Птичья сказка

В некотором царстве, в тридесятом государстве… Нет, не так. Ой, бардак, бардак, бардак. Это ближе. Ладно. Начну всё по порядку… Имя моё Кащей. Ага, страшно? Ну да не в том дело, как меня зовут, совсем не в том. А в том дело, что влип я по своей жалости, глупости и молодости. В общем, однажды спас я царя Елисея из ловушки колдовской. И как водится, царь широкой души человеком оказался, мол, бери, что в награду надобно, Кощей, ничего для тебя не пожалею. Я сдуру и брякни, что уплата стандартная — отдай, чего дома не знаешь. Никаких детей я забирать, ясное дело, не планировал. Страшен царь аки зверь заморский, крокодилом именуемый. И царица под стать. Характерами добры оба, а вот внешностью… Да избави меня, судьба, от их дочери. Или сына. Ну на кой вот мне дети тут нужны? Или не дети уже. Жениться я не планировал от слова «совсем». А что с царевичем делать, так вообще не знал. Ну не на конюшню ж его посылать, стойла чистить. Знал я тогда, что любимая кобыла царёва ожеребится. Ну и хотел коня забрать. Красавца коня. Распрощались мы на том с царём. Обещал Елисей прислать весточку, чем меня порадует. Мол, что уж там у него понародится, понаплодится без царева ведома. Да и замолкло на том все. Ну нет вестей из тридесятого царства. И нет. Точно, видать, ребенка царица принесла. Посмеялся я тогда, да и позабыл. Коня потом сам купил на рынке. К себе привел. Только что письмецо махонькое Елисею отписал, мол, ведомо мне, что такое у тебя там неведомое имеется. Дак ты, царь, дитя свое от меня не укрывай, да в мир иной закинуть не вздумай, сгинет же без вести. А мне, Кощею, ребенок твой без надобности. Ответа мне не пришло. Я и думать уж о том забыл, как через семнадцать лет в ворота замка заколотили. Я как раз завтракал. Только что в окно выглянул. Елисей стоит, белым-белехонек, черным-чернехонек. Подкашиваются резвые ноженьки, опускаются белые рученьки. — Чего надобно, царь? По делу явился аль от дел схоронился? — Беда, беда окаянная, — царь голосит. — Унёс паскуда Змей нашу кровиночку, тебе не отданную. Я аж молоком поперхнулся. — За леса высокие, за моря широкие уволок. Тело терзать, кровушку пить. Я поперхнулся вторично. Какие описания-то. Я ж завтракаю-у-у-у. — Выручай, Кощеюшка. Нет, мне не судьба попить сегодня молочка. Остатки раскашлял по полу от такой просьбы. А царь все не унимается. — Выручай, Кощеюшка. И в ворота лбом стучит. — Прости окаянного. Не отдал дитя. — Да я ж отписал, что не надобен мне твой ребенок, — отбрехиваюсь как могу, на завтрак кошусь. Долго ли, коротко ли, умолил меня Елисей на помощь. А что поделать, коли царь все в ноги повалиться норовит, да голосит ровно его дочку уже по частям принесли. Да и засиделся я что-то в своих чертогах, заскучал. Ни царевну ни украсть, не надобны они мне. Ни богатыря на бой не вызвать — я хоть и Бессмертным прозываюсь, от удара дурного в себя ой как долго приходить буду. В общем, взял я меч свой булатный да книгу колдовскую, коня кликнул. Да помчался елисеевское чадо спасать. Знал бы наперед, чем то обернется, затворил бы ворота крепко-накрепко, ловушек бы понаставил вокруг замка. Не подпустил бы Елисея с просьбой. Ну да Премудрая у нас только Василиса, сестра моя младшенькая. А я что, так… Мечом помахать, да парочку молний колдануть — вот и вся невеликая наука кощеева. Помчался конь мой верный выше леса стоячего, ниже облака ходячего, через чащи дремучие, через горные кручи. Копытами путь отбивает, из ноздрей пар валит, обратный путь застилает. Хорош конь с конюшни царской. Зачаровал я коня себе. Бессмертен теперь он, товарищ мой верный. А логово Змиево уже виднеется недалече. Костей обглоданных пораскидано вокруг видимо-невидимо. Я поморщился только — недолго до беды, конь споткнется, птицей же из седла полечу, носом пропашу землю. То-то от крови кощеевской тут цветочки взойдут, дурманные да ядовитые. — И кто тут к