***
Восход наступает прежде, чем они успевают добраться до побережья. Свет появляется густой молочной серостью, холодный туман плывёт между деревьями окутывающими всё щупальцами, и в тихом кружении белого шума внутрь курток задувает неспешные облачка наполненного пеплом ветерка. Финляндия продолжает идти во главе группы, и, по мнению Питера, он слишком перестраховывается. Мужчина шагает осторожно и тихо, а прижатая к плечу винтовка указывает дулом в лес, как стрелка компаса: финн не нацеливается ни на что конкретно, просто убеждается, что им не придется ещё раз нырять в овраг. Питер понимает необходимость этих действий, но ему хочется бежать. Хочется рваться вперед, шуметь и всё ломать, потому как понимает, что они приближаются к цели. Он уже чувствует слабый отголосок запаха морской воды, который почти как какой-нибудь популярный парфюм погружает Питера в воспоминания, пробуждая память о доме и ржавчине, и лодках, и общей заброшенности. Это должно его пугать. Но до тех пор, пока оно заставляет сердце биться быстрее — Питер не боится океана. Он боится того, что там найдет. Но Силенд понимает, что такие мысли бродят не только у него. Он видит их в тяжелых взглядах и стиснутых зубах Швеции и Норвегии, и в том, как Исландия ковыряет сухую кожу вокруг пальцев непривычно незанятых рук. Они заметны даже в решительном выражении лица Финляндии. Питер видит эти мысли у них у всех. Остальные точно так же напряжены и взволнованы, как и он сам, если ещё не больше. Ни один не выглядит уверенным, и пока они приближаются к сплетению разъеденных солью деревьев, тишина вокруг них становится всё громче, тяжеловесная и отчетливая, и у Питера от этого болит сердце. Страх, что они испытывают, отличается от его собственного. Питер боится, потому что Дания его новый лучший друг: защитник и проводник по останкам этого мира. Он всегда ставил интересы Питера выше своих и заботился о его безопасности, составлял ему компанию и учил защищаться. Он просто был рядом, и Питер охвачен ужасом, потому что, если Дания мертв, он никогда не сможет себя простить. Однако для остальных всё гораздо сложнее. Они знали Данию всю свою жизнь, были практически воспитаны им и размывали границы между братом, другом, любовником и врагом так много раз, что им всем вместе приходилось заново полностью переписывать свои роли. Они любили друг друга, ненавидели, сражались без пощады и жалости, но всегда возвращались друг к другу. Им вот уже больше года пришлось переживать его предполагаемую смерть, а теперь, после лучика надежды, всё может начаться заново — и снова придется залечивать открывшиеся душевные раны. Открывшиеся из-за Питера. Возможно, он сейчас так напорист именно из-за чувства вины. Несмотря на частые утверждения Дании, сам Питер не чувствует себя ни взрослым, ни смелым — вот ни капельки. Он ощущает себя очень маленьким, очень слабым, ядом, который, может, капнет, а может и нет в запасы воды своей семьи. Если Дания не доберется до дома — это он виноват, Питер знает, они будут винить его. Швеция и Финляндия этого не скажут, нет, но Силенд уверен, что Норвегия и Исландия не станут даже пытаться скрыть своё презрение, в то время как сам Питер будет сдерживать разрывающее его горе. Они не сразу, но обязательно отдалятся от него, и он вновь останется в одиночестве так же, как это было в Мюнхене, до тех пор, пока они не доберутся до Соединенных Штатов. Он сжимает язычок молнии и трясет головой. Ему почти наяву слышно, как Дания сурово отчитывает его за подобные мысли. «Вот болван, они никогда так не поступят, — сказал бы он. — Прекращай ныть». Питер сглатывает. Он знает это, но… Дания бы улыбнулся. Во все зубы, и хлопнул бы его по плечу: «Вам надо позаботиться друг о друге, верно?» Да. «Так мужайся, мелкий». Эгоистично. Ничему он не научился. Под ногами плюхает, и Питер, услышав первый отзвук переката волн, поднимает голову. Он больше не может ждать. Берег океана уже близко, и личная безопасность — последнее, что сейчас имеет для него значение. Он скидывает с плеч рюкзак и бросает его за спиной, оставляя позади Исландию и срываясь на бег среди деревьев. За спиной раздается тревожный выкрик Финляндии, но не достигает слуха мальчика, продирающегося сквозь ветви, сломанные им менее двух дней назад, несущегося по листьям, и пеплу, и грязи с запахом морской воды. В груди у него горит. Это больно — так быстро бегать. У него болят ноги, а мокрые ветки мертвых деревьев хлещут его по лицу, и это больно. «Пожалуйста, будь в порядке…» Он выбегает из-за деревьев на берег запыхавшись и сжимая грудь. Вода в утреннем свете непрозрачная и мягко перекатывается на толстом ковре разросшейся травы и блестящей гальки, шуршащей и тянущейся вслед за водой, туда и обратно, с тихими медленными вздохами. Питер срывает очки и моргает на холодном бризе. Утренний туман начинает испаряться, но без цвета утренней зари зрелище выглядит жутким и пустынным. Он несется вперед и останавливается на мокрой линии, где море проходится по земле. Мальчик крутится на месте и сжимает зубы, ища какие-нибудь признаки того, что он здесь не один. Отпечатки обуви в грязи, дорожки крови, что угодно. Но тут ничего нет. Океан лижет его ботинки, и тишину протяженной изломанной линии берега тревожит лишь его собственное дыхание. Мальчик оглядывается и бежит к дальнему концу пляжа. Может быть, он просто рано пришёл. Возможно, он опередил Польшу и лодка всё ещё в пути, а гул мотора затерялся в тумане в дали открытого моря. Набегающая волна булькает, омывает его ноги и отходит назад, оставляя что-то на берегу. Питер наклоняется поднять предмет трясущимися руками — его глаза широко распахнуты. Одинокая коричневая кожаная перчатка. Питеру кажется, будто он тонет. — Нет, нет, нет… Он слышит треск ветвей позади себя. Финляндия и остальные приближаются. Питер сжимает перчатку и вскидывает голову, торопливо возвращаясь на другой конец пляжа и выкрикивая имя Дании до тех пор, пока голос не срывается. Питер падает в прибой на колени, чувствуя песок и ледяную воду, просачивающуюся сквозь штаны, а невероятно горячие слезы опаляют уголки глаз. Его здесь нет. Дании здесь нет. Он подается вперед, падая на руки, царапая