уже знаешь, с кем он встречается? — с непривычной осторожностью спросила Темперанс, и Юджин нехотя ответила, чувствуя, как острая заноза впивается в ее сердце. — Угу. Видела их в больнице, держались за руки, как на открытке ко Дню святого Валентина. Зря я надеялась, что его чувства ко мне живы. Это для меня, замороженной, всё случилось только вчера, а для него прошла целая жизнь. — Киген — хороший мальчик, но ты не для него. Это вы всё думали, что у вас идиллия, а со стороны хорошо было видно: долго она не продлится. Ты всё равно рано или поздно сбежала бы. — Не надо, Темперанс, — попросила Юджин и по-детски замотала головой, сбивая венок набок. — Не надо обесценивать наше с Кигеном прошлое. Мы любили друг друга, он был для меня самым близким, самым родным. И долгое время я верила, что мы навсегда останемся вместе. Просто… наша история была слишком уж идеальной, а я всего лишь человек… Юджин замолчала, чувствуя, как защемило в груди. И, подняв руку, сжала в пальцах холодный ключ, что так и висел на шее, хотя дверь, которую он прежде легко отпирал, теперь навсегда была для нее закрыта. — У нас всё и всегда было хорошо. Мы понимали друг друга с полуслова, никогда не ссорились — казалось бы, о чем еще можно мечтать? Но когда всё так гладко и ровно, ты перестаешь чувствовать и ценить счастье, и всё становится будто неживым. И вот это почти-счастье в какой-то момент стало не давать мне покоя, потому что в юности «почти» воспринимаешь как катастрофу. — Мне всегда казалось, что вы с Кигеном цеплялись друг за друга, потому что были несчастными, недолюбленными детьми, вот и пытались построить собственный мир, в котором тепло, уютно и нет потрясений. Вот только, ты верно говоришь, настоящей жизни в этом мире тоже не было. Помнишь, как напилась однажды и призналась, что огонь между вами греет, но уже не зажигает? И ты знаешь всё, что ждет вас впереди: даже то, какие надписи выбьют на ваших могильных плитах. И что задыхаешься, потому что невозможно жить вечно в рекламном ролике овсяных хлопьев. Юджин хотела возразить, но тут же осеклась. Она действительно говорила эти слова, жестокие, несправедливые по отношению к Кигену, но правдивые, и плакала пьяными слезами, уткнувшись в колени Темперанс. А через несколько дней, войдя в переполненное привокзальное кафе, увидела Деррена, сидевшего над раскрытой книгой, и что-то толкнуло в спину, заставляя подойти и поздороваться — нарушить заговор молчания, что сковывал их городок, но казался таким глупым в Эшпорте, вдали от чужих глаз. — Жаль, что нельзя исправить прошлое, Темпи. Я бы держалась от Деррена на расстоянии пушечного выстрела и ни за что не оставила бы Кигена: я бы боролась за наши отношения, я бы так просто не сдалась! — Я понимаю, почему ты убиваешься по вашему с Кигеном прошлому: он парень надежный, преданный, как пес, и любил тебя до беспамятства. В отношениях всегда так: кто-то любит сильнее. Вот он и любил, а ты эту любовь отражала. И ничего плохого здесь нет: каждый отдает столько, сколько имеет. И до какого-то момента ты тоже любила и была верна. Но никогда не задумывалась, почему у вас всё так гладко, и не ценила по-настоящему, потому что не ты прилагала усилия, а он. И все эти завтраки в постель и вечера у камина не из воздуха, как казалось бы, появлялись. Вспомни, Киген даже сам собирал вам ланч в школу. — А ты ревновала. — Юджин улыбнулась, хотя на душе скребли кошки, словно этим разговором она предавала Кигена еще раз. Но ей казалось важным, жизненно важным облечь свои чувства в слова, чтобы вновь понимать ту девочку, которой она когда-то была. Ту, которой больше не было. — Ты не представляешь, как я сейчас ревную. — Темперанс подмигнула, заставляя