Чудовищ больше нет

Викки проводит рукой по волосам спящей Мейсон и целует её в лоб. Уэст давным-давно спит на соседней кровати. Казалось бы, это хорошо, но перед тем как уснуть, он очень серьёзно и жестоко произнёс: «Это Бог виноват, что папа всё время куда-то уезжает», - после чего повернулся на другой бок, даже не дав возможности разубедить себя. Мейсон же дольше обычного капризничала, спрашивала, где папа, и очень хотела видеть его. Уверения в том, что завтра, как только она проснётся, папа будет сидеть рядом с ней, не помогали. Она говорила, что не уснёт, пока он не приедет. Наконец, усталость взяла своё, малышка закрыла свои синие, как у папы, глазки и уснула. Викки окидывает взглядом детскую, убеждаясь, что дети крепко спят, и выходит, закрыв за собой дверь. На душе полчища кошек точат миллиарды своих когтей: давно она с таким трудом не укладывала детей. Да ещё эти слова Уэста, брошенные со всей жестокостью детской обиды… Одно радует: Уэсти не винит отца в отлучках. Миша в этот раз действительно отсутствует дома дольше обычного. Сначала съёмки, затем несколько конвенций. Но, слава тому самому жестокому Богу, через полчаса муж будет дома. Викки идёт на кухню. Нужно накрыть стол, Миша наверняка голоден. Он сказал по телефону, что не останется на вечеринку с коллегами и вылетит первым же рейсом, так как хочет успеть пожелать детям спокойной ночи. К сожалению, первый рейс оказывается слишком поздним, чтобы осуществить это желание. Шуршание ключа в замочной скважине прерывает мысли Викки. Она идёт в коридор встречать мужа. Миша уже вошёл и успел бросить сумку на пол. - Милая, я дома, - тихо произносит он. - Здравствуй, мой славный, - отвечает Викки и коротко целует его в нос. От этого прикосновения Миша довольно щурится, как кот, обласканный лучами весеннего солнца. Он нежно обнимает жену и долго не выпускает из объятий. Викки утыкается носом в его шею, вдыхая такой родной аромат. Затем запускает руки в его волосы, взъерошивая их, и слегка отстраняется, чтобы посмотреть на результат. Да, так несомненно лучше! Миша улыбается, глядя на неё. В его глазах столько любви, что Викки на секунду теряет ощущение времени, пространства и даже самой себя. Откуда-то издалека слышится голос: - Вик?!! Она сбрасывает с себя синюю пелену: перед ней озадаченный Миша. - Да?.. – произносит она, не до конца придя в себя. - Что с тобой, Вик? Я уже в третий раз спрашиваю: дети спят? - Да. Прости, я задумалась… - Викки снова заглядывает мужу в глаза. - Я так скучала по тебе. Миша улыбается. - Я тоже скучал. Он снова её обнимает. - Ты знаешь, Мейсон уснула всего полчаса назад, – произносит Викки мужу в ключицу. - Она так хотела видеть тебя, я никак не могла убедить её, что это произойдёт быстрее, если она уснёт, так как утром ты будешь уже дома. Наверное, это первая твоя настолько долгая отлучка на её памяти. Миша виновато вздыхает и зарывается Викки в волосы. - А Уэсти и вовсе обвинил Бога в том, что тебе приходится так часто и надолго уезжать, - продолжает она и чувствует, как Миша смеётся. - Нет, - Викки заглядывает ему в лицо. – Он сказал это очень серьёзно. Миша мрачнеет. Его глаза становятся темнее, они почти индиговые. - Я пойду к ним. - Миш, это ничего, - Викки жалеет, что выдала всё с порога. – Давай поужинаем, ты ведь, наверное, голоден. И потом, Мейсон только уснула. Вдруг она проснётся. Она же от радости, что ты вернулся, не будет спать до самого утра. - Нет, – произносит Миша твёрдо. Затем добавляет тише, - Так надо. Я так хочу. Викки уступает, понимая, что поступила бы так же. Они поднимаются в детскую. Миша присаживается на кровать сына и долго смотрит на него. Викки остаётся наблюдать в дверном проёме. Она не видит выражения мужниного лица: в комнате темно. Различим лишь его силуэт, склонившийся над спящим сыном. Эта картина вызывает у Викки счастливую улыбку. Миша поправляет Уэсту одеяло и целует его в лоб. Затем он присаживается на соседнюю кровать, к Мейсон. И тут раздаётся её тоненький, осипший со сна, голосок: - Папа… Это ты… - Да, милая, - шепчет Миша. – Ты спи, спи… - Папа, - малышка приподнимается и садится, потирая заспанные глаза. – Папа, ты пришёл! Прогони чудовище. Пожалуйста! Миша включает ночник над её кроваткой. В сонных глазках Мейсон застыли слёзы. - Родная, тут нет никаких чудовищ. Тут только я и мама, и мы не пустим сюда никакого злодея. - Нет! Чудовище в моём сне! Оно приходило вчера и сегодня опять, - всхлипывает напуганный ребёнок. - А! Ну, с этим мы быстро управимся! – улыбается Миша. - Ты знаешь, есть одна песенка о злом чудовище, которое пугало принцессу. И о благородном принце, победившем его. Хочешь, я тебе спою? - Да! И Миша поёт. Тихо, чтобы не разбудить Уэста. Поёт о принце на добром драконе. - Пап, а дракон розовый, да? - Почему розовый? – Миша слегка озадачен. - Ну, он же добрый дракон. Значит – розовый. - Да. Конечно, розовый. Как иначе? Миша продолжает петь. Принца зовут Уэст, и он храбро сражается со злым чудовищем, которое преследует принцессу – его сестру. - Так это наш Уэст?! – удивляется Мейсон. - Конечно! А ты как думала? Уэст всегда тебя защитит от всех обидчиков. - Но он же спит, - возражает малышка. - Спит, - соглашается Миша. – Чудовище ведь во сне. Викки улыбается. Вот почему Мейсон так хотела увидеть папу перед сном. А Миша продолжает свою песенку, сочиняя на ходу и мелодию, и слова. Получается нескладно, но очень мило и забавно. Вот благородный принц Уэст наносит решающий удар, а его дракон добавляет на орехи своим хвостом уже убегающему с воплями чудовищу. Мейсон радуется счастливому окончанию песни-сказки. И вдруг очень серьёзно произносит: - Пап, а дракон это ведь ты, да? Миша молчит с полминуты. Викки видит, как удивление на его лице сменяется улыбкой. - Как ты догадалась? – Он заговорщицки прищуривается. - Он такой же, как и ты: добрый и смешной. Миша улыбается ещё шире, обнимает дочь и гладит её по волосам. - А теперь, когда чудовищ больше нет, спи. Спи, милая. – Он целует её в макушку, укладывает и укрывает одеялом. - Папа, ты самый лучший на свете дракон, - тихо, уже засыпая, произносит Мейсон. – Я тебя люблю. Миша снова целует её, выключает ночник, и они с Викки идут ужинать.