ладони о камни и траву, и бьет кулаками по воде, крича сквозь зубы, в то время как горло обжигают рыдания. Всё должно было быть не так. Они должны были добраться сюда вместе, должны были добраться до дома вместе. Дания бы обнял Швецию и сбил Норвегию с Исландией с ног, а Финляндия стащил их всех в одну большую кучу на полу бункера, где они и оставались бы до тех пор, пока не перестанут плакать. Они должны были оказаться здесь все вместе, и это нечестно, что после всего, после всего этого — всё испорчено. Чтобы суметь уберечь друг друга, им должно было хватить веры в то, что они смогут добраться, но он не справился. «Приглядывай за своим дядей,» — так сказал ему отец Иды, но он даже этого не смог. Не смог присмотреть за Данией, и теперь его нет, и всё неправильно. Писк. Питер вскидывается голову так резко, что шея хрустит, а очки слетают куда-то в грязь. Туман почти полностью поглощает звук, но тот повторяется, и мальчик вскарабкивается на ноги и с трудом, спотыкаясь и шлепая по воде, идёт вперед к протяжному хриплому писку, пока не заходит в море по колено, пробираясь к скоплению веток. Писк. Мокрый шлеп слева, и к его ногам подплывает небольшая фиолетовая резиновая собачья игрушка. — Дания? — он кричит и рвется в промокшему сплетению ветвей, отталкивает их в сторону и теряет равновесие, падая ничком перед небольшим куском грязи и корней на дальнем-дальнем конце пляжа. Когда Питер поднимает взгляд, первое, что он видит, — это клочки изорванной ткани, покачивающиеся на волнах; с тяжелого полотна, как чернила из сломанной ручки, стекают маленькие черные завитки. Затем мальчик видит ботинки и руки, и спутанные светлые волосы, чуть выглядывающие из-за другой стороны упавшего пня. — Это… лучше, чтобы был ты, мелкий. Нутро Питера опаляет жаром, и он снова бросается вперед, сгребая рваную шинель в кулак и подтаскивая себя ближе. Его глаза жжет от соленой воды, а дыханием внезапно полностью прерывается, когда Силенд огибает упавшее дерево. Он сидит по пояс в воде, завалившись немного набок и облокачиваясь на расколовшееся дерево. В его волосах мох, который липнет к лицу вместе с разбавленным красным, что капает откуда-то над ушами; его кожа под разводами черного пепла обожжена, и когда мужчина медленно поднимает руку и машет — рукав обгорелыми лохмотьями опадает вокруг покрытого коростой локтя. Дания приветственно салютует мальчику двумя пальцами и позволяет руке снова упасть в воду. Он не открывает глаз и не предпринимает каких-либо попыток встать. — Привет. Губы у Питера начинают трястись, и он кидается вперед, прижимаясь к мокрой груди Дании и обхватывая его шею руками. Он растерял абсолютно все слова. Он пытается сказать "привет", пытается спросить, всё ли с ним в порядке, но выдавить из себя получается лишь исковерканную путаницу всхлипов и извинений, которая исчезает в опаленных отворотах шинели мужчины. Питер зарывается лицом в плечо Дании. Он чувствует дыхание мужчины, прерывающееся и короткое, он чувствует каждую царапину, шишку и ожог под своей щекой. Дания пахнет бензином и дымом, и немного водорослями, и у его рук ощутимый вес, когда они медленно поднимаются, чтобы обнять Питера за пояс. — У-у тебя была эта дурацкая собачья игрушка, — всхлипывает Силенд. Дания кивает и медленно выдыхает мальчику в волосы. — Пытался поорать, — хрипло бормочет он. — Не получилось. Питер отстраняется от объятий и, быстро моргая, окидывает датчанина взглядом в поисках какого-либо признака, что того может на самом деле здесь не быть. Мужчина выглядит истощенным, уставшим и местами обожженным, но в принципе целым. Питер протягивает трясущуюся руку и щипает Данию за подбородок, радуясь тому, как тот изгибает брови и вздыхает с кривой усмешкой. — Это ещё зачем? Питер трёт глаза. — Просто, чтобы удостовериться, — он делает вдох, пытаясь успокоиться, и берет датчанина за руку. — П-пошли, вода холодная. Берег вот там, — он хмурится, когда Дания так и не встает. — Ты разве не замерз? Улыбка мужчины чуть уменьшается, и он аккуратно вытаскивает руку из хватки Питера. — Может быть, — он кладет ладонь на поверхность воды и позволяет той течь сквозь пальцы. — Немного, — он снова поворачивается прямо, и его глаза, спрятанные за челкой, неуверенно открываются. — В какой он стороне? В животе у Питера всё сжимается. В обоих глазах больше не осталось цвета: просто два пустых омута мертвенного белого с точкой молочного зрачка в каждом. Он смотрит, как Дания моргает несколько раз и наклоняет голову, чтобы снова прислониться к стволу; рука мужчины исчезает в воде рядом с ним, словно груз, который он больше не в силах удерживать. — Ты… — голос Питера срывается. — Ты не можешь?.. — Неа. — Ничего? — Только свет немного. Хотя внутренний инстинкт твердит не делать этого, Питер медленно машет рукой туда-сюда перед лицом датчанина, ожидая реакции, которой так и не следует. Силенд прижимает руки к груди. — Я могу отвести тебя на берег, — с трудом говорит он. — Тут не очень глубоко. Дания тихо смеется с каким-то грудным звуком и позволяет векам снова сомкнуться. Он качает головой. — Нет. — Что? Он вытаскивает руку из воды лишь затем, чтобы уронить её на колено. — Они тоже. Питер втягивает воздух и вновь чувствует, как щиплет глаза. Он открывает рот, не зная, что же сказать, но его прерывает неожиданно раздавшийся бешеный плеск позади них — над водой разносится голос Финляндии, зовя его по имени сквозь шум топающих сапогов и рокота океана. Силенд торопливо встаёт и поворачивается в сторону, откуда он пришел, прикладывая руки рупором ко рту и крича остальным: — Он здесь! Плеск воды становится громче, и Дания предпринимает усилия, чтобы выпрямиться. — Ты нашёл их? — спрашивает он. Его глаза резко открываются и пытаются вновь увидеть. — Всех? Они в порядке? Питер снова падает на колени и осторожно подталкивает мужчину обратно к бревну. — Держись. Они через секундочку уже будут здесь, и мы вытащим тебя из воды, хорошо? Дания качает головой. — Они в порядке? — он горбится и кашляет в ладонь. — Они все здесь? Прежде чем Питер успевает его успокоить, ветки разлетаются во все стороны и, шумно пробираясь по воде, появляется Финляндия. Его одежда промокла до