логову припожаловал? — спрашивает меня из пещеры голос. — На смерть скорую аль на разговор задушевнейший? — Кощей я, Бессмертный, за дитем елисеевским. — Кастийн? — только и выдохнул выметающийся мне навстречу Азмий. Я еле успел подхватить его в объятия и сделать пару шагов назад, спасаясь от красивого полета спиной на валяющиеся кости. Да. Имя мое — Кастийн. Местные сократили сперва до Костея, потом и до Кощея. Привычнее им так кликать. Чародей? Чародей. В замке черном обитает? Обитает? Высок да худ? Тоже верно. Кощей, одним словом. А это вот Азмий. Там, откуда я родом, их зовут драконами. Только вот у драконов голова одна, а Азмия еще в яйце чарами ударило, смешало в одно месиво с его братьями. Так и живет, мается, трехголовый. Вернее, он только в драконьем обличье трехголовый, в людском-то нормально все. — Кастийн, спаси меня. — Что такое? — Я влюбился… Вот тут я слегка обмер. Впрочем, у Азмия с его-то родовой травмой и не такое случается — в смысле, примчаться с криком: «Влюбился, спаси меня» для него нормально. — В кого влюбился-то? — В князя Сокола. Ой, спасай меня, конь мой верный… Неси меня на закат, подальше от этого мира и моего ненормального друга. Весел да приветлив волхв Лебедь, светел, что ручеек весной. Смешлив да хитер колдун Ворон, как гроза ночная, молниями по всем целит, да только нечисть распугивает. А уж что о князе Соколе сказать — ведать не ведаю. Снес он в высокий терем как-то девицу, крепко любил, к младшему брату за травами приворотными не погнушался прийти — да все без толку, исчахла в неволе девица, еле успел он ее домой вернуть. С тех пор сердце он свое затворил навеки, ни в чью сторону не глянул ни разу. — Ох и угораздило же тебя, Азмий… Ну да, вздыхай не вздыхай, дело само не сладится. Драконы — они влюбчивы, что соловей по весне, только вот любят единожды. Предназначение у них такое, с одним гнездо делить, с одним детей растить. А что оба молодцы — не про то речь, расспрашивал я Азмия как-то, он и поведал, что дети у них от любви да магии рождаются. — Помоги мне, Кощеюшка. Вот уж печали не было, на скуку жалился? Получи, Кощей, полны закрома веселья. А с чего начать, того я и не ведаю. Разве только к Василисе, сестренке моей, наведаться. Да перед тем дело одно есть… — Вспомнил, зачем припожаловал. Ты зачем дочь Елисеевскую унес? А из пещеры мне навстречу парень выходит, лет семнадцати. Сразу видно — Елисеев сын. Страшен княжич, что похмелье без рассола. Только и красы, что глаза, озер лесных глубже, моря широкого синее. — Летел над садом, слышу — плачет. Ну, спустился вниз, расспросил княжича. Говорит, не любят его, сторонятся все. Ну и унес к себе, пускай поживет от людей вдали, от обиды их. Родителям все недосуг, забот привалило немеряно, земли новые открыли на востоке, послов принимают, — Азмий усмехается. — Никак Кощей припожаловал? — у княжича и ноги подкосились, я его еле ухватить успел. — Кощей-Кощей. Ну, Азмия и самого-то по меркам драконов красавцем не покличут, язык ни у кого не повернется, он-то понятно, что душой к пареньку прикипел. А вот что у меня руки окостенели, то мне неведомо. Вцепился в княжича, что клещ в собаку. И он тоже, глазами зыркает, алеет так, что иная зорька бледнее на восходе. — Ну что, Кощей, пирком да за свадебку? — змей уже подначивает. — Головы поотверну, все три, не посмотрю, что друг. — Аль не люб тебе сынок княжеский? — ох, удушу змеюку подовражную, дружка подколодного. А что и ответишь тут, когда княжич смотрит, слова молвить не дает. Ровно околдовал вмиг? Сам не помню, как и брякнул: — Больше всех на свете люб. Парень так и обмер. Пришлось на руках до ручья нести, водой отбрызгивать, да в чувство приводить. — Вот и ты свое счастье нашел, — а Азмий все ходит, печален, что ночь по осени. — И твое разыщем. Не вывернется князь, подрежем мы крылья Соколу. А Светозар Елисеевич ко мне жмется, да шепчет: — Слыхивал я, что