Рассвет не наступит.

      «Всё будет в порядке, поверь, мы выживем.» — эти слова окатывали ледяной водой с ног до головы, стекая по спине погаными мурашками, что хаотично царапали тело каждый, грёбанный раз, когда Винсент вспоминал эту фразу снова и снова.       «Всё хорошо, ведь так?» — каждый раз, постоянно спрашивал Каутон, смотря прямо в глаза Бишопа. В родные, полные заботой и любви глаза.       Но не сейчас.       Глаза стеклянные, как будто кукольные не отражали света в этом тёмном месте, пялились в одну из трещин этого туннеля, опухли, покраснели, и красные кровоточащие вены на них, переплетались как паутина паука, сплетая страх и разочарование, что появлялись ещё больше с каждыми слезами, которые уже всохли, въелись в фарфоровую кожу Фиолетового с перемешенной запёкшейся кровью.       Он не сдержал обещание.       Он продолжает плакать.       Сам обессилено сидел на грязном полу как тряпичная кукла, и единственное даёт понять, что он ещё жив, так это судорожные всхлипы и судороги, которые заставляют трепетать его тело с каждой секундой. При каждом содрогании, при каждом прерывистом вдохе, что даже не доходил до грудной клетки, его мышцы блестели от пота и намазанной крови, выпирали, и синеватые, чуть чёрные вены на них, виднелись из-под тонкой, чуть ли не прозрачной кожи.       И Скотт. Он еле, дрожа протягивает свою руку через содрогающееся тело рядом, обнимает за плече и тянет к себе, всё так же тяжело и холодно, прижимая плачущего.       Туннель утопал в вязкой и подозрительной тишине, и лишь бешеное биение сердца, что так походило на загонного животного, стучалось, как будто выпрыгнет, сломав рёбра.       Уже поломанные рёбра.       Телефонный обещал, что всё будет в порядке. Но он соврал, зная правду. И Бишоп знал.       Но продолжал молчать.       Новое убежище, новые друзья, новая обстановка. Всё казалось… замечательным. Они смогли забыться, закрыть глаза, и лишь изредка вспоминая старых друзей, которых больше не вернуть, плакали; они потеряли всё, что было раньше и сейчас. Опять и снова.       Всё ужасно.       И вот сейчас, будучи в прошлом, хорошо накормленные и чисто одетые, они бы сидели, веселясь, чтобы передохнуть, но сейчас, кровь на лице и одежде — она их или нет, сложно понять, коркой засохла на тонкой, словно пергамент коже, что содрогалась от страха, с каждой, ёбанной, миллисекундой.       Пурпурный устал, он слишком хотел спать, потускневшие глаза смотрели вперёд, в чёрную бездну бесконечности этого коридора безумия, еле держался на ногах и почти, сразу же рухнул вниз не в силах встать. Ноги словно онемели, да и всё тело тоже, лишь изредка, подрагивая. — Нам нужно идти, — голос Телефониста поник, стал хриплым, что даже не узнаешь.— Вставай.       Но он не может.       Паренёк судорожно заплакал, истеря, что не может пошевелиться, и когда Каутон, чуть поднял его, обнимая, младшего вырвало. На пол. Кровью. Собственной кровью.       Желудок стал переваривать сам себя.       Он продолжал плакать, сжавшись комочком, упав лицом в кровь, говорил, что хочет назад.       Хочет домой.       И он уснул, а точнее, потерял сознание. И проснулся от того, что его кто-то нёс на спине. Скотт.       И вот опять, словно падая в бездну безумия, не имея ни малейшего шанса выжить, Каутон бежит, спасая себя и другого, бежит прямиком в таинственную темноту, чуть ли не задыхаясь от усталости.       Ослепительный жёлтый свет сразу же впился в глаза тысячью иголок, щипая. Фиол зажмурился, чувствуя как разрывающая боль в затылке тлела, сдвинул брови к переносице.       Они в лаборатории.       Они в безопасности.       Ник, что так любезно приютил парней, был доктором, и в доме, с соответствие была маленькая комнатушка, где он, на домашних условиях мог обеспечить лечение больным.       Но его больше нет, как и всех остальных.       Каутон аккуратно положил Бишопа на холодную плитку, облокотив спиной к стене, сам присел рядом, начиная судорожно лазить в рюкзаке. — Убей меня…— эта фраза врезалась миллионами осколков во всё дрожащее тело Телефониста. Он ошарашено посмотрел на рядом лежащего парня, на его вымученный вид, и на его бледное, испачканное, заплаканное лицо. — Н-Нет…— Скотт выдохнул, сжав пальцы в кулаки, голос получался не уверенным, истошным и потускневшо-тихим, что он сам не услышал своего ответа. — Пожалуйста,— Фиолетовый приблизился к рядом сидящему и просо рухнул на него, от чего тому, пришлось взять его онемевшее тело к себе, посадя на себя.       Он заражён.       Телефонный достал приготовленный шприц из кармана рюкзака, и одним точным, но всё же дрожащим движением ввёл его в сонную артерию Бишопа. Из-за дикой волны страха, паники и адреналина с перемешенной болью, младший не почувствовал, как тонкая и изящная сталь иглы впилась в его кожу, разливая по испорченным венам лекарство, и почти сразу же, под тихие слова Скотта, Винсент почувствовал лишь как веки разливались свинцом, тяжелели, закрываясь. Все работающие и застывшие мышцы расслабились, и разум утопал в пустоте.       Но прежде тем, как он смог окунуться в вечный сон, он чувствовал сильное тело, что прижимало его к себе, и взгляд — больного, плачущего, подавленного Каутона.       И Винсент знает, что лишь один шаг за грань, как его одолеют голые инстинкты, с слепой яростью.       Остатками сознания он чувствует, как всё ещё тёплые руки перехватывают тонкую, будто фарфоровую шею Пёрпла, но он знает, чувствует, что тот всё ещё надеется, и готов, готов уже сейчас, задушить его. Так надо. От этого не скрыться.       И Винсент желает. Хочет встретиться с Каутоном, там, на небесах, просит, чтобы тот вернулся к нему скорее, пришёл раньше… пожалуйста…

Я говорил тебе, что всё будет хорошо…

Извини,

Я наврал…