самых подмышек, и он несет винтовку над головой. Когда финн останавливается, его глаза широко распахиваются. На лице молодого мужчины расцветает широкая улыбка, и он вновь начинает пробираться вперед лишь для того, чтобы оказаться сбитым Норвегией, проносящимся мимо него ураганом из пенной воды и тяжелой шерсти. Норвежец замирает прямо перед Данией — губы чуть приоткрыты, дыхание тяжелое — и медленно опускается на колени, протягивая руки, чтобы взять лицо датчанина в ладони, но мешкает и не прикасается. — Дания? Взгляд датчанина мечется из стороны в сторону в попытках определить местоположение Норвегии. — Норвегия? — он отталкивается руками, чтобы сесть более ровно. Норвежец сглатывает и кивает, проводя пальцами по щеке Дании, следуя по затянувшимся шрамам, по дорожкам крови и пепла на покрасневшей коже вокруг глаз. Он посвящает некоторое время просто прикосновениям: кончиками пальцев, костяшками и тыльной стороной ладони — по-разному поглаживая вверх и вниз по линии подбородка, через переносицу, даже по ушам; он тянет время, чтобы привыкнуть к новым чертам его лица. Наконец, Норвегия облизывает губы и останавливает руку на щеке Дании. — Да, — говорит он, — это я. Ещё одна долгая пауза повисает между ними, пока Дания просто смотрит своим пустым взглядом на Норвегию — его рот открывается и закрывается, как у выброшенной на берег рыбы. Он поднимает руку. И вновь роняет её. Он делает несколько попыток, но лишь продлевает этим своё ошеломленное молчание, и как раз к моменту, когда сквозь деревья пробираются Швеция и Исландия, он сдается и просто поворачивает голову, прижимаясь лицом к ладони Норвегии, чтобы спрятать то, как из его зажмуренных глаз масляными пятнами к подбородку бегут дорожки слёз. — Норж… — шепчет он срывающимся и хриплым от слез голосом, звук где-то между кашлем и всхлипом. Дания поднимает обе руки, чтобы схватиться за запястье Норвегии и прижать его ладонь к щеке плотнее. — Ты в порядке… Норвежец кладет вторую руку Дании на затылок и осторожно привлекает его к своей груди. Вода вокруг них идет рябью, полы шинели и пальто подрагивают, когда Дания вцепляется в спину Норвегии и плачет ему в изгиб шеи. Остальные страны, чтобы не портить момент, пока воздерживаются от напоминаний о своём присутствии. Питер молча смотрит на них и сжимает сцепленные перед грудью руки. Это лишь второй случай в его жизни, когда Дания не скрывает своих слёз. Но сейчас это не кажется проявлением горя. Норвегия отстраняется от сокрушающего объятия Дании, и его торопятся сменить Исландия с Финляндией, обступая датчанина с двух сторон, стискивая его за шею и предплечья, в то время как он смотрит на поверхность воды и смеётся сквозь непрекращающиеся слезы. Питер едва различает, как тот лепечет имя Исландии, и замечает вспышку беспокойства, которая мелькает у него на лице, когда его касаются руки исландца, но это длится не более секунды. Швеция становится рядом и кладет ему руку на плечо. Питер же прислоняется к его ноге. — Говорил же, что не вру, — ухмыляется он. Швеция кивает. — Я т'бе верил. Дания с трудом садится под всей этой кучей. — Швеция? — кашляет он. — Бервальд, ты грёбанный ублюдок, если ты просто так тут стоишь и не собираешься мне помочь, то я тебе в челюсть дам. Швеция опускает взгляд на Питера и качает головой. — Нич'го не изменилось. Питер улыбается. — Неа. Швеция похлопывает его по руке и пробирается по воде, приседая перед Данией для легкого бессловесного противостояния, и даёт остальным отойти, после чего сжимает датчанина в объятии, охватывающем всю его верхнюю часть тела. Дания задушено хрипит и бьет Швецию по спине. — Вот это другое дело, — бормочет он. Вода стекает с его рукавов и льется по бокам пальто Швеции, когда Дания с силой ерошит отросшие волосы мужчины. — Засранец, столько времени стоял тут и ждал, заставляя меня о себе волноваться. Ну и что ты за брат такой? Швеция стискивает его, вероятно, немножко сильнее, чем стоило бы. — Т' не волновался. — А ты? — О т'бе? Нет. Дания улыбается и обнимает Швецию за голову, зарываясь лицом тому в волосы. — Мудак. — Нытик. Дания снова хлопает его по спине и отстраняется, начав тереть ладонью глаза, всё такие же несфокусированные и не знающие, куда смотреть. — Эй, видел, я привёл вам вашего пацана? На лице Швеции появляется слабая улыбка. — Нет, не пр'вёл. Т' оставил 'го одного в Польше, — он оборачивается взглянуть на улыбающегося Питера и снова переводит взгляд на Данию. — Он с'м нас нашёл. Но попытка хорошая. Дания снова приваливается к бревну. — У меня самая неблагодарная семья во всей вселенной, — он немного оседает, а его веки грозят сомкнуться. — Можем мы, пожалуйста, выбраться из воды? — он кашляет. — Я тут просидел несколько часов и уже не чувствую пальцев. Норвегия хмурится и берется сзади за локоть Дании. — Почему ты просто не вышел? Берег недалеко, ты смог бы почувствовать правильное направление. Дания не предпринимает никаких попыток ответить, и Питер прикусывает губу. И снова он слишком упрям, чтобы просить помощи. — Нужно, чтобы кто-нибудь его отнес, — говорит он тихо, съеживаясь, когда все поворачиваются к нему. — Он болен, помнишь? Его ноги… Финляндия издает встревоженный булькающий звук и с шумом пробирается по воде к Дании. — Это правда? — резко спрашивает он. — Ты не можешь ходить? Дания проводит пятерней по волосам и кивает. — Надо было сразу сказать! — Финляндия впихивает Исландии винтовку и цепляет Данию под мышки. — Что ты, что Бервальд, ну честное слово. Слишком гордые, чтобы признать, что испытываете какие-то трудности, — он с легкостью поднимает Данию — с его шинели потоком льется вода — удерживая вес мужчины, пока ставит его на недействующие ноги. — Питер, мы оставили сумки на пляже. Пожалуйста, пойди достань взятые с собой одеяла и подожди нас там, хорошо? Питер кивает и поступает, как было сказано. Он торопливо возвращается, борясь с приливом, назад к кромке воды. Мальчик бежит вдоль берега, разыскивая брошенные сумки, и при каждом шаге под ботинками шуршат камни. Он обнаруживает искомое на другом конце пляжа и подхватывает их, даже не успев выйти из воды. Питер открывает застежку откидного клапана и начинает вытаскивать наружу тонкие «шоковые» одеяла, стараясь по возможности сохранить их максимально сухими и перекидывая их для этого себе через локоть. Он успешно укладывает все три как раз к тому времени, когда остальные показываются в поле зрения и начинают к нему приближаться. Швеция несет Данию у себя на спине, удерживая его руками под колени, и, добравшись до берега, он опускается на траву рядом с Питером. Дания лежит на шведе полностью обмякнув и прижимаясь щекой к плечу Бервальда, его глаза закрыты, а рот расслаблен. — Спасибо, мелкий, — бормочет он, когда Питер начинает обматывать его одеялами. Его голос звучит совсем обессиленным. Ещё больше, чем раньше, как будто сказать два слова — это тяжкий труд. Питер просто кивает и натягивает последнее одеяло повыше, чтобы накрыть датчанину голову, предварительно надев на него респиратор, назад, на его законное место.***