у князя Сокола сердце при рождении вынули, да на острове заповедном бросили, чтоб суровее был, чтоб правил умело. А сердце то достать никому не под силу, ветру буйному острова не достичь, волне быстрой на берег не плеснуться — стена огненная остров тот охраняет, змеи золотые по острову ползают, сердце княжеское стерегут. — Стена мне не помеха, — Азмий бормочет. — Что мне огонь, коль я сам из огня рожден? А вот змеи золотые — беда великая. Оплетут мне крылья, повалят, в сердце жалами вопьются. — Мне змеи те покорятся, не зря я чародей черный, силою колдовскою наделенный. О змеях не печалься, друг ты мой трехголовый. Не в том беда, что чары снять трудно, а в том беда, что возвернуться трудновато будет. Не выдержишь ты дальнего перелета, а сердце княжеское без чар тех погаснет вмиг. Молчит Азмий, хмурится, ровно плакать собрался. Молчит и мой княжич — что тут присоветуешь. — Ну да, молчать да сидеть, слезы точить — невелик подвиг. Собирайся, Азмий, к сестре моей поскачем. — А коли Василисушка не знает, что делать? — А коли она не знает, к тетке моей поскачем, Яге Ивановне. — А коли и тетка не ведает? Осерчал я: — Что заладил-то… Не ведает да не ведает… К Солнцу Солнцевичу помчимся, да у Месяца Месяцовича вызнаем, как на остров тот попасть. К Марье Моревне на поклон сходишь, не переломишься. Повеселел Азмий, засобирался. — А со мною что? — Светозар шепчет. — Оставишь меня, Кощей? — Век бы с тобой не расстался, любый мой, да спасать надо товарища меньшого, неразумного. Погоди меня во дворце сестры, Василисушка приветлива, муж ее добр, поживешь у них. Так и разрешили все — домчал конь меня со Светозаром до золотого дворца, сестра навстречу выбежала, руками всплеснула, меня заобнимала, княжичу улыбнулась, кликнула слуг стол готовить. А уж Азмию и вовсе обрадовалась — он ей за брата меньшего всю жизнь был. Только некогда мне меды пить, а жаль, хороши меды у сестры. — По делу я, сестрица, припожаловал. Как на остров заповедный попасть, к сердцу князя Сокола, да вернуться потом? Посмурнела сестренка моя меньшая, закручинилась. Пошла в горницу, книгу свою листать. Час листала, два смотрела, не нашла, как с острова вернуться. А муж ее, Иван, тем временем Светозара уж и на охоту сговорил и соколами хищными побаловал, подержать дал. — Присмотрите уж за ним, а мы к тетке помчимся. Покивала Василиса, дала в дорогу мне платок вышитый. Хорош платок сестрин — лебедями расшит. Баловство одно — озерцо сотворить, да не чары мне дороги, внимание. Чай, сама расшивала, руки белые колола. Мчится конь, кручинится Азмий за спиной моей, рубаху мне слезами мочить начал уже. — Не найти нам острова в море, не добыть мне сердце любимого. Хорошо хоть, избушка теткина вовремя попалась, а то я уж утонуть прямо в седле побоялся. — Кощеюшка со Змеичем припожаловали-тко, неужто ж старую тетку свою навестить? — уже и Яга на пороге смеется. — По делу я, тетушка, припожаловал. Как на остров заповедный попасть, к сердцу князя Сокола, да вернуться потом? Посмурнела тетка моя, закручинилась. Пошла в горницу, на яблочко свое смотреть. Час катала, два смотрела, не нашла, как с острова вернуться. — К Моревне ступайте, хоть и изобидел ты ее крепко, Кощей, да отходчива она, что волна морская, пошумит да схлынет. — Как ж ты царевну изобидел-то? — Наряд я ее унес, когда она в море купаться пошла. Дала мне в дорогу тетка гребень костяной, жемчугом изукрашенный. Хорош подарочек, в моих кудрях запутается, а в Азмиевых и вовсе зубцы поломает. Долго ли, коротко ли, привела нас дорога к морю. По берегу уже Марья ходит, на меня смотрит, ровно утопить собирается в этом же море. — Здравствуй, Марья Моревна. — И тебе, Кастийн, не хворать. Вовремя я про подарок Василисин вспомнил, из карман вынул, да царевне подал: — Прими за встречу. Подобрела Моревна, платок разглядевши: — Лебедей принес, шельмец черный. Ну давай, говори уж, с чем