Gutters

https://www.fanfiction.net/s/6122026/20/Gutters Прежде у Питера не умирали близкие. Когда остальные начинают приготовления, он не представляет, чего ожидать, и, наблюдая за их действиями, он правда, правда не знает, что должен чувствовать. Мальчик хочет помочь, но его эмоциональное потрясение столь велико, что всё, что он может делать, это дрожать лежа на боку в постели и смотреть, как Норвегия выжимает старое кухонное полотенце в мыльной воде и принимается оттирать лицо Дании небольшими мягкими круговыми движениями. Губы занятого делом норвежца застывают бесстрастной линией. Он водит тряпкой по щекам мужчины и продолжает снимать слои пепла и грязи до тех пор, пока перед ним не остается лишь меловая бледность кожи. Затем норвежец отставляет воду на пол и проводит несколько минут неотрывно глядя вниз, на датчанина, положив руку тому на голову, моргая и прикасаясь без единого слова. Норвегия отводит взгляд только когда к нему тихо подходит Финляндия. Он останавливается рядом, держа в руках холщовые мешки. Следует короткий обмен словами, и мешки переходят в другие руки, после чего финн вновь оставляет Норвегию наедине с его мыслями. Тот возвращается к своему созерцанию, и Питер задается вопросом, как ему удается так долго сдерживать слёзы. Исландия и Швеция несколько часов проводят снаружи в поисках необходимых вещей, в то время как норвежец заканчивает обмывать Данию, а Финляндия занимается стрижкой покойного. Финн работает не как Норвегия: руки движутся не столь размеренно, а плечи время от времени подрагивают от тихих всхлипов. Но его действия тщательны и аккуратны, и «щелк-щелк» от ножниц заполняет пространство вокруг коек, пока работа не подходит к концу и Дания не выглядит почти как прежде. — Пожалуй, с длинными волосами было лучше, — бормочет Финляндия, не обращая внимания на пряди светлых волос, валяющиеся на полу у его ног. Он вытирает нос рукавом. — Они скрывали его худобу. У Питера нет мнения ни за, ни против. Заросший или нет, Дания всё равно выглядит мертвым, и сколько ни умывай и стриги, это не изменится. Когда Швеция возвращается, у него на пальто висят приставшие сухие листья, а на плечо закинут большой моток веревки. Бервальд кивает Норвегии: — Мы готовы. Кажется, что Норвегия собирается что-то сказать, но в итоге лишь резко кивает и просит Финляндию помочь поднять Данию. Это безотрадное зрелище — наблюдать за тем, как они молча привязывают его тело Швеции на спину; датчанин замотан в одеяло, хотя оно ему больше не нужно. И всё же Питер не может отвести взгляд. Не потому, что он напуган или чувствует дискомфорт, а потому, что ему надо это видеть. Было уже немало начал и окончаний, но если мальчик чему и научился, так это тому, что внимание надо уделять середине, даже при залитых слезами глазах. Пусть это ранит его сердце, но Питер запечатлевает в памяти то, как спотыкается Швеция, когда встаёт и подстраивается под вес Дании, и как шмыгает и заламывает руки Финляндия. Как ни капли не меняется выражение лица Норвегии. Финляндия возвращается к койкам и кладет руку на трясущееся плечо Питера, побуждая того сесть и надеть куртку. — Нам надо ненадолго выйти наружу, — говорит он. Его голос срывается на «ненадолго», и он сглатывает, чтобы суметь договорить. — Тебе надо там быть. Питер кивает и начинает медленно надевать ботинки. Ему не нравится то, как Финляндия прикусывает губу и сжимает руки в замок. — Тебе не обязательно притворяться, что это не грустно, — говорит мальчик в пространство. — Если хочешь плакать — просто плачь. Финн, с трудом сдерживаясь, чтобы не стучать зубами, кивает. — Знаю, — он делает дрожащий вдох. — Я просто не хочу тебя пугать. — Твои слезы меня не напугают, — мальчик трет глаза запястьем и соскальзывает с койки, сразу же взяв мужчину за руку и сжимая её. — Меня пугает то, что Дания мертв. Слёзы Финляндии капают на бетон пола бункера, когда они забираются вверх по лестнице. Исландия дожидается их снаружи. Когда Тино с Питером вылезают из люка, то видят бледного и уставшего исландца. — Они отправились вперед, — говорит он и машет им, чтобы шли следом. — Я покажу куда идти. Прогалина примерно в километре отсюда. Питер морщится от холода и держится так близко к Финляндии, как только можно без того, чтобы попадать ему под ноги. — Куда мы идём? Исландия оглядывается. Глаза у него красные. — К океану. Почему-то дорога к берегу кажется длиннее, чем весь путь, пройденный за те месяцы, что ушли на поиски. Питер бредет рядом с Финляндией, Исландия двигается в нескольких шагах впереди — эта дистанция намеренно создана юношей со снежными волосами, чтобы попытаться скрыть, как он подволакивает ногу и подтягивает рукава пальто оставшимися пальцами. Финляндия выглядит ненамного лучше: нос у него по-прежнему красный и заложен от постоянного шмыганья. Воздух холодный, но Питер не ощущает этого: всё, что он чувствует, это вязкая неловкая грусть людей, которые знали друг друга целую вечность, но теперь понятия не имеют, что сказать. Когда они выходят на прогалину, у кромки воды Швеция стоит сгорбившись над Данией. Тот лежит на спине на плоском плохоньком плотике, сделанном из обломанных веток и веревки. Видимо, он был собран Исландией и Швецией ранее этим днем, и сейчас Бервальд закутывает датчанина в шерстяное одеяло, подтыкая его и поправляя вокруг голой теперь шеи. — Нет смысла терять шинель, — говорит Норвегия прежде, чем Питер даже успевает спросить, зачем они его раздели. — Ресурсы слишком ограничены. Питер кивает и сглатывает. Его взгляд скользит по Дании до ног. Те холщевые мешки теперь заполнены песком и привязаны к щиколоткам мужчины. — Вы собираетесь отправить его в море? Не просто… похороните? Финляндия качает головой. — Почва у воды слишком ненадежная, а в лесу чересчур твердая, чтобы успеть потом вернуться до темноты, — рот финна застывает в горькой улыбке. — Да и лошади, чтобы отправить вместе с ним, у нас нет. — Слишком опасно его з’рывать, — бормочет Швеция и затягивает узлы, скрепляющие