Кажется, что при дневном свете дорога в бункер занимает меньше времени. Финляндия заполняет паузы легкой беседой и вопросами об их путешествии, особенно остро реагируя на всех моментах, когда Питер проявлял храбрость, которые при каждой возможности уставшим голосом подчеркивает Дания. — Он всё время прикрывал мне спину, — говорит он. — А когда становилось тяжело, он быстренько возвращал меня в форму, — на фырк Питера Дания приоткрывает глаза. — Верно? — Скорее уж наоборот. Он всё пытался учить меня жизни и всему такому при помощи собачьих игрушек и деревьев, — мальчик тянет Исландию за рукав. — С тобой он тоже так себя вёл, когда ты был маленьким? Исландия закатывает глаза. — Не напоминай. Питер ухмыляется и, когда на горизонте сквозь пепел появляется город, бежит впереди всех — его торопливые шаги отдаются эхом от зданий и обломков бетона, пока он трусит к желтому люку в земле. Силенд стучит в него, как это тогда делали люди, и крышка начинает открываться как раз к моменту, когда подходит Швеция и становится рядом с Питером. Отворившая им женщина узнает Бервальда и молча машет рукой, соскальзывая вниз по лестнице и пропадая из виду. Финляндия подбегает следом и начинает лезть в трубу. — Я подстрахую, — говорит он Швеции. — Проход достаточно широкий, чтобы мы смогли передать его вниз. Дания застонал. — Вы никогда и никому об этом не расскажете. — Давай, тоже участвуй и не жалуйся, а мы подумаем, — говорит Норвегия и помогает Швеции подойти ко входу спиной. На неуклюжие телодвижения и перемещения уходит некоторое время, но к моменту наступления темноты страны забираются в бункер. Питер помогает Исландии стащить все их койки вместе, в то время как Финляндия отправляется к стене к ящикам с запасами, чтобы достать сухую одежду. — Она, наверное, будет немного велика, — говорит он, пока Бервальд аккуратно укладывает Данию на постель. — Это вещи Швеции. — Они сухие? Финляндия начинает расстегивать пуговицы на насквозь промокшей шинели Дании. — Конечно. — Большего мне и не надо, — он отбивает руку Финляндии. — Кстати говоря, если уж меня раздевают, то пусть это будет Норвегия. Финляндия поджимает губы. — Хорошо, хорошо, — говорит он, картинно закатывая глаза. — Простите великодушно за покушение на ваше целомудрие, — он опускает руки Питеру на плечи и улыбается. — Пойдем и тебе поищем что-нибудь сухое из одежды. Финляндия начинает вести его к ящику, но Силенд оглядывается и как раз попадает на момент, когда Норвегия через голову стаскивает с Дании изношенную рубашку. Мужчина ещё более худой, чем думалось Питеру: выступающие ребра больше не спрятаны складками тяжелой шинели, а длинные тонкие голубые вены контрастно выделяются на бумажно-белой коже. То ли из-за синяков, то ли выпирающих костей, Питер не уверен, но что-то в этом зрелище его глубоко беспокоит. — Питер, — мягко говорит Финляндия. — Невежливо так пристально смотреть. Мальчик кивает и заставляет себя повернуться к ящику с одеждой. — Прости. Они все быстро переодеваются в сухое и возвращаются к составленным вместе койкам в их собственном уголке бункера, который они с легкостью заполучили благодаря суровому взгляду Швеции. Дания остается лежать на спине, до подбородка укрытый одеялом и устроивший голову у Норвегии на коленях. Веки датчанина время от времени чуть приоткрываются, чтобы увидеть то, чего здесь нет. Пока все устраиваются, Питер вытаскивает из-под кровати свой рюкзак и плюхается Швеции на колени. — Итак, народ, мы принесли вам подарки, — с улыбкой говорит он. Дания приподнимает голову. — Они что, серьёзно в целости пережили забег через Польшу? — невнятно произносит он. — В самом деле? Питер кивает. — Я был аккуратен. Исландия вытягивает шею, чтобы с любопытством заглянуть Финляндии через плечо. — Что там? Питер торжественно вытаскивает бутылку пива и банку ананасов, демонстрируя их обеими руками. — Сокровище! — восклицает он. — Здесь хватит, чтобы нам всем по чуть-чуть досталось. Финляндия выпучивает глаза и выхватывает пиво. — Пиво? — громко шепчет он. — Вы нашли пиво? Где? — В продуктовом магазине. Под полками, — мальчик вручает банку Швеции. — Мы хотели разделить всё это с вами. Швеция тянется к холщовой сумке, висящей на крючке в стене, и начинает открывать ананасы вынутой оттуда тонкой открывашкой. — Мило с в'шей стор'ны, — он отгибает жестяную крышку и облизывает пальцы, одобрительно приподнимая брови. – Ис, вилки. Исландия кивает и соскальзывает с постели, чтобы их принести, пока Финляндия зубами открывает пиво. — Это фантастика, — мечтательно говорит он, поднося крышку к носу и глубоко вдыхая. — Спасибо тебе, Питер. — Я нашел ананасы, — ворчит Дания из-под одеял. Норвегия гладит его по голове, отводя волосы назад и так и оставляя руку на лбу мужчины. — Спасибо, Дания. Датчанин запрокидывает голову, чтобы глаза оказались под ладонью Норвегии. — Так-то лучше. Исландия возвращается с вилками и раздает их всем в незанятые руки, исключая Данию, который даже не вытаскивает свои из-под покрывал, когда ему предлагают прибор. Финляндия первым пробует пиво и, сделав это, приваливается к Швеции с самым довольным видом, который когда-либо видел у него Питер. Прежде чем жидкость успевает расплескаться, финн передаёт бутылку Исландии, который, в свою очередь, протягивает Питеру банку с фруктами. — Ты их