Юджин отвлечься от безрадостных мыслей, и со смехом пояснила: — Наш неуемный Колин подсел на шоу Джеймса Оливера и потеснил меня на кухне. И все бы ничего, но он вечно устраивает бардак, портит Дестини ее заумные диеты и заставляет учиться готовить, мол, иначе ее никто замуж не возьмет. А Ноэль перестал изображать из себя вегетарианца и уплетает за милую душу всё, что бы Колин ни приготовил. — Да уж, всё течет, всё меняется. Одна я, как «Взрыв из прошлого». Катастрофа-Колин на кухне? Хочу на это посмотреть. Я была уверена, что в этом городе среди мужчин только Киген и умеет готовить что-то, кроме барбекю и охотничьих трофеев. Я так им гордилась. — Гордиться-то гордилась, но ведь тебе было с ним скучно. — Нет! — Юджин возмутилась до глубины души, но Темперанс продолжила как ни в чем не бывало: — Да ты же сама сказала, только другими словами. Понимаю, тяжело признавать подобное, но если хочешь вернуть себя, научись для начала быть с собой честной. А где ты при этом будешь — в Саммервуде или у черта на рогах — значения не имеет. Всё внутри, Юджин, — Темперанс аккуратно ткнула ее в солнечное сплетение. — Та девочка, полная энергии, силы, огня, не находила себе места от скуки. В глубине души ты и сама это знаешь. — Может быть, — прошептала Юджин, хотя никогда бы не использовала подобных слов. Нет, скучно ей не было. Они с Кигеном делили общие увлечения, могли говорить по душам часами или лежать в мягкой тишине, чувствуя тепло друг друга. Беда в том, что тогда ей казалось, будто этого недостаточно для счастья. — Та девочка осталась в прошлом, Темперанс. И теперь мне хочется покоя, безопасности и уюта. Я хочу обратно свою жизнь-убежище, без стрессов и русских горок — всё то, что у меня уже было. С Кигеном. Но я не смогла оценить, потому что по глупости искала другое. И этим другим стал Деррен. Юджин обхватила себя руками, но, даже чувствуя, как боль и разочарование разрывают изнутри, не могла не поддаться ностальгии: — Деррен казался мне необыкновенным: непредсказуемый, веселый, он всё время меня удивлял. Мы так много смеялись, что у меня скулы болели от вечных улыбок. Благодаря нашим разговорам я снова стала прислушиваться к себе и задавать вопросы: кто я? чего хочу? чего стою? С Кигеном я не могла себе такого позволить: его дед парализован, и все ждали, что я поступлю в колледж по соседству, чтобы мотаться было недалеко, затем выйду замуж, обзаведусь детишками и навсегда останусь в Саммервуде. А Деррен принес мне брошюры "Парсонса" и "Пратта"! (6) Он присылал мне ссылки на портфолио тех, кто поступил, чтобы у меня были примеры. Он верил в меня, даже когда толком не знал. И я всем на свете хотела с ним поделиться. Рядом с ним я чувствовала другой ритм жизни — не такой, как с Кигеном. Деррен был моим наваждением: он смотрел на меня, и у меня колени дрожали… С Кигеном уже давно такого не было: мы привыкли друг к другу, будто встречались не четыре года, а все сорок. А мне хотелось приключений, хотелось огня, чтобы жизнь била ключом и голова кружилась. А еще я так мечтала уехать из этой дыры! Ну что мне было здесь делать? Юджин остановилась, перевела дыхание и, погрустнев, подвела черту: — Судьба действительно смеется над нами, когда исполняет желания. Деррен вскружил мне голову, и я уехала, как мечтала, — только не так, как мечтала. Черт! Да у меня и сейчас от его улыбки мозг отключается, и вместо того чтобы думать: «Он лжец и предатель», я думаю: «Он, конечно, лжец и предатель, но ему так хочется верить». — Значит, не такой уж он для тебя и мертвый. Тем более если позволила себя целовать. — Вот именно, что позволила. Да и то с трудом. Всё не так просто, Темпи: с тех пор как я уехала… в общем, никого