Как вспышка в ночи

Через неделю после того, как он перестал ходить, я отвез его к морю. Любимое место детства, которое не раз всплывало в моих снах - крутой утес, а прямо под ним - клокочущее и бросающееся о стену из камня и заледенелой земли море... Вдалеке виднелся безлюдный островок с тремя одинокими соснами, которые едва заметно покачивались из стороны в сторону на разгулявшемся ветру. Людей здесь почти не бывало. А тогда за окном стоял конец октября, уже облетали последние листья, и мы с Янне были одни на многие, многие километры вокруг. В низком темно-свинцовом небе вились белые силуэты чаек. - Люблю я этих птиц. Говорят, голоса у них неприятные, слух режет, а мне нравится. Есть в их надрывных криках что-то давно забытое, какое-то совершенно особенное отчаяние... И крылья, эти прекрасные белоснежные крылья, измазанные сажей по краям, рассекающие потоки дышащего прохладой морского воздуха, будто два старательно заточенных лезвия... Одна из них с криком пронеслась всего в паре метров от нас, и на пару секунд Янне замолчал, восхищенно провожая ее взглядом. - Если бы только можно было сделать шаг навстречу морю и в полете, в последнюю секунду превратиться в такую птицу и взмыть в это глубокое синее небо, я не медлил бы ни секунды. Но, видимо, чайкой мне если и суждено стать, то только в следующей жизни. А для этого сперва придется умереть. Ветер был такой силы, что мне то и дело приходилось поправлять сбивавшиеся на лицо пряди. - Какие же чудные у тебя волосы... - сказал Янне, коснувшись меня дрожащими пальцами. Голос его в последнее время стал гораздо более хриплым и тихим. От волос осталось совсем ничего. Встреть я его сейчас, не поверил бы, что этому человеку нет и тридцати. В глазах стояли слезы, и в его взгляде появилось что-то совершенно новое. До сих пор мне кажется, что именно тогда Янне осознал, что умирает. По-настоящему осознал. Конечно, все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но до последнего отгоняем мысли о собственной смертности. И все же приходится сказать себе: "Да, я умираю. И умираю не так, как умирает мой сын, брат или соседка по лестничной площадке. Моему телу остались не годы, а считанные дни." До сих пор он не мог это принять, до последнего твердил "Все в порядке, я уже иду на поправку...", когда то, что происходило с его телом, стало бросаться в глаза. И очень долго отказывался садиться в коляску. Говорил, что слишком неловко себя чувствует, когда я вожу его. Что он жутко тяжелый (видимо, по старой памяти, сейчас же он все стремительнее терял килограмм за килограммом). Янне всегда хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли в каком-нибудь живописном месте. Но мне не хватило сил предать его тело огню. Прости меня, Янне. И снова я тебя подвел. Хмурые городские кладбища всегда нагоняли на меня тоску, так что я захоронил твое тело на небольшом сельском кладбище, под сосной, у родника. Я вырос в тех местах. Со времен моего детства все изменилось почти что до неузнаваемости, и только кладбище не меняется, сколько бы лет ни проносилось мимо. Очень умиротворенное место. Сюда почти никто не приходит, кроме пары стариков, с которыми мы никогда не здороваемся, только обмениваемся взглядами с особой сочувственной горечью скорбящих. Помню, ты говорил, что незабудки - твои любимые цветы. Теперь они украшают твою могилу пышной шапкой зеленого и прекрасной нежной лазури. Это многолетники, так что нет нужды сажать новые каждую весну. Впрочем, я все равно навещаю это место гораздо чаще. Ах да, и еще одно твое желание я выполнить не смог. Ты говорил мне, чтобы я постарался забыть тебя и влюбился снова, когда тебя не станет. Прости. Знаю, желание умирающего - это святое, но сколько бы я ни пытался, почувствовать что-либо хоть отдаленно похожее на то, как я боготворил тебя, не выходит. Хотя, конечно, все гораздо прозаичнее, чем в дешевых любовных романах, и напиши я, что "никто и никогда не заменит мне тебя", это было бы ложью. Сейчас у меня есть Йохан. Мы живем с ним вместе, в той самой квартире, где когда-то жили мы с тобой, Янне. Теперь твой книжный шкаф заставлен его книгами по истории культуры и классической музыке. Ты бы, наверное, сказал, что это жутко скучно и что твой любимый шкаф заслуживает лучшей участи, но уж как есть. Обычно на таких, как он, ты бросал что-то в духе "О боги, какой невероятно заурядный тип..." или "В конкурсе «Мистер Нейтральность 1987» он бы без труда взял первое место" и недовольно хмурился. Но втайне ты был бы рад за меня. В отличие от тебя, он, кстати, любит селдерей. Не знаю, зачем тебе это знать, но я все никак не могу к этому привыкнуть. Сейчас я прохожу терапию. Мой лечащий врач говорит, что вируса в крови почти не осталось. Я буду жить. Иногда то, что я еще дышу, а ты лежишь в холодной сырой земле, вызывает во мне глухое чувство вины. Если бы я мог променять свою жизнь на твою, я не сомневался бы ни минуты. Хотя ты бы, конечно, не позволил. Кстати, помнишь, на чем ты оставил мне свой номер после нашей самой первой встречи?.. Та самая обертка от мятной конфеты. Я храню ее в рамке, за твоей фотографией. На ней ты уже, должно быть, болен, но еще и не догадываешься об этом. Такой юный, свежий и счастливый. И ветер ворошит твои крашеные волосы. Когда ты стоишь в темноте, и вдруг ее пронзает яркая вспышка света, твои глаза еще долго помнят ее, даже тогда, когда все вокруг вновь погружается во мрак. Я буду помнить тебя, Янне.

Йоаким Берг

2002 год