принёс, — говорит он слегка улыбаясь. — Давай, начинай. Питер улыбается и нетерпеливо засовывает вилку в консервную банку, накалывая один кусочек мягкого фрукта и поднося его к губам — сахарный сироп попадает в уголок рта, оставляя легкую кислинку. Мальчик медленно жует. Забудьте всё, что он когда-либо говорил про именинный торт или рождественские печенья: это самое вкусное из того, что он пробовал в своей жизни. После одних лишь холодных супов и пайковых батончиков вкус практически ошеломляет. Швеция с любопытством смотрит на Силенда поверх пива. — Вк'сно? — Очень вкусно, — держа банку обеими руками, Силенд садится прямо. — Но это не всё, что мы принесли. Ещё у нас есть хорошие новости, — он улыбается и бросает взгляд на Данию. — Хочешь сам рассказать? — Мнгх. Давай ты. Питер кивает, и пока фрукты и пиво идут по кругу, он рассказывает про подводную лодку России и колонии в Соединенных Штатах. Все молча слушают, поглощая угощение и переваривая информацию. В итоге они соглашаются отправиться в город, какой там из оставшихся окажется поближе к Гётеборгу, чтобы переждать последние несколько дней до прибытия России. Пока все обсуждают новости и строят планы, Питер понимает, что его взгляд переползает от основной группы к Дании и Норвегии. У норвежца странное выражение лица — такое, что мальчик не может прочитать — и он продолжает перебирать волосы датчанина, торчащие из-под груды покрывал. Дания ещё не получил свою долю гостинца, его вполне устраивает просто лежать в кровати и купаться в нежной заботе. Хотя Питер и не хочет их прерывать, но дать пропасть угощению зазря он не собирается, поэтому, держа бутылку в руках, он передвигается, чтобы сесть рядом с Норвегией на колени. — Вот, мы оставили тебе. Дания издает сонный уклончивый стон и не делает попыток выбраться из-под одеял. Питер немного отстраняется, спав с лица. — Ты не хочешь? Дания вздыхает. — Да мне и тут удобно, — бормочет он и, моргнув, приоткрывает глаза. — Садиться слишком напряжно. — Но… — пальцы мальчика сжимаются вокруг прохладного стекла. — Мы же берегли их, чтобы всем вместе потом попробовать. Уголок рта Дании приподнимается. — Ох, боже, не надо такого грустного тона, — он вытаскивает руку наружу и отпихивает покрывала. — Хорошо, Норж, ты толкаешь. Питер, ты тянешь, — теперь он обе руки держит снаружи. — Берись давай. Норвегия закатывает глаза и подталкивает датчанина вверх повыше, позволяя ему обессиленно откинуться на свою грудь, и придерживает его, чтобы тот сумел сам взять пиво. — Какой ленивый, — вздыхает он. — Эй, попробуй-ка переплыть океан, используя одни только руки, а потом уже рассказывай мне про лень. — Ты не плыл, — ухмыляется Питер. — Тебя Польша нашел. — Ну да, уже в море. — Правда? — Ага, — Дания протягивает руку, чтобы взять у Питера бутылку. – Я после того, как взорвал его пикап, побежал прямиком к другому концу этого жалкого подобия пляжа. Пытался найти другую лодку, но ноги отказали прежде, чем мне это удалось. Широко распахнув глаза, Питер прижимает пиво к ладони мужчины. — И что ты сделал? — Сказал же, что поплыву, если потребуется, так ведь? — он самодовольно ухмыляется одной половиной лица. — Я нашёл старую покрышку, залез в воду и начал плыть. Болтался там как поплавок несколько часов, пока меня Польша не нашёл. Впечатляет, правда? Питер с энтузиазмом кивает. Норвегия его интерес к истории не разделяет. Он качает головой. — Ты такой выдумщик. Дания пожимает плечами и подносит бутылку к губам. — Может быть. Он делает маленький глоток и откидывается головой на плечо Норвегии, немного задерживая пиво на языке прежде, чем проглотить. — Ну? — спрашивает Питер, когда датчанин сохраняет молчание. — Тебе нравится? Дания моргает. — Мм, — кивает он. — Вкусно. Питер хмурится. Он ожидал реакции как у Финляндии. — Хочешь ананасов? — Можно мне просто сиропа? Питер удивленно приподнимает бровь. — Всего лишь? — Он мне больше всего нравится. — О, — мальчик садится и берет у Финляндии ананасы. — Помощь нужна? — Не, — Дания принимает от него банку. — В худшем случае я просто изгваздаюсь во фруктах. — Меня такой вариант не устраивает, — прохладно произносит Норвегия и отбирает банку. — Это ведь мою кровать ты испачкаешь. — Не говори это таким тоном, Нор. А то звучит ужасно. — Смысл в том, — Норвегия пропускает волосы Дании сквозь пальцы и усаживает его повыше, — что ананасовый сок, разлитый по всем одеялам, мне не нужен. Вот, — он подносит консервную банку к губам датчанина. – Пей. Дания улыбается и радостно подчиняется, делая долгий медленный глоток, когда Норвегия бережно и аккуратно наклоняет банку. Его движение оказывается совсем чуточку поспешным, и с уголка губ Дании сбегает тонкий ручеек сока. Мужчина пытается его поймать, но Норвегия, положив два пальца ему под подбородок, запрокидывает голову Дании к себе и сам убирает сок одним медленным движением руки, которое оканчивается соприкосновением их губ. — Как тебе? — спрашивает норвежец после паузы, нависая прямо над мужчиной. Дания пробегает языком по нижней губе. — Не знаю, — говорит он. — Не могу толком распробовать, — он ухмыляется. — Итак, гипотетически, давай предположим, что я опрокинул ананасы на себя. Ты бы… Норвегия отпихивает его в сторону, на койку. — Я собираюсь готовиться ко сну. Дания тихонько смеется, пока норвежец неспешно идёт к людям, стоящим в очереди, чтобы почистить зубы ветошью и вторичной водой. Датчанин же просто лежит на боку, явно довольный своим положением. — Ты ещё здесь? Питер кивает и придвигается ближе, так что их колени соприкасаются. — Да. Дания некоторое время молчит, а потом тянется, чтобы взять Питера за руку. — Мы хорошо справились, да? Мальчик смеется и переплетает их пальцы. — Да, справились. — Они удивились, увидев тебя? — Ещё бы. Хотел бы я, чтобы ты их видел. — Шве плакал? — Возможно. Полагаю, да. — И я такое пропустил. Ну надо же, — на его лице мелькает кривая улыбка. — Думаешь, он бы плакал, приди я вместо тебя? — О, несомненно. Спорю, были бы и сопли и прочее. — Мерзость. — Ага. Повезло тебе, что я сгладил впечатление до того, как ты сюда добрался, — он пихает мужчину в плечо. — Ты мне должен. — Думаю, да, должен, — на его лице