плот. — Это может вывести рейдеров на б’нкер. Норвегия аккуратно складывает шинель Дании и запихивает в одну из принесенных ими пустых сумок. — Это тоже, плюс я уверен, того количества пепла, что у него было, хватит и на следующую жизнь, — он поворачивается и проводит по щеке датчанина тыльной стороной ладони. — Пусть и осовремененный, в сердце Дания всегда был моряком. Думаю, он бы одобрил похороны в море. Питер считает, что пребывание в добром здравии тот бы одобрил больше, но оставляет эту мысль при себе и просто кивает. — Веревки старые, — тихо говорит Исландия. — Пробыв немного в воде, они начнут рваться. Силенд снова кивает. — Плот затонет в глубокой воде. Кивок. — Нам лишь надо оттолкнуть его достаточно далеко, чтобы течение подхватило. Кивок. — Питер? — Мне это не нравится, — резко произносит он, игнорируя удивленные лица остальных. — Это океан виноват, что он потерял все свои земли и так ослаб, что заболел, — мальчик сжимает руки у груди, неотрывно глядя на неподвижное лицо Дании. — Это всё равно что позволить океану посмеяться напоследок. Выражение лица Норвегии становится жестким, и мужчина выпрямляется, поднимаясь на ноги. — И что ты предлагаешь? Вопрос застает Питера врасплох, и он тщетно мечется в поисках ответа, выдавливая в итоге лишь смиренное «не знаю». — Это жестокая шутка, всё это, — говорит Норвегия. — Но никто не смеется. Даже океан, — он обводит рукой береговую линию. — Вода внутри, вода снаружи. Если она забрала его землю, тогда мы просто отправляем его домой.  — Но… — Питер возражает и зарывается поглубже в объятия Финляндии. — Это не дом, если там нет твоей семьи… На это ни один из них ничего сказать не может. Швеция подтягивает веревки, но действие абсолютно бессмысленно, и прежде, чем становится очевидно, что он просто тянет время, Финляндия подходит к нему, обнимая за шею, целует в затылок и подталкивает кверху, поднимая на ноги. Он что-то шепчет ему на ухо, и швед смещает очки на лоб, чтобы потереть себе виски. Кивок. Взмах рукой. Все вместе они окружают плот, и каждый вновь наклоняется поцеловать Данию, задерживая прикосновения, слишком нежные и добрые, если учесть то, как они жили. Когда наступает черед Питера, он не знает что делать. Всё путешествие сюда он цеплялся за руку Дании, сам держал руку мужчины в ответ и сворачивался клубком в его объятиях во время сна: тогда это всё казалось правильным; однако сейчас, когда руки датчанина окоченели и скрыты под одеялом — это просто безнадежно. Силенд становится рядом с плотом на колени, его пальцы подрагивают от миллионов оборванных попыток приблизиться, и мальчику приходится моргнуть, чтобы образ Дании остался достаточно четким. — Что я должен?.. — шепчет он. — Я не знаю, что должен делать. Исландия позади него тихо вздыхает. — Что угодно, что тебе требуется для прощания. Говори всё, что хочется сказать, даже если это лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше. Ему в голову приходит столько вещей, о которых надо сказать, и он не знает, как их отсортировать. Они перемешались внутри, переплелись до такой степени, когда Питер не может даже просто понять, что есть что. Мальчик чувствует, как остальные смотрят на него с ожиданием, пока он засовывает трясущуюся руку в карман куртки. Некоторое время Питер держит перед собой мятую отсыревшую карту и маркер — глаза прикипели к полному энтузиазма черному кресту на Польше. Он не может вспомнить, сколько раз по ночам заставал Данию, думающего, что мальчик спит, за разглядыванием этого знака: на лице мужчины расцветала легкая улыбка и он шепотом беседовал с воображаемым Норвегией. Дурацкая отметка была их надеждой. Его надеждой. Приближение к ней мотивировало их, вдохновляло, и, в итоге, они так и не смогли закончить проводить линию от окраины Слупска. Они были слишком заняты, спасаясь бегством и сверкая пятками под градом пуль. Питер прикусывает губу и снимает крышку маркера. Пристроив карту на колене, он рисует аккуратную линию по Польше, через море и в Швецию, где делает жирный круг вокруг Вёкше. Это кажется довольно бессмысленным, поскольку утром они уйдут в Готенбург, но вид отметки в этом месте помогает ослабить узел в желудке. Мальчик отбрасывает маркер в грязь и протягивает руку, чтобы вложить карту в одеяло на груди Дании. Он наклоняется вперед и мягко прижимается дрожащими губами ко лбу мужчины. — Спасибо, — шепчет Питер, чувствуя как по лицу текут слёзы, — за то, что довёл меня до дома. Океан горький и холодный, они поднимают плот за углы и несут в воду, заходя в неё поглубже, прежде чем опустить его на поверхность и позволить выплыть из своих рук. Норвегия стоит у передней части ненадежной конструкции и отпускает последним — его ладони с явным нежеланием отстраняются от щек Дании. Поначалу норвежец ничего не говорит. И даже не опускает взгляд на датчанина — вместо этого взгляд Норвегии устремлен к горизонту, а первые признаки заката начинают окрашивать облака в более темный оттенок серого. Большой палец мужчины рассеянно поглаживает Данию по волосам. Наконец он поворачивается и, не обращая внимания на ледяные волны, наклоняется, чтобы соприкоснуться с Данией губами. — Прощай, старый друг, — бормочет он, отстраняется и слегка подталкивает плот. — Веселись в Небесном чертоге. Течение довольно быстро подхватывает связанные ветви. Страны стоят кривым полукругом всё так же по пояс в море и смотрят, как волны натягивают веревки и влекут Данию за собой — мелкие брызги подлетают вверх и скатываются по одеялу — пока он не заплывает так далеко, куда уже даже Швеция не дойдет. Они стоят и ждут, когда плот просто исчезнет. У Питера стучат зубы, но холода он не чувствует. Силенд не уверен, что вообще что-то чувствует, кроме жалящей боли в глазах и скручивающихся узлов в желудке. — Кто-нибудь что-нибудь сказать хочет? — тихо спрашивает Финляндия. Исландия расслабляет сложенные у груди руки и позволяет им погрузиться в воду. — А что тут скажешь? — Не знаю, — финн отходит на шаг, оказываясь ближе к Швеции. — Думаю, я