у меня больше не было. Киген — единственный, к кому я чувствую влечение. А с Дерреном всё безнадежно. — Юджин скрыла главное, что с ней произошло, и сказала полуправду, четвертинку правды, но и та далась ей непросто, и каждое слово пришлось выдавливать через силу. Юджин не открылась даже перед психиатром, проводившим судебную экспертизу. Тот задавал правильные вопросы, и его, казалось, не могли обмануть ее ответы, и Юджин почувствовала к доброму, внимательному старцу признательность и доверие. Но если бы она сказала хоть слово о прошлом, ее бы судили не за «превышение пределов необходимой самообороны», а за убийство из мести. И Юджин не собиралась рисковать. — Прошло ведь целых пять лет… — Темперанс удивленно распахнула и без того большие голубые глаза и с неверием посмотрела на Юджин: — У тебя что, пять лет не было мужика?! Да я бы повесилась! Юджин сама не заметила, как рассмеялась, хотя хотелось заплакать, и утвердительно кивнула, так что венок сполз на лоб и спрятал затуманенный слезами взгляд. — М-да… Что ж, будем считать, что это еще один плюс в копилку Кигена. — Темперанс ласково погладила Юджин по плечу, но голос звучал задорно и настраивал на боевой лад: — Возможно, сейчас он единственный мужчина, которому ты доверяешь, но он не единственный мужчина в мире. Свет клином на нем не сошелся. Просто помни об этом и перестань посыпать голову пеплом из-за вашего разрыва. Да при таком раскладе ты просто обязана выкинуть из своей хорошенькой головки всё, чем она забита, пойти и натворить разных веселых глупостей. — С кем? — Ну, если не с Дерреном, так с кем угодно. Юджин, не веря, приложила ладони к пылающим щекам и во все глаза уставилась на Темперанс: — Я думала, ты будешь меня жалеть. — Я тебя жалею. — Ты надо мной смеешься, — улыбнулась Юджин с благодарностью. Она не нуждалась в жалости — боялась и избегала ее. И отчаянно не хотела быть жертвой — лишь той, кто на время выпал из седла, но однажды обязательно в него вернется. И речь, конечно, шла не только о плотских утехах. — Я тоже женщина, Юджин, — произнесла тем временем Темперанс. — Я знаю, иногда от мужиков воротит и хочется, чтобы все они вернулись на ту дурацкую планету, с которой сюда прилетели. Но жизнь идет, природа рано или поздно берет свое. И однажды надеваешь свое самое сногсшибательное платье, самые убийственные шпильки, поднимаешь голову повыше и наутро просыпаешься с каким-нибудь красавчиком, имя которого знать необязательно. Юджин не сдержала смех и в порыве поцеловала Темперанс в щеку: — Я словно подслушала ваш с мамой разговор на кухне. Только обычно она толкала такие речи — отца удар бы хватил, если бы услышал. Хм… — Раньше Юджин не задумывалась, насколько слова матери расходились или не расходились с делом, но решительно отогнала непрошеные мысли и осторожно спросила то, о чем не решалась прежде: — Темпи, правда, что давным-давно мама увела у тебя жениха? — Тоже подслушала? — казалось, заданный вопрос нисколько не задел Темперанс, по крайней мере, ее голос по-прежнему звучал весело и беззаботно. — Видно, мало ты в детстве в углу стояла, шпионка. Положим, не совсем увела и не совсем жениха. Но это действительно было давным-давно. — И вы всё равно продолжали дружить? — Ну так мужиков на свете много. Увели одного — найдешь другого. — Ты так легко ко всему относишься. Ты вообще когда-нибудь по-настоящему влюблялась? — Конечно. И не раз. — И? — Не самый удачный опыт. Но за исключением некоторых моментов я бы повторила. Вот только любовь, милая, должна приходить вовремя, а не когда новый выпуск «Адской кухни» становится важнее поцелуев под луной. Отныне я предпочитаю проводить вечера исключительно с Гордоном Рамзи. И хотя