появляется новое выражение. — Ты был единственным, что удерживало меня в здравом уме всё это время, так что я считаю — адекватная компенсация абсолютно необходима. Питер морщит нос. — Я же пошутил. — Не скромничай. Ты заслуживаешь достойной награды за хорошо проделанную работу. У тебя ещё тот альбом остался? — Да, погоди, — Питер спрыгивает с кровати и подходит к своему рюкзаку, доставая оттуда потрепанный альбом для набросков. По пути назад мальчик его раскрывает. — Осталась только одна страница. — Подходит, — Дания перекатывается на спину. – Дай. Силенд вкладывает ему в руки альбом вместе с маркером, затем садится на корточки и смотрит, как Дания ощупывает бумагу, чтобы найти край страницы. — Хочешь, я сам всё сделаю? — Вот ещё, это испортит весь сюрприз, — мужчина наклоняет картонку к себе поближе, медленно проводя кончиком маркера аккуратные линии. — И не подглядывай. — Не буду. Начав писать, Дания ненадолго останавливается. — Боже, — смеется он, — мой почерк и так был ужасен, а теперь получится вообще нечто кошмарное. Если не сможешь прочесть, дай Швеции. Он спец в расшифровке моих каракулей. — Ладно. Питер терпеливо ждет, пока Дания слепо пишет по бумаге. По окончании он сразу же отрывает лист и складывает его в нечто напоминающее помятое и кривобокое оригами лягушки — текст послания оказывается спрятан в сгибах её спинки. Датчанин протягивает её Питеру. — Не открывай пока, — говорит он. — Подожди до завтра. — Чего так? — Потому что я так сказал. Питер надувается. — Это нечестно, — говорит он. — Не умеешь ты дарить подарки. — Неправда. Этот вот абсолютно потрясный. Самое лучшее, что можно придумать. Друзья будут тебе адски завидовать. — Не преувеличивай! — ноет Питер. — Я сейчас хочу открыть. — Нетушки. Только завтра, — он выдергивает лягушку из руки мальчика. — Я придержу его пока, чтобы быть уверенным, что ты не сжульничаешь, — он смеется над раздраженным фырком Питера и возвращает ему маркер, с негромким вздохом устраиваясь на койке. — Я так устал, — бормочет он. Питер кивает. — Тебе надо поспать. Тот корчит рожу. — Я ещё не готов. — Тогда не жалуйся. — Ты переобщался с Норвегией, — датчанин ухмыляется. Питер отзеркаливает его ухмылку. — А ты с ним пообщался недостаточно. Глаза Дании приоткрываются. — Я ещё это восполню, — говорит он серьезно. — Ночью. Думаешь, ты переживешь, если тебе придется поспать развалившись на ком-нибудь другом? — Конечно переживу, — фыркает мальчик. — Я не маленький ребенок. Я могу спать один. Следует пауза, и они оба весело хрюкают. Спустя некоторое время, потребовавшееся, чтобы вновь собраться, лицо Дании смягчается и он поднимает руку, показывая Питеру наклониться. — Эй, — говорит он тихо. — Иди сюда. Силенд улыбается и приникает к предложенному объятию, ложась рядом с Данией и кладя голову ему на грудь. Что-то в этом крепком объятии не так, но Питер никак не может ухватиться за мысль: Дания тихий и жесткий, обе его руки неподвижно лежат у Питера на спине, но есть ощущение, что чего-то всё же не хватает. Мужчина наклоняет голову, прижимаясь лицом к волосам Силенда. — Ты действительно хорошо справился, Питер, — бормочет он. — Я очень тобою горжусь. Питер чувствует, как вспыхивает его лицо, и он улыбается в колючую ткань рубашки Дании. — Это только потому, что ты мне помог. — В любом случае, смысл остается прежним, — он отстраняется и ерошит ему волосы. — Ты им всем ещё однажды покажешь, мелкий. — Ты так думаешь? — Уверен, — он подталкивает его локтем. — Тебе тоже стоит подготовиться ко сну. Можешь оказать мне услугу и подозвать Бервальда? Мне надо быстренько с ним переговорить. Питер кивает и спрыгивает на пол как раз в то время, когда Норвегия возвращается и проскальзывает обратно на своё место позади Дании, опуская голову того обратно себе на колени. Швеция тихо разговаривает с Финляндией; их беседа прекращается, как только к ним подходит Питер. Мальчик тянет за рукав Бервальда. — Дания хочет поговорить с тобой, папа. Швеция кивает и медленно поднимается. — Да, полагаю, эт' так, — он обменивается взглядами с Финляндией. — Я б'стро. Финляндия улыбается, пока тот уходит, и показывает Питеру садиться рядом, обнимая его за плечи и заправляя волосы ему за уши. — Завтра тебя следует подстричь, — вздыхает он. — И Бервальда тоже. А то ты уже начинаешь выглядеть как те лошадки, что так нравятся Исландии. Питер сдувает челку через уголок губ. — Думаю, нам всем надо подстричься. Финляндия согласно мычит. — Пожалуй, я подстригу Данию сегодня ночью. Может, нам удастся придать ему тот же вид, что и прежде. — Не знаю, он совсем сонный. — Да, но полагаю, ему и положено таким быть, — рука финна останавливается у Питера на макушке, а сам мужчина смотрит через ряд коек в сторону, где Швеция стоит на коленях рядом с кроватью Дании, разговаривая с ним и Норвегией. В чертах Финляндии проступает слабая тень отрешенности. Питер хмурится и робко берет мужчину за запястье. — В чем дело? Тот глубоко выдыхает, закрывая глаза, и смыкает руки вокруг пояса Питера. — А ты знаешь, что лишившийся головы таракан может прожить ещё до двух недель? — Да? — Это весьма примечательно, не так ли? — Ну да. Финляндия снова вздыхает и целует Питера сзади в шею. — Думаю, нам стоит сегодня спать всем вместе, — тихо говорит он. — Всем под одними покрывалами, чтобы знать, что все рядом. Питер светлеет лицом. — Можно? Финляндия улыбается и кивает. — Вы с Данией можете занять середину. Так будет честно, ведь вы так долго были одни. Питер подается в объятиях финна назад и улыбается. — Хорошая идея. Мальчик ожидает от Финляндии ответа, но так его и не получает. Питер следует за его взглядом к Швеции как раз в тот момент, когда Бервальд поднимается, наклоняясь над койкой, и, осторожно взяв лицо Дании в ладони, запечатлевает на его лбу поцелуй. Видеть подобное странно. Сколько Силенд помнит, единственным настоящим физическим контактом между этими двумя были лишь тычки и подшучивания с периодическим рукопожатием или объятием. Питер никогда не видел, чтобы Швеция добровольно первым инициировал контакт, особенно не в отношении настолько нежного жеста. Швед немного отступает в сторону, делая шаг к Норвегии и Исландии, чтобы