припожаловал? — По делу я, Марьюшка, припожаловал. Как на остров заповедный попасть, к сердцу князя Сокола, да вернуться потом? Хмыкает Моревна, брови черные хмурит, зубы белые скалит: — А жемчуга скатного речного со дна морского тебе не надобно? Аль решетом воды начерпать? Из песка веревку свить? Камней сухих с воды натаскать? — Коль помочь можешь — помогай, а не можешь — так ступай себе, лебедями любоваться. — Горяч ты, Кастийн, молод да глуп. Ну да ладно, помогу я тебе. Кликнула Марья со дна рыбку малую, велела ей дорогу до острова указывать, дала нам с Азмием кораблик свой. — Только смотри, назад не домчит… — А назад домчать — на то крылья есть. Прямиком в царство Соколово полетим, сердце возвернем. Плывет рыбка, из волны выпрыгивает, кораблику путь кажет. Вижу, стоит впереди стена высокая, жаром пышет, а сквозь пламя остров виден, змеи ползают да пасти разевают. — В пламя прямиком и угодим… Не успел и слово договорить, взвился Азмий в небо змеем трехголовым, меня на спину закинул, да прямо в пламя ринулся. Не успел я и от жара отойти, как он уже на песок упал. Ползут к нам змеи золотые, пасти разевают. Языки высовывают. Только не так прост Кощей, чародей черный. Выкрикнул я слова заветные, полегли змеи, уснули, притомившись. А сердце княжеское на ветвях дуба горит, огнем полыхает. Как Азмий приблизился, искрами зашлось, само в руки ему рвется, с ветвей катится. Ухватил дракон сердце Сокола, да прянул в небо, едва меня на песке не забыл. Бьет крыльями Азмий, несется ко дворцу Сокола, сердце лапой прижимает к себе. Раз к морю нырнул, два нырнул — молод друг у меня, не выдержит он пути. Хоть и к острову не сам летел, да одно все — крылья подламывает. Налетела тут внезапно черная туча, да не туча то, вороны, грают, крыльями крылят, ладят нас уволочь, а впереди всех колдун Ворон мчится — брат он князю, средний да любящий, разве ж помощи не изладит, когда у самого душа за чары изболелась, когда сам к острову летал, да едва по пути не утоп? Несутся вороны, кричат, тащат нас в царство Соколово. Только много ли птицам сподручь дракона тащить? Устают вороны, рассыпается стая. Уронили они нас прямо в перину белую. Только не перина то — лебедей тьма-тьмущая. А впереди всех волхв Лебедь плывет, воду сечет брат он князю, младший да любящий, разве ж помощи не изладит, когда у самого душа за чары изболелась, когда сам к острову плыл, да едва по пути не утоп? Вынесли лебеди нас на берег, а там уже Азмий и сам полетел, я едва скакнуть на песок успел — ни к чему я ему теперь, сам с Соколом разберется. — Ну что, — уже и братья-птицы смеются. — Ты кто будешь, добытчик неведомый? — Кощей я, колдун черный. А то — Азмий был. Гороневич. Горыныч Змей, стало быть, по языку вашему. Посмурнели братья, волхв с колдуном, уже и чары ладить начали, как навстречу Велизар Огневич выметнулся, князь Ладейский, моему Светозарушке дядька родной, Елисею брат младший. Ох, не в него пошел мой княжич, да только что слезы лить — мне с лица воду не пить, а сердце любящее у моего княжича огня ярче, солнца жарче да травы зеленой оплетает крепче. — Ты ль, Кощей, сына братова уволок? — Велизар гневится. — Тебе он сын братов, а мне — нареченный мой, — я и бровью не веду, не пугай меня, мол, пуганый я. Ахнул Велизар, обнимать кинулся. За ним и Лебедь пошел, волхв молодой, отходчивый, суженый его радуется и ему радость та близка. А Ворон супротив счастья братнего никогда не шел, руку мне пожал, да сел на песок, время выжидать. Смотрю, к закату летит со дворца князя перышко соколиное, золотом светится, круги описывает, да нас манит, ровно призывает за собой следовать. — Расколдовался брат, — Лебедь ко дворцу бегом бросился, за ним и остальные припустили. А я посмотрел, как они торопятся, да пошел своей дорогой по берегу моря, Марью Моревну выжидать, с корабликом — меня мой Светозарушка ждет, а свадьбу Азмий все не сегодня играть будет.