просто привык к похоронам с тостами и песнями, — он бросает взгляд на Норвегию, глаза которого ещё прикованы к плоту. – Ну, с того времени, до всех событий. Снова наступает тишина, и Финляндия пытается что-нибудь придумать, но, так и не сумев собраться с мыслями, просто прижимается к груди Швеции и прерывисто вздыхает. Исландия выглядит так, словно попытайся он открыть рот, то начнет плакать стоя прямо рядом с Питером, а Норвегия по-прежнему молчит как каменная стена, отказываясь встречаться с кем-либо взглядом. Некоторое время спустя Швеция берет Питера за руку, притягивает ближе к себе и, прочистив горло, выпрямляет спину. Он начинает мычать мелодию. Сперва Питер её не узнаёт. Она медленная, но неуместно радостная для такого случая, и он почти было оборачивается, но тут присоединяется Исландия, и понимание настигает мальчика подобно мешку кирпичей. Der Er Et Yndigt Land. Есть прекрасная страна. Национальный гимн Дании. Он уже слышал его на футбольных матчах. Финляндия тоже начинает напевать. А несколькими секундами позже и Норвегия. Питер не знает, сколько продолжается пение, а голос Швеции звучит глухо и скрипуче, но всё же оно каким-то образом перебивает плеск волн. Когда песня заканчивается, Бервальд сжимает руку Питера, и они в тишине наблюдают, как плот исчезает вдали, где море встречается с небом. После они ещё некоторое время стоят в воде, каждый прощается про себя в последний раз, а затем один за другим с трудом бредут к берегу, капая водой и волоча ноги по рыхлой почве. — Нам надо отправляться назад, — тихо говорит Финляндия. — Скоро начнет темнеть. Норвегия кивает, не отводя взгляд от воды. — Я пойду сразу за вами. — Питер? Мальчик качает головой. Пока не хочется уходить. — Я вернусь с Нильсом. — Питер, я не думаю… — Всё нормально, — машет через плечо Норвегия. — Он может остаться. Финляндия не уверен, что это хорошая идея, но Швеция с Исландией берут его с двух сторон за руки и отправляются к бункеру, оставляя Питера на берегу наедине с Норвегией и тяжелой, тяжелой тишиной. Силенд стоит на расстоянии нескольких шагов, не желая вторгаться в личное пространство норвежца, и отчаянно старается придумать какие-нибудь слова утешения, но в голову так ничего и не приходит. Он не настолько хорошо знает Норвегию. Тот всегда был просто тихим дядей, который ворчал на шумного дядю, и тем, кто нёс ответственность за организацию их ежегодной новогодней вечеринки. Питер никогда не проводил время с Норвегией, как делал это с Данией. Хотя если бы это он пришел в Мюнхен, а не датчанин, Питер уверен, что радовался бы ничуть не меньше. Но всё же. Он не знает куда девать руки — карманы насквозь мокрые, как и остальная куртка. Питер смотрит на свои ботинки и пытается не жевать и так искусанные губы. Он принимается бормотать нечто, что, по его мнению, вряд ли имеет какой-то смысл. Может и нет. Мальчик не знает, что из себя представляет утешение. Не в этом случае. — Как думаешь, что случается с подобными нам, когда мы умираем? Питер моргает и переводит взгляд на Норвегию. Тот по-прежнему неотрывно смотрит на море. — Что? — Ты ещё молод. У тебя хватает воображения. — О, — он зарывается в песок каблуками. — Я не знаю. Возможно, то же самое, что и со всеми остальными. Норвегия закрывает глаза и вздыхает — легкое дыхание улетает с бризом прежде, чем Питеру удается нормально расслышать: — Возможно. Между ними снова повисает напряженная тишина до тех пор, пока Силенд не собирается с духом, чтобы наконец заговорить. — Могу я задать вопрос? Неопределенное мычание, которое может означать и да, и нет. — Когда мы отпускали его… почему ты не сказал, что любил его? — мальчик переступает с ноги на ногу. — Или что-то подобное? Норвегия бросает на него взгляд. — Тебе это не нравится? — Ну, нет, это просто… — Силенд прикусывает губу. — Когда мы были там, он обычно доставал твою заколку и разговаривал с ней, будто это ты. А потом он рассказывал мне разные истории про то, что вы, ребята, делали вместе, и очень расстраивался, когда волновался о том, что могло со всеми случиться, — Питер засовывает руки в мокрые карманы. — Он очень-очень скучал по тебе. Норвегия некоторое время молчит. — И я скучал по нему, — говорит он наконец. — Больше, чем ты можешь представить. Мы с Исландией искали его несколько месяцев после случившегося и не смогли найти, вот тогда-то и начало казаться, что действительно наступил конец света. Это было нечестно, что все мы выжили, а он нет, — норвежец проводит рукой по волосам и прикасается к заколке. — Я потратил много времени, чтобы справиться с этим. Я уже оплакал его один раз и не уверен, что смогу сделать это вновь, — он вздыхает. Снова опустив руку вдоль бока, мужчина поднимает голову к небу, моргая от опадающего пепла. — Ночью мы с ним поговорили обо всём. Он уже знал, насколько глубоко мне небезразличен, а если так и не понял после этой ночи, ещё одно повторение ничего не изменит. Питер молча кивает. — Прости. Я не хотел сказать это так, будто он тебе безразличен. — Всё нормально. — Нет, не нормально, — он неуверенно подшагивает ближе. — Я знаю, что ты любишь его. Дыхание Норвегии замирает. Он опускает взгляд на Питера. — Что? — Я сказал, что знаю — ты его любишь. — А, — он снова поворачивается к воде. — Спасибо. — За что? — Что не используешь прошедшее время. Ещё один шаг, и мальчик начинает замечать, что у Норвегии трясутся руки. — То, что кто-то ушёл, не заставляет любить этого человека хоть сколько-нибудь меньше, — он замолкает. — Верно? Норвегия подносит пальцы ко рту и напряженно выдыхает, часто моргая на ветру. — Верно. Тишина. — Думаешь, плот уже затонул? — Наверное. Кап. — Эй, Норвегия? — Что? — Тебе же не очень нравится, когда к тебе прикасаются? Кап. — Нет, не особенно. — О. Кап-кап. — Ты разозлишься, если я… — Нет. Питер делает последний шаг, сокращая разделявшее их расстояние, и осторожно обнимает Норвегию за пояс, прижимаясь лицом к его спине и крепко сжимая руки, и молча слушает, как волны заглушают его всхлипы.