сесть на край кровати, и продолжает спокойно смотреть, пока Дания укладывает свои ладони поверх его и что-то бормочет — Питер не может расслышать что. В конце датчанин соскальзывает вниз, чтобы сымитировать действия Швеции, положив голову поверх их сплетенных пальцев. Питер подается вперед. — Что они делают? — шепчет он. Финляндия улыбается и отводит ему волосы с лица. — Желают спокойной ночи. — О, — мальчик задирает голову. — Тогда нам тоже стоит это сделать? — Да, стоит, — он легонько подталкивает Питера вверх и встает рядом. Оставив руку на плече Силенда, финн ведет его к койкам и садится на краешек постели Дании — от Финляндии излучается тепло, когда он проводит костяшками пальцев по щеке мужчины. — Мы решили, что сегодня нам всем лучше спать вместе, — ровно говорит он. — Конечно же, если ты не против. Дания поворачивает голову с колен Норвегии и с улыбкой вздыхает. — Это лучшая идея, что я когда-либо слышал, — он двигает бровями. — Я получаю середину, верно? — Можешь за неё подраться с Питером. Мальчик показывает язык. — Мы можем поделиться. Дания кивает. — Мы хорошо наловчились делить место для сна. Ты рассказывал им про багажник? — Ага, — говорит Швеция. — Говорит, твои дурацкие в'лосы всю ночь кололись. — Во-первых, наглая ложь, мои волосы не дурацкие. А во-вторых, он пинался. Питер смеется и задирает уголок одеял, забираясь Дании под бок. Мальчик берёт его за руку, стараясь при этом не прикоснуться к коленям Норвегии, не осмеливаясь даже посягнуть на это пространство. — Ну, этой-то ночью будет нормально, верно? Теперь у нас есть кровати. — Сегодня всё будет просто идеально. Исландия и Швеция на мгновение смотрят друг на друга, после чего тоже забираются под одеяла. Финляндия пролезает на последний кусочек свободного пространства на краю койки позади Швеции, в то время как остальные укладывают руки поверх плеч Дании и Питера. Норвегия не меняет положения, он облокачивается на стену, оставляя свои руки мягко лежать по обе стороны от головы датчанина. Приглашение лечь с другими норвежец вежливо отклоняет. — Я останусь на ночь так, меня всё устраивает, — говорит он. Норвегия проводит подушечками пальцев снизу вверх по шее Дании и наклоняется, целуя его в оба закрытых глаза. — Если тебе станет неудобно так лежать, просто скажи. Дания подается вслед за прикосновением. — Мн' всегда будет удобно, если я с в'ми, ребята, — неразборчиво бормочет он в ладонь Норвегии уже в полусне. — Могу лежать тут в'чность. Питер упирается ему в грудь подбородком и смотрит на датчанина из-под челки. — Это значит, что ты уже готов ложиться спать? Дания медленно кивает, на его лице расползается широкая улыбка, и он обнимает Питера одной рукой, притягивая того ближе. — Да, — тихо выдыхает он. — Т'перь я готов. Исландия кидает взгляд на Норвегию, после чего тянется наверх и выключает фонарь. Они лежат без сна ещё не меньше часа, прижимаясь друг к другу и ведя пустяковую беседу о вещах, слишком глупых, чтобы что-то значить. Финляндия рассказывает истории, как ходил в походы в выходные дни дождливого лета, и что насекомые слишком шумели и не давали спать, а вода пахла рыбой и мхом — крошечные детали, которые Питер обязательно запомнит и оценит. У Исландии и Швеции тоже было что рассказать, истории более короткие и не столь воодушевленно изложенные, но всё же не совсем без описаний — слова произносятся в уголки подушек и скатываются по шерстяным одеялам. В конце каждого рассказа Дания подтверждающе мычит до тех пор, пока в бункере не выключают самый последний фонарь и всё не погружается в ночную тишину. В полной темноте разговоры переходят в приглушенный шепот, и вскоре бодрствуют только Питер и Дания, хотя прекрасно понятно, что остальные только притворяются, и мальчик упирается подбородком на грудь Дании, глубоко вздыхая. — Хорошо, да? — тихо бормочет он. — Мы снова все вместе. — Мм. Пр'мо как я и представлял. Некоторое время Питер молчит, таращась в потолок и бесцельно щипая заусеницу на большом пальце. — Эй… — начинает он, — ты действительно в порядке? Ты весь вечер странно себя вел, — мальчик подкладывает руки под подбородок. — Ты кажешься очень грустным. Раздается шорох одеял, когда Исландия поворачивается к ним спиной. Дания не отвечает. — Могу я спросить кое-что? — Мм хмм. — Ты знаешь, что тараканы могут прожить еще до двух недель без головы? — Да. — Финляндия считает, что это клёво, — Силенд садится немного выше и неотрывно смотрит туда, где, как ему думается, находится стена. — Знаешь, — говорит он после паузы, — Англия мне когда-то давным-давно рассказал одну историю. Он сказал, что страны могут прожить ещё три дня после того, как их сердце остановилось, при условии, что голова на месте. Так что они могут доделать незавершенные дела со своими королями или народом. — Эт' х'рошая история. Питер жует губу. — Это правда? Пауза. — Возможно. — Эй, Дания? — Мм? — Ты мертв? Дания вытаскивает руку из-под одеял и бережно кладет её Питеру на плечо, побуждая лечь назад. — Спи, мелкий. Руки Питера начинают дрожать. Он медленно вытягивает ноги и поворачивается ухом к груди Дании, закрывая глаза и задерживая дыхание в попытке услышать то, чего, как он уже знает, нет. Дания проводит рукой по волосам мальчика. — А жизнь продолжается. Кровать внезапно кажется намного менее тёплой.***