Темперанс произнесла всё это легко и задорно, в неунывающей улыбке проскользнула печаль, выдавая, что поднятая тема пришлась ей не по душе. И потому Юджин не удивилась, когда Темперанс решительно заявила: — Всё, хватит обо мне болтать! Лучше пойди и проведай бедного мальчика. Он наверняка уже очухался, пока ты меня тут на ветру морозишь. Убедись, что с ним всё в порядке, а потом хоть на луну лети. — И чего он тебе покоя не дает? — Просто помню его маленьким и эти глаза на пол-лица, как у щеночка, такие грустные и отрешенные. Ничего общего с тем, как он на тебя смотрел: будто ты рождественский подарок. — Деррен не любит Рождество, — буркнула Юджин и скрестила на груди руки. Она представляла маленького Деррена другим и не спешила расставаться со своими иллюзиями. — Конечно, не любит, с такой-то мамашей. Рядом с Кэрол, небось, даже Гринч-похититель Рождества отдыхает. — Терпеть не могу этот фильм. — Представь, если бы тебе пришлось в нем жить. Юджин не хотела продолжать разговор: ей не нравилось, что кто-то сравнивает Деррена со щенком, даже если это была Темперанс. И потому постаралась переменить тему: — Значит, я рождественский подарок? Ангел Рождества? Приятно. Только никогда не называй меня так при Ноэле, а то он забьется в истерике, что ты его разлюбила. (7) — Я вас всех люблю, но кого-то, — и снова, как в детстве, веселый щелчок по носу, — кого-то я люблю немножечко больше. — Темпи, да ты даже мертвого расшевелишь! Рядом с тобой невозможно вволю пострадать. Ты действительно фея, не зря тебя так называют, вот только Деррен — не сказочный принц, а хеллоуинская тыква, от него не знаешь, каких неприятных сюрпризов ждать. — А ты ничего не жди, просто не позволяй похоронить себя под грузом нерешенных проблем. Не будь такой дурой, как я. Не беги от них, Юджин. — Темперанс участливо сжала ее пальцы, будто хотела передать опыт и внутреннюю силу. — Ты и так, словно Спящая красавица, потеряла целую прорву лет — пора уже очнуться от дремы. А уж чей поцелуй тебя расколдует — дело десятое. Может, это тебе придется снимать заклятье слезами и поцелуями, если Деррен всё еще валяется там в отключке. Вот уж действительно герои детских сказок. Юджин хотела было улыбнуться, но опустила голову и сцепила пальцы. Темперанс знала лишь маленький фрагмент большой истории — страшной сказки про Красную Шапочку, которая убила двух волков и добровольно вернулась в дремучий лес, чтобы победить воспоминания и страхи. Но так и осталась Снежной королевой, чье сердце ожило и забилось, но чье тело по-прежнему сковывал лед. И даже если бы Деррен оказался Каем, она не была Гердой и уж точно не была рождественским подарком. И, казалось, они не могли бы спасти друг друга. ____ (1) В современном англоязычном обществе сохраняется давняя традиция присвоения ребенку двух или трех средних имен (middle name). В качестве них используются как имена личные, так и географические названия, нарицательные имена и т.п. Часто в качестве средних имен используются фамилии людей, в честь которых они присваиваются. (2) В русской версии Влас и Еник. (3) «А» — от «адюльтер» (лат. adulter — прелюбодейный). (4) «Aperture» — авторитетный американский журнал, издается некоммерческим фондом «Aperture». Журнал специализируется на работах известных и начинающих фотографов, а также художников, экспериментирующих с фотоматериалами. (5) Темперанс — английское имя, получило распространение в 17 веке среди пуритан, но позже потеряло свою популярность. Значение — умеренность, сдержанность, трезвость. (6) Parsons School of Design и Pratt Institute — одни из ведущих университетов мира в области искусства и дизайна (г.Нью-Йорк) (7) Значение имени Ноэль — Рождество.