***

Спустя час с ужином покончено. Они лежат в постели. Голова Викки покоится на Мишиной груди. Она думает о том, как ей повезло: она счастливая мать, у неё лучший муж во вселенной, который, будто прочитав её мысли – что по прошествии стольких лет её не удивляет – произносит, зарывшись ей в волосы: - У нас чудные дети. Я так люблю их. Спасибо… Голос Миши - тихий, низкий, слегка хриплый – в который раз разжигает пожар в её душе; равно как и его тёплое дыхание у её уха заставляет пылать её физическое существо. Как ему это удаётся? Столько лет прошло, но Викки до сих пор не знает. Да и хочет ли? Она отрывает голову от мужниной груди и льнёт к его губам. Поцелуй. Долгий. Нежный. Почти невинный. Но такой обжигающий! Викки чувствует, как дрожит Мишино тело. Он, не прерывая поцелуй, приподнимается на левой руке, на которой лежит Викки, перемещается и оказывается сверху. Поцелуй разорван. Над Викки нависает ослепляющая небесная синь Мишиных глаз. Их взгляд глубок, он способен заглянуть в самые потаённые уголки души. И он любит эти уголки. ОН любит ЕЁ. Весь мир, с его материками, морями и людьми, падает под ней как свинцовый шар. Больше нет ничего – только слепящая синева. И губы - пышущая огнём лава, взрывающая каждый атом всего физического, что осталось от Викки.