Несмотря на все старания не заснуть, Питер во сколько-то ночи всё же погружается в сон. Когда он просыпается, это происходит не из-за какой-то активной деятельности или шума, но скорее от давящего отсутствия и того и другого: явная мрачная напряженность и общая атмосфера в помещении бункера проникают прямиком ему в кости, принося боль. Мальчик узнает о событиях на слух прежде, чем успевает увидеть, поскольку не желает открывать глаза, чтобы столкнуться с реальностью прямо сейчас. До завернутого в одеяла мальчика доносятся приглушенное шмыгание носом Финляндии и совсем едва слышный голос Исландии, вдали от всех остальных шепчущий что-то на своём языке, что-то тихое и личное. Питер ощущает окружающее себя тепло и знает, что его как-то успели переложить на колени Швеции, если он правильно понимает подсказку в виде тяжелой руки, неподвижно лежащей на своей спине. Силенд пытается заставить себя заснуть обратно. Снова и снова, потому что ему не хочется оказаться лицом к лицу с новостями, но в груди у него так тесно, что Питер начинает беспокоиться, как бы сердце не выпало. Когда он отталкивается, поднимаясь, то чувствует, что все тут же обращают свои взгляды на него. Пока одеяла сползают, собираясь вокруг, а он выпускает из рук рубашку Швеции, Питер тихо надеется, что никто из них ничего ему не скажет прежде, чем он сам заговорит. Мальчик трёт глаза. Он не имеет права обернуться, пока зрение полностью не прояснится, потому что это не тот момент, который может остаться в его воспоминаниях расплывчатым, когда он будет возвращаться мыслями в этот день. Питер моргает, позволяя глазам четко увидеть структуру ткани одеял. Он понимает, что, по-видимому, ещё очень рано, поскольку зажжено не так уж много фонарей и некоторые люди ещё спят, однако обладатели коек, расположенных вблизи от их угла, уже ушли на другой конец бункера, чтобы дать им некоторую уединенность. Маленькие радости, думает он. Силенд не оборачивается, пока его ноги не опускаются на пол, твердо становясь на ровную поверхность. Бетон холодный даже через носки, и Питеру приходится схватиться за край своей одежды, чтобы не дрожать. Финляндия первым встречает его взгляд — глаза мужчины покраснели и выглядят уставшими, а кончик носа уже порозовел и припух, хотя с того времени, как все они отправились спать, не могло пройти больше нескольких часов. Питер недолго смотрит на него взглядом, в котором выражается что-то среднее между обвинением и подавленностью, а затем медленно отталкивается от края постели, чтобы встать лицом к самому центру, где одеяла по-прежнему нагромождены в одном месте, точно так же, как он оставил их перед сном. Голова Дании повёрнута в противоположную от мальчика сторону, и лица ему не видно. Руки мужчины лежат у него на груди поверх одеяла — они белые, одна легко соприкасается с рукой Норвегии, который по-прежнему сидит за Данией, подставив колени в качестве подушки. С отсутствующим видом он неотрывно смотрит в стену сквозь полуприкрытые веки. Исландия сидит у изножья кровати и прикрывает рот ладонью; он лишь кидает на Питера взгляд, когда тот приближается, не более, качает головой и вновь продолжает тихо бормотать себе под нос. Питер нерешительно отступает на шаг и поворачивается к Швеции. Мальчик не знает, то ли ему нужно разрешение, то ли он просто ищет подтверждения, что Бервальд рядом и сможет подхватить его во время неизбежного эмоционального взрыва, но Питеру просто надо его увидеть прежде, чем он полностью осядет на ледяной пол — для утешения или чего-то такого. Швеция сидит без очков, а Финляндия уже занял место Питера у него на коленях — они в смятении и тревоге прижимаются друг к другу. Швед сжимает челюсти, когда его затуманенный взгляд встречается с Питером. Он молчит. Его лицо ничего не выражает. Но этого достаточно, и Питер, сжав куртку ещё немного крепче, делает шаг в тень от кровати Дании. Его глаза ещё открыты. Совсем немного — голубой едва виден сквозь светлые ресницы. Питер ожидает увидеть на его лице улыбку, но рот — лишь тонкая линия, чуть разделенная на самой середине, и мальчику думается, что Дания выглядит незаинтересованным. Скучающим даже. Это совсем ему не идет. Ведь Дания относится к тому типажу людей, которые выглядят неуклюжими, если только они не испытывают радости или хотя бы находятся в движении, и в этом столько неправильного, что Питер даже не берется перечислить по пунктам. Силенд протягивает дрожащую руку, чтобы взяться за складки ткани у его плеча — желудок ухает вниз, когда оказывается, что в поношенной рубашке не осталось ни следа тепла, и мальчику приходится подавить порыв потянуть за неё, пытаясь разбудить. Все его инстинкты кричат, что мужчину надо растолкать: приложить усилие и заставить его снова встать и напомнить ему, что нет, он никак не может быть мертвым, ведь им всё ещё надо добраться до подводной лодки, и ему нужно опять увидеться с Идой, и он обещал что-нибудь им испечь, когда все будут в безопасности, и нет, нет, нет, вставай, вставай, пожалуйста, вставай. Но один взгляд Норвегии говорит Питеру даже не думать об этом, и поэтому он просто вжимает пальцы в плечо Дании и проглатывает всхлип, пузырящийся в его горле, когда ткань натягивается на окоченевших мускулах. — Ты знал… — шепчет он. — Вы все знали. Норвегия отводит взгляд и кивает. — С того момента, как его увидел. — Почему вы мне не сказали? — Питер сжимает зубами дрожащую нижнюю губу. — Почему мы вчера вечером делали то, что делали? — Нет смысла портить слезами последние несколько часов, — тихо произносит Норвегия, поднимая свободную руку, чтобы провести по волосам Дании. — На то, чтобы побыть счастливыми, времени было совсем немного. Времени же для скорби теперь предостаточно. Питер оборачивается посмотреть на Швецию и Финляндию, и никак не может решить, чувствовать себя преданным или нет. — Вам стоило мне сказать, — говорит он срывающимся голосом. — Я бы мог… Я бы мог… — Питер даже не знает, как закончить фразу, и трёт глаза запястьем, намереваясь сохранить взгляд четким. — Не хотели, чтобы т' печалился, пока он не уш'л, — бормочет Швеция. — Последнее, что видели 'го глаза прежде чем ослепнуть, были твои слёзы. Он сказал, что не хочет больше сл'шать грусти в твоём голосе. Хотел уйт' на высокой ноте. Высокой ноте? Какой ноте? Не было здесь никакой ноты: ни драматичного последнего вздоха, ни напутственных речей, лишь уход по-английски в ночи, без предупреждения или утешающих слов. Питер сжимает кулаки и разворачивается обратно к койке. Он вдыхает, стараясь успокоиться. Вновь приближается и робко берет холодную руку Дании, пробегая большим пальцем по его исцарапанным костяшкам, всё ещё черным от пепла и с остатками запаха бензина. Он не должен выглядеть вот так. Он должен сказать что-нибудь глупое, а затем преподать дурацкий жизненный урок по этому поводу, как будто бы он какой-то мудрец. Он не должен просто лежать тут, словно на коленях Норвегии ему чрезвычайно удобно, так что даже беспокоить его совестно. Это нечестно по отношению к ним. Перед глазами у Питера всё расплывается