Рассвет не наступит.

      Летающие киты.       Они лежат, задумчиво смотрят на небо, опрокинув голову к мрачной бездне, и вовсе им наплевать, что их, уже давно как не чистая одежда, пачкается в копоте и грязе с мохом, от железной и заржавевшей крыши, где они лежат.       На крыше, в заброшенном заводе, где огни должны зажигаться от ночи, но почему-то сейчас не работают, до безобразия красиво.       Тёмно зелёное, в конце горизонта небо, очерчивает синий мрак, и звёзды, как маленькие не аккуратные точки раскиданы. И они тонут-тонут в этом чёрном океане. — Было бы так красиво, если киты летали, —Винсент смотрит вверх, поднимает тонкое, как будто хрупкое запястье и тянется, хочет дотронуться до звёзд, или даже, схватить их, но увы, они выскальзывают из его дрожащих пальцев.— Вот представь, идёшь ты по улицам, солнца нету, и облака, как пепельная сахарная вата плывёт, обволакивает всё что сверху. Чувство, что скоро будет дождь… но. Ты поднимаешь голову и видишь, что над твоей головой проплывает здоровенный кит. Охуеть же.       Скотт улыбается, Бишоп этого не видит, но знает.       Точно знает.       Телефонный смотрит на небо не отрываясь, изредка хихикая от младшего. Он ничего не понимает в созвездиях, но усердно продолжает показывать указательным пальцем на звёзды, очерчивая линии, — вот это Медведица, Ореон, Близнецы, а этот похож на смайлик. Весёлый такой. С рожицей улыбающийся. — Если киты летали над нами, то как бы они ходили в туалет? — Каутон спрашивает, смотрит на Фиола как на ребёнка, с непониманием. В действительности. — Они должны делать это два раза, — Пёрпл усмехается, на секунду замолкает, думает.— В шесть часов утра и… в двенадцать часов ночи. Во.       Придурок.       Они опять попали в тот сон, где их ничего не волнует, кроме их самих. Они не нуждаются в поддержке, ни в чём. Всё что сейчас они хотят, просто лежать на грязной, мокрой, заплесневелой, облезшей в копоте и мохе крыше, и смотреть на плачущие звёзды, мечтая о летающих китах.       Охуительно.       Но Винсент слабый. Слабее всех, кто здесь. Он слабее Майка, слабее тех ошарашенных людей, найденных в магазине, в котором они прятались, он слабее Джереми. Слишком хрупкий и совсем неповинный к этому жестокому миру. Слишком ребёнок; взрослый парень с детскими мечтами и грёзами о волшебных сказках, где жизнь лучше, где все счастливы. Разве он не счастлив сейчас?       Каутон осторожно, чтобы не спугнуть дотрагивается до холодного запястья Фиолетового, сжимает ладонью и делится теплом, тем с которым не делился никогда.       Они здесь слишком долго.       Сумерки сгущаются туманом на маленький город, обнимая удушающим дымом всё вокруг, и иней, подобен сгустку соли, засыхает на земле моментально.       Они всё ещё смотрят на небо, пытаясь отгадать что наверху. Прохладный ветер, с оседающей мерзлотой пробивается сквозь одежду, и мурашки ползут по худощавому телу, вслед за мелкими каплями дождя.       Маленькие светила как будто гаснут, тускнеют в ночи, захлёбываясь в редких облаках.       До пиздижа красиво.       Телефонист и вовсе забывает призренные взгляды, те которые наполнены похотью и страхом, алчностью, обманом, и не скрываемым желанием сожрать, забывает что здесь ещё и шесть человек, тех кого он привык называть друзьями, своей семьёй, тех кого он поклялся защищать, оберегать любой ценой, и смотрит, опрокинув голову вправо, сжимая ледяную ладонь Бишопа.       Они всё ещё смотрят на звёзды.       Медленно поднимаются, встают, и осторожно, перебираясь через обломки, идут, держась за руки к мосту. Они вовсе забыв об осторожности, переступают через заржавевшие палки, которые торчат из-под земли и ступают по хрупким лестницам.       В тишине парни уселись на край моста, попутно держась за перегородки. Плечом к плечу, как будто специально стараясь прикоснуться друг к другу, чтобы ощутить тепло и поддержку.       Река мутная, и почти грязная, отражала на своих тихих волнах тусклые блики от маленькой луны. Там, наверху, казалось что она и есть, тот самый океан.       Когда их взгляды пересекаются, то они они моментально отворачиваются; странно, но им этого совершенно достаточно. Каутон обнимает парня за плечо, прямо как в тех глупых романтических фильмах, которые наполнены ссорами и странным сюжетом. — Винсент, — Скотт говорит тихо, с оседающей хриплой ноткой, и прикасается щекой к макушке Бишопа. Хочет что-то сказать, но забывается, не может подобрать слова.       Ветер заревел сильнее, а паутина мурашек прошлась по коже вслед за ним. Они не боялись заболеть снова, отлично зная, что обязательно будут осложнения, им было плевать, лишь до того момента пока голос Каутона не впились в тело Фиолетового, прямо как хорошо наточенные железные стрелы. Мальчишка без медной брони. — Всё будет…       Пёрпл начинает плакать. Слабый на столько, что эту слабость чуют на километр. Сжимает свои худощавые запястья в куртку рядом сидящего, и поддаваясь, прижимается сильнее, пытаясь вновь не выдать судорожные, почти что истеричные всхлипы. — Хорошо.       Бишоп отдаётся, расслабившись, повалился на старшего; ему уже некуда бежать. Скотт фантомно, едва прикасаясь к тому, целует, но знает, что поцелуи не помогут. (Не) чужое прикосновение обветренных губ на мокрой макушке.       И звезда, сзади, блеснула и исчезла, и Каутону показалось что это, просто на просто, проплыл кит, оставив после себя, след оседающих в ночи фонариков.       Они, всё же существуют.