***

Следующие несколько дней для Питера проходят как в тумане. Вскоре после их импровизированных похорон он сваливается с большой температурой. Его кости болят как никогда прежде, вытягиваясь и проникая сквозь жар в его коже. Он пытается всё списать на нервы, но не проходит и дня, как Питер уже не может стоять без простреливающей боли в ступнях и коленях, и Швеции приходится переносить его от коек до ёмкостей для умывания, чтобы смыть пот и слёзы. Он плачет, потому что каждое прикосновение причиняет боль, но всё равно хватается за Финляндию и Швецию, любого, кто окажется достаточно близко, чтобы дотянуться до его руки, поскольку одиночество — это не то, с чем он может справиться, когда всё так болит. Его сердце болит, его тело болит, его разум болит. Питер не знает, что происходит. Он буквально разрывается от жара и боли, но при этом не чувствует себя больным. Это просто больно. Швеция сидит с ним, поглаживая мальчика по волосам, и говорит, что у того резкий скачок роста. — Так происходит, если унаследуешь народонаселение. Когда приходит время уходить, Финляндия заворачивает Силенда в одеяла, слишком теплые одеяла, и укладывает его в ржавую металлическую тележку, которую тащит за собой Швеция. Так мальчик и едет, погруженный в лихорадочную дрёму. За пять дней, которые занимает дорога до ближайшего к Готенбургу побережья, Питер вырастает на три дюйма. Когда они прибывают в нужную точку, то далеко идти, чтобы найти необходимое, им не приходится. Высокий столб белого дыма виднеется на расстоянии немногим больше километра, и они движутся к нему, на изрезанный берег, где ждет группа людей с одеялами и сухой одеждой. На ожидающих несочетающиеся рабочие робы и куртки с пришитой на рукав кривобокой войлочной звездой. Питер заставляет себя встать — он пошатывается на трясущихся ногах — и начинает вместе со Швецией проталкиваться сквозь толпу людей, пока не врезается головой вперед в огромную и крайне представительную фигуру, которую он и искал. — Доброе утро. Россия выглядит, будто одну сторону лица ему исполосовал тигр, но, обернувшись к ним, он улыбается. Русский всё так же носит свой шарф, порванный и износившийся, и испачканный в ржавых потёках, а когда он протягивает мальчику груду тяжелых зимних курток, видно, что перчатки мужчины протерлись до тканевой подкладки. — Мы вас ждали. Питер оборачивается, чтобы остановить плохо сфокусированный взгляд на внушительном объекте, который оказывается рубкой подводной лодки — матово-черной и чуть покачивающейся на некотором удалении от берега. Между судном и устроенным на отмели лагерем снуют небольшие гребные шлюпки. Россия следует за взглядом мальчика и ухмыляется, накидывая куртку тому на плечи. — Впечатляет, правда? Силенд кивает и сжимает уголки ворота, по-прежнему глядя на воду. — Она больше, чем я думал. — Это самая большая, — русский широким жестом обводит берег. — Класс «Тайфун». Мы её переделали, чтобы получить три сотни посадочных мест, — он оборачивается к Швеции и коротко кивает. — Для таких как мы есть специально зарезервированные места. Мы оставили шесть для вашей семьи. Швеция морщится и начинает было что-то говорить, но прерывается из-за громкого вопля и грохота бряцающего металла, когда в него врезается затянутая в кожу фигура — руки тотчас обнимают шведа за пояс и отрывают от земли; брызги мокрого песка стучат по шинели России. — Швеция! Икейский парень! — смеется Америка, подпрыгивая и кружа мужчину к огромному неудовольствию Бервальда. — Ты выжил! — Тоже рад т’бя видеть, ‘мерика… — Швеция выворачивается из захвата и с перекошенными на носу очками кашляет в кулак. Он поднимает взгляд, когда к ним через толпу торопливо протискивается Финляндия; Исландия и Норвегия следуют за ним по пятам. Питер не успевает поздороваться, как Америка хватает и его. — И ты! Ты выжил, ты выжил, ты выжил! — Альфред кружит его, заставляя кости Питера опять гореть огнём и не замечая натужное шипение мальчика, пока Финляндия не выступает вперед и не выдергивает того из объятий. — А ты всё так же цветешь и пахнешь, — улыбается финн. Он усаживает Питера обратно в тележку. — Он немного приболел, так что, пожалуйста, если возможно, воздержись от попыток запустить его в космос. Америка громко смеется. — Спасибо за лестное мнение о моей силе, но даже я не могу закинуть кого-нибудь в космос! Поверь мне, во время Холодной войны мы пробовали! — Альфред подается вперед, чтобы схватить Норвегию и Исландию в медвежье объятие, но те отступают быстрее, чем парень успевает сомкнуть руки. — Нет, спасибо, — Исландия протягивает руку. — Рукопожатия хватит. Америка моргает, глядя на него. После паузы он улыбается и вместо ладони протягивает кулак, сталкиваясь с исландцем костяшками (в случае Исландии — бугорками от пальцев). — Странные вы, парни-викинги. И конец света вас не размягчил. Норвегия закатывает глаза и даже не пытается как-то поприветствовать Америку кроме как кивком: обе руки норвежца спрятаны в карманах, а ноги стоят так, чтобы можно было сразу уйти с траектории атаки, если вдруг последует ещё одно внезапное объятие. Америка скачет от одного скандинава к другому. Он тыкает их в пальто, берет за руки, осматривает их и всё время воодушевленно болтает. — Вау, ребята, вы классно выглядите! Лучше чем все, кого мы забрали из Берлина! — он снова смеется, когда Швеция стряхивает его руку. Альфред улыбается, глядя на Питера. — Мы даже нашли кое-каких твоих друзей! Сердце Питера сжимается. — Правда? — Правда! Англия и Франция действительно были с Германией! Мы без проблем их нашли! — Они в порядке? Парень с энтузиазмом кивает. — Ага! Ну, то есть, Англия слегка покоцан, а голос у него теперь ещё противнее обычного, и Франция в довольно плохой форме, но они оба всё ещё дышат! — он упирает руки в бока. — Они уже плывут назад вместе с Мэтью на меньшей подлодке, забившейся в Германии. Ты увидишь их, когда мы доберемся до дома! — Твоего дома, — бормочет Норвегия в отвороты пальто. Улыбка Америки становится шире. — Нет, это дом для всех! Весь материк теперь просто одно большое объединение. Никаких границ и прочего! Норвегия смотрит на него со скепсисом, но ничего не говорит. За время паузы кажется, будто что-то щелкает в мозгу Америки, и его улыбка становится не такой уверенной. — Эй, — он опускает руки. — Где Дания? Сердце Питера снова сжимается. Он начинает отвечать, но слова так и не выходят наружу, и Швеция кладет ему на плечо руку. — Не выбрался, — невыразительно говорит он. — О-ох… — американец бросает взгляд на Питера. — Вы по крайней мере добрались… — Да, — обрывает его Финляндия. — Он дошел до места и мы смогли попрощаться. Питер чувствует, как Америка сверлит его взглядом, говорить что-либо просто чересчур сложно, и потому мальчик продолжает смотреть на проседающий под тележкой песок. Даже когда Америка садится перед ним на корточки и неловко сжимает его ладонь, мальчик не поднимает взгляд. — Эй, послушай, я… — голос Америки затихает, и парень вздыхает. — Мне очень, очень, очень жаль. Ты в порядке, приятель? Питер прикусывает губу и качает головой. — А, боже, да, тупой вопрос. Прости, — он неуверенно отпускает руку Питера и выпрямляется, поворачиваясь к России. — Что нам делать с ф… — Отдай им, — кивает тот. — Пусть сами решают. Финляндия обменивается взглядом с Швецией. — Отдать нам что? Америка выглядит смущенным и указывает большим пальцем в сторону подлодки. — Когда мы кого-нибудь находим, у нас есть парень, который шьет нужный флаг. В главном поселении есть большое поле с шестами, и после прибытия новичка мы этот флаг поднимаем. Ну, знаешь, ради старых времен, — он облизывает губы и смеется, коротко и нерадостно. — Я вправду думал, что он тоже выживет, так что… — Кто-то из ваших сделал его флаг, — закончил за него Норвегия. — Ага. Выражение лица Норвегии не меняется. Он подходит к тележке сзади и едва ощутимо кладет руку Питеру на спину. — Вы всё равно можете его поднять, — Норвегия кивает вниз. — Он оставил свои земли Питеру. В каком-то смысле, он везет Данию с нами. Питер не уверен, стоит ему радоваться по этому поводу или нет.

***

Чтобы убедиться, что они попадут на первую же отходящую лодку, Россия лично отвозит их к ожидающей в глубокой воде субмарине. Когда они причаливают к вертикальному трапу и начинают подниматься, Питер ожидает услышать громкий скрип и скрежет механизмов, такой, как на его старой территории, но всё судно в воде до жути тихое, тихое до той степени, что пока Швеция помогает ему забраться наверх и несет ко входу, мальчику становится неуютно. По мере продвижения по подлодке Питер держит голову низко опущенной. Он слышит, как волны плещут о борт. Это нервирует, но и успокаивает. Как дома. Внутри подлодка ничем не примечательна. Вдоль стен расположены скамьи, а для тех, кто придет слишком поздно, чтобы занять место сбоку, к полу привинчены стулья. Здесь уже толкутся люди: некоторые кутаются в одеяла и тихо переговариваются, другие перевязывают воспаленные раны чистыми повязками — ранений довольно много, и судно уже заполнилось их запахом. Россия проводит их мимо всех этих людей в дальний конец, где для них веревкой отгорожена целая секция сидений, под скамьей лежит стопка одеял и стоят несколько бутылок воды рядом с испачканными в потеках соли спасательными жилетами. Мужчина терпеливо ждет, пока Швеция усаживает Питера, и молча указывает всем занять свои места. — Устраивайтесь поудобнее, — говорит он, когда все расселись. — Мы пойдем на скорости в двадцать пять узлов на глубине трёхсот пятидесяти метров. Это будет долгое путешествие, — Россия показывает на лежащие на полу одеяла. — Отдых будет лучшим способом скоротать время. Если вам нужно, то в аптечках первой помощи на обоих концах лодки есть снотворное. Финляндия приглаживает одеяло у Питера на плечах и легонько толкает мальчика в бок, побуждая того лечь. — Ты говоришь как стюард при подготовке к отбытию, — необдуманно замечает финн. Россия опускает на него взгляд и криво улыбается. — Я, может, и готовлюсь к отбытию, но я определенно не стюард, — он наклоняется. — Я капитан. Откуда-то сверху громко орёт Америка. — А вот и нет! Русский выпрямляется, поправляет свою плотную шинель и кивает: — Мы скоро выходим. Я загляну к вам через несколько часов. Глядя на удаляющегося Россию, Финляндия немного расслабляется. — Не думаю, что привыкну когда-нибудь общаться с ним по-дружески, — он снова поворачивается к Питеру и проводит рукой по его волосам. — Хочешь таблетку снотворного? Может, подремлешь, дашь ногам отдохнуть? Голос Тино доносится до мальчика словно издалека. Питер сейчас не здесь, его взгляд сфокусирован на скамье, стоящей у противоположного борта несколькими рядами ниже. На небольшой грязной семье, закутанной в одеяла. На девушке со спутанными светлыми косами. Когда Ида наконец его замечает, она машет и ярко улыбается во весь рот. Это сразу же напоминает Питеру о Дании. Он очень старается помахать в ответ, но получается больше похоже на какой-то недошлепок рукой, и её улыбка начинает гаснуть, превращаясь в вопросительный взгляд — глаза пробегают по их скамье и распахиваются, дойдя до пустого места. Внимание девушки вновь сосредотачивается на Силенде. Он просто качает головой и натягивает одеяло до подбородка, не дожидаясь её реакции. Питер понимает, что ему стоит встать и хотя бы подойти посидеть с ними. Технически они теперь его люди, и он чувствует притяжение к ним, но всё же. Всё же. — Можно мне таблетку? — тихо спрашивает он — его голос приглушен одеялом, а лицо спрятано в коленях Финляндии. Тино кивает и отправляет Швецию за снотворным. Финн открывает пластиковую баночку и помогает мальчику сесть, дожидаясь, пока он прожуёт таблетку, после чего укладывает Питера назад и наклоняется, чтобы снять с него ботинки. Силенд отключается ещё до того, как ему развязывают шнурки.

***

После отплытия подлодки Питер теряется во времени. Уши закладывает. Металл скрипит. Кто-то держит его за руку. Шаги. Вспышки света. Питер спит.

***

Из-за всплытия на поверхность у него болит голова, но Питер с радостью вернется на сухую землю. Им не приходится стоять в очереди на выход, Россия об этом позаботился, и тем не менее они задерживаются на палубе надстройки и смотрят, как потрепанная испытаниями кучка людей движется вниз по лестнице, в лодки, а затем, после высадки, в кузовы больших электрокаров доставки. — Перевозка в основное поселение, — поясняет Америка. — Они работают на перезаряжаемых батареях. Круто, правда? Норвегия оборачивается от перил и удивленно моргает. — У вас есть электричество? Америка пожимает плечами. — Не во всем лагере, но у нас есть водяной генератор, которым всем можно пользоваться. Хотя по большей части мы используем его для аккумуляторов и подобного. Ну, знаешь, фонариков, например. — Впечатляет, — говорит Финляндия. — И никто не пытается украсть его в своё личное пользование? — Неа! — американец гордо улыбается. — Все работают сообща! Цель — вылечить максимально возможное количество людей, а когда всё в ваших краях устаканится, мы сможем и в Европе поселения устраивать, — он указывает за полосу деревьев перед ними. — Видите этот дым? Это из лагеря. Он примерно в получасе отсюда. Питер смотрит на дым и впивается в перила. — Пепел с неба не сыпется, — бормочет он. Мальчик оборачивается. — Вы с Канадой действительно неплохо всё пережили. Америка хлопает его по плечу и идёт к лестнице. — Никто не пережил это неплохо, — говорит Альфред. — Везде паршиво. И плохие зоны остались, и большая часть восточного побережья под водой, — он смотрит с палубы вдаль. — Но здесь вы в безопасности, — он улыбается им. — Все вы. Молча, в окружающей их тишине, скандинавы наблюдают за тем, как Америка съезжает по трапу и идет к лодкам. Они последние оставшиеся на палубе, не считая России, и их оборванную группку окружает странное облако опасения — сомнение, от которого не получается отмахнуться. — Нам надо идти, — вздыхает Исландия после нескольких минут, посвященных настороженному оглядыванию округи. — Мы же не хотим пропустить свою шлюпку. Питер отходит от перил. — Мне бы хотелось пройтись, — тихо говорит он. Финляндия удивленно смотрит на него. — У тебя разве ноги не болят? — Болят, но… — он рассеянно дотрагивается до висящих на шее очков. — Мы столько прошли, чтобы найти вас, и тогда мои ноги тоже болели. Просто проехать через финишную черту после всего этого кажется неправильным. Финляндия смотрит на Швецию с тревогой на лице. Но Бервальд лишь кивает и садится на корточки, оказываясь на одном уровне с Питером, а затем вытаскивает из внутреннего кармана куртки сложенный кусок ткани. — Мы можем пойти пешком, — говорит он и вкладывает сверток Питеру в руки. — И ты м'жешь нести его до конца. Питер осторожно разворачивает ткань и чувствует, как скручивает желудок. Оглушающий красный и белый — флаг Дании — он кажется дико не к месту здесь, на черном металле подводной лодки, да и Питеру странно видеть его скрепленным со своим собственным флагом. — Где ты это взял? Швеция указывает головой в сторону России. — До выс’дки. Ты спал, — он протягивает руку и проводит большим пальцем по ткани. — Они прод’лали хорошую работу. Должен пр’красно смотреться на ветру, — он опускает взгляд на Питера. — Тебе не кажется? Питер улыбается и вытирает глаза. — Ага. Швеция поднимается и чуть подталкивает его к лестнице. Питер не сопротивляется.

***

Дорога в лагерь проходит в полном молчании. Они идут погруженные в собственные мысли, впитывая в себя запах воздуха и те крохи зеленого, что ещё виднеются на деревьях и прочей растительности, обрамляющей грязную тропу. Влажно: сыро и прохладно, и Питер думает, что, видимо, здесь по-прежнему иногда идут дожди, оттого и вдохи, которые он делает, такие вкусные. Воздух не совсем чистый, но это сильно отличается от загрязненного неба, к которому он так привык. Когда они подходят ближе, из-за деревьев начинают доноситься голоса, и через короткий, как кажется, промежуток времени мимо них по тропе начинают проходить люди: некоторые несут корзины, заполненные серым картоном и бумагой, другие идут с каучуковыми контейнерами, в которых плюхает вода. Люди выглядят заинтересованными проходящими мимо странами, улыбаются им и здороваются с таким же острым любопытством, какое Питер со своей семьей выказывает им. Это странно — слышать такие теплые приветствия после стольких месяцев, проведенных скрываясь и спасаясь бегством, и Питера неожиданно охватывает приступ стеснительности: у него не получается даже сказать кому-нибудь «здравствуйте», без того, чтобы не начать заикаться и хватать Швецию за рукав. Не то чтобы Силенд не доверяет им — на самом деле он просто не помнит, как это делать. В конце тропы их ждет широко улыбающийся Америка с желтой папкой, забитой бумагой. — Добро пожаловать домой! — радостно кричит он, раскидывая руки в стороны и суматошно провожая прибывших в лагерь. — Давайте, заходите! Питер спотыкается, увлекаемый воодушевленным Альфредом, и в итоге неуверенно останавливается посреди того, что, судя по всему, является площадью небольшого городка. Перед мальчиком высится огромная груда обугленных обломков бетона, выше даже Швеции, в которую воткнут высокий металлический флагшток с поднятым флагом Объединенных Наций. За этой грудой стоят ряды палаток из плотной ткани, образуя общественные зоны, где толпы людей сидят, готовят еду или играют в карты: работа и игра перемешиваются и сменяют друг друга по непонятному Питеру принципу. Здесь не на что особо смотреть, правда. Скопление палаток, бетона и каучука. Но воздух жужжит от разговоров на множестве языков, от смеха и звуков повседневной рутинной жизни. Воздух живой. — Мы уже поставили для вас палатку, — Америка со шлепком приземляет папку Швеции в руки. — Она большая, так что вы сможете жить все вместе! Здесь карта и ваши регистрационные формы. Просто как-нибудь потом их занесите, и мы сообразим вам график работ, — он указывает на Норвегию. — Все работают! — палец американца перемещается к Исландии. — Так у нас заведено! Норвегия хмурится. — Я побольше твоего руки пачкал, — безэмоционально говорит он. — У нас нет с этим проблем. — Прекрасно! — Америка упирается кулаком в бедро. — Вопросы? Питер немного наклоняет голову и чуть обходит груду с флагом. — Что это? — спрашивает он и указывает на помятую металлическую коробку, прикрученную к кирпичной стене обвалившегося здания. Коробка так сильно разукрашена наклейками и различной краской, что мальчик не может разглядеть никаких намеков на изначальный цвет даже вокруг узкой прорези впереди. — Выглядит как почтовый ящик. — О, да! — Альфред разворачивается и подбегает к ней, с грохотом хлопая по крышке. — Это и есть почтовый ящик! Детвора решила его украсить, потому-то он и выглядит так круто. Исландия моргает и тоже с интересом приближается к нему. — У вас есть почтовая служба? — А, ну, — Америка морщится. — Не совсем. У нас есть доска объявлений, чтобы оставлять сообщения. Это, — он опять стучит по крышке, — для отправки писем печали. Ну, знаете, письма тем, кто скорее всего никогда их не получит. Это, ну, как если ты на кого-нибудь сильно разозлишься, то можешь написать ему письмо, жалуясь и выливая своё недовольство, а потом так его и не отправляешь. Это почти так же. Не считая того, что письма хорошие. И ты их отправляешь. Вроде как, — Альфред ковыряет пальцем в прорези и вздыхает. — Масса народу так делает. Здесь многие по кому-то скучают. — Это очень креативный вид терапии, — задумчиво мычит Финляндия. — Мне нравится, — он смотрит на Норвегию. — Что думаешь? Норвежец посылает ему недовольный взгляд, явно раздраженный из-за того, что его поставили в неловкое положение. — Думаю, мне понадобится ручка, — отвечает он и, скрещивая руки, снова смотрит на коробку. На краткий миг Питеру кажется, что Норвегия улыбается, но он в этом не уверен. — О, и последнее, — Америка поворачивается и указывает на холм за палатками. — Флаги вон там, — он улыбается скандинавам. — Вам стоит поднять свои. Так все узнают, что вы тут! — Хорошая мысль, — говорит Финляндия, выуживая аккуратно сложенную ткань из сумки. — А потом мы можем осмотреться, — он оборачивается и берет Питера за руку. — Готов? Силенд замирает, глядя в никуда. — Я вас догоню, — медленно произносит он. — Мне сначала надо кое-кого найти. Финляндия моргает. — Хочешь, я пойду с тобой? — Нет, всё нормально, — Питер разворачивается и трусит в направлении палаток. — Я буду через несколько минут, обещаю. Не подождав ответа Финляндии, мальчик спешит между рядов полотна. Многие люди, прибывшие вместе с ними, толкутся поблизости, знакомятся и заполняют бумаги, ожидая назначения на расселение. Это место ничем не хуже другого для начала поисков, поэтому Питер находит нескольких достаточно официально выглядящих людей с планшетами, чтобы задать вопрос. Они указывают ему на большую палатку в конце последнего ряда. К большому его удивлению, он находит Иду и её семью буквально тут же, откинув закрывающую вход ткань. Девушка со стопкой папок стоит в очереди на расселение и пытается утихомирить своих младших, а её родители тихо переговариваются рядом — насколько Питер может предположить, они стараются понять, что происходит. Он подбегает к ним и невнятно просит прощения, врезавшись в её отца. — Ида, — Силенд пытается улыбнуться. — Можешь выйти со мной на минутку? Она выглядит сбитой с толку, но кивает. — Конечно, — девушка спешит следом, когда он отправляется назад, и выравнивает с ним шаг. — А зачем? Он протягивает руку. — Нам надо поднять пару флагов. Ида снова кажется озадаченной, но расцветает озорной улыбкой (ещё одно напоминание ему о Дании) и переплетает их пальцы, стремительно переходя на бег к основной дороге на холм. Держать её за руку, поднимаясь наверх, странно. В бункере она им не доверяла, даже поговорив с Данией, но сейчас девушка смеется, когда он спотыкается, сжимает его руку и призывает поторопиться, словно они давние друзья. Питер всё ещё не чувствует её одной из своих, но начинает задаваться вопросом, может, странное притяжение друг к другу обоюдно. Когда они достигают вершины холма, то перед ними предстает волна цвета на фоне серого неба. Флагштоки устремляются к облакам, выстроившись широкой спиралью по всей поляне, и слабого ветерка как раз хватает, чтобы ткань радостно хлопала, приветствуя их. Финляндия машет им практически из центра спирали, его рука ещё держит веревку, которую он тянул, поднимая свой флаг на самый верх, сразу рядом со шведским. В середине стоят два пустых шеста, а с другой стороны флаги Норвегии и Исландии. Питер и Ида останавливаются, запыхавшись, и Норвегия удивляет их тем, что заговаривает первым, даже раньше, чем удалось всех представить. — Ты датчанка, — говорит он. — А ты наблюдательный. Питер прочищает горло. — Это Ида. Мы встретились с ней и её семьей, когда искали вас, — он указывает на них. – Ида, это моя семья. Она улыбается. — Я догадалась, — она указывает на Швецию. — Ты Бервальд, верно? Швеция моргает. — У тебя самое страшное лицо, — смеется она. — Матиас рассказывал о вас, и говорил, что у него есть брат с лицом как у монстра Франкенштейна, — она поворачивается к Норвегии, её лицо смягчается. — А ты Нильс, да? Норвегия кивает: — Да, — он легко вздыхает. — Предполагаю, этот олух обо мне тоже сказал нечто столь же нелестное? — Нет, вовсе нет, — она немного мнется и на мгновение выглядит очень смущенной. — О тебе он говорил больше всего, но ничего плохого там не было. Он много рассказывал о том, насколько сильно вы были влюблены. — И как же это позволило тебе меня узнать? Она пожимает плечами. — Ты самый грустный. Норвегия хмурится сильнее. — А. — Вот, — Питер дергает её за рукав прежде, чем ситуация станет ещё более гнетущей, и тянет её к пустым шестам. — Я хотел, чтобы этот подняла ты, — он протягивает ей ярко-красный флаг. Лицо девушки светлеет, и Питер улыбается. — Поскольку он сделать этого не может, думаю, лучше будет поднять тебе. Она бережно разворачивает плотную ткань и проводит пальцами по туго сплетенному полотну. — Я не видела таких уже пару лет, — тихо говорит она. Ида поднимает взгляд, засияв. — Он же был твоим дядей, верно? — она хватает мальчика за руку и вкладывает уголок флага ему ладонь. — Мы можем сделать это вместе, — девушка чуть оборачивается, чтобы взглянуть на остальных. — И вы тоже. Все могут поучаствовать. Следует короткая - финальная - пауза, после чего Норвегия и Исландия одновременно шагают вперед, перекрещивая руки, чтобы все смогли взяться за трос, пока Швеция и Финляндия вдвоём продевают веревку каждый в свой угол, закрепляя флаг Питера сразу же за этим. Ида, Питер и Норвегия кладут руки одну под другой на веревке под флагом Дании. Швеция, Исландия и Финляндия берутся за вторую. Мгновение тишины, и они поднимают флаг.

***

Дания, С нашего прибытия сюда прошел уже месяц, и, думаю, я начинаю наконец чувствовать себя как дома. Это и близко не похоже на прежний дом Швеции, поскольку живем мы в палатке и всё такое, но все по-настоящему добрые и всегда помогают друг другу. Нас всех распределили по разным работам, и я считаю, что моя весьма неплохая. Я с группой хожу за пределы поселения и мы копаем землю в поиске консервов, примерно как мы обычно делали во время поисков полезных вещей. Это реально очень грязно, но и немного весело тоже, потому что иногда кажется, будто я копаю туннель в Китай или вроде того. Но я не всё время буду этим заниматься, поскольку Америка учит меня фильтровать воду. Англия тоже учится, но он проводит бóльшую часть времени с Германией, пытаясь сделать лекарство для Канады и всех прочих, кто болен. Думаю, они уже близки к решению. Вчера Канада смог пошевелить пальцем на ноге! А ещё я обзавелся множеством новых друзей. Знаю, что я намного их старше, но всё равно это весело — пойти иногда с ними поиграть. У нас даже есть настоящие баскетбольные кольца. И мяч тоже, но я по-прежнему иногда кидаю в них ту дурацкую собачью игрушку. Другие ребята считают меня из-за этого странным. Так что спасибочки тебе преогромное, придурок. У всех всё хорошо, но мы очень по тебе скучаем. Особенно Норвегия, но думаю, ты уже наверняка это знаешь, поскольку он пишет тебе по письму каждый божий день. Исландия тоже, но он не знает, что я знаю, что он пишет. О чём Норвегия рассказывает тебе в своих посланиях? Иногда он выходит из палатки ночью и разговаривает со своей заколкой, как это обычно делал ты, но всегда на норвежском, так что я без понятия, что он говорит. (Я не пытаюсь шпионить за вами, ребят, честное слово.) Мама говорит, Норвегия просто рассказывает тебе, какой ты непроходимый тупица, но не думаю, что это правда. А ещё он рассказал, что на самом деле означает «perkele». Просто чтобы ты знал, я сказал это слово, когда он и папа желали спокойной ночи, и я думал, они прямо взорвутся. Мама очень сильно покраснел, и мне пришлось неделю мыть тарелки в качестве наказания. Хотя это того стоило, поскольку лицо Швеции было невероятно смешным. В любом случае, не удивляйся, если в своих следующих письмах они тебя отчитают. Ты это заслужил. Думаю, тебе бы тут понравилось. Это очень напоминает Копенгаген, когда мы приезжали летом, а у тебя проходили все те фестивали. Люди просто очень счастливы и это заметно, ведь они улыбаются. Здесь есть целый участок только для настольных игр и большое поле, где многие дети любят играть в догонялки. (Но они всегда берут с собой взрослого. Ну, просто на всякий случай, понимаешь?) А ещё здесь есть большая кирпичная печь, которой нам можно пользоваться, если принесем для нее дров, так что я учусь печь, чтобы уметь готовить сладкий хлеб и всё такое. Я выхожу искать хворост каждое воскресенье, чтобы попользоваться ей пару часов. На самом деле сейчас у нас ингредиентов не слишком-то много, чтобы суметь приготовить что-то кроме хлеба, но зато есть фруктовое варенье, так что это немного похоже на пирожки. Мои нормальные, но думаю, твои были бы лучше. Норвегия говорит, что они у тебя всегда пригорали, но я ему не верю. Могу поспорить, они потрясающие. Россия и Америка по-прежнему плавают на своих подводных лодках в поисках выживших. Они говорят, что воздух начинает очищаться, так что, возможно, через несколько лет летать уже станет безопасно, и Альфреда это очень воодушевляет. Это довольно тяжело, когда они привозят сюда новичков. Некоторые люди очень подозрительны и не верят нам, так что помочь им крайне сложно. Бóльшая часть из них через несколько дней начинает оттаивать, но тех, с кем это не происходит, игнорировать довольно сложно. Некоторые забирают свои семьи и отказываются приходить в поселение, они просто становятся лагерем перед церковью ниже по дороге. Я спросил у них однажды, почему они так поступают, а леди начала на меня кричать, что это была ошибка и они ждали настоящего вознесения, которое их спасет. Я пытался ей сказать, что им будет безопасней жить с остальными, но получилось не очень. А ещё есть люди, которые всё время сидят в палатках, но не думаю, что они счастливы. Они всю ночь не спят, поскольку не доверяют нам. И еду берут только ту, что в консервных банках, и они просто реально странные. Думаю, все они считают, что надежды не осталось. Они просто дожидаются смерти, поскольку не верят, что всё когда-нибудь наладится. Но ведь так не может быть, правда? Если у кого-то есть цель, особенно сейчас, то к ней надо стремиться. Это сделает его сильнее. Так было и с нами, верно? И для тебя? До того, как ты нашел меня, я привык думать как те люди, которые хотят сдаться, но потом мы вместе через все прошли. Я просто думаю, что они сошли с ума. Твой Питер Кёркленд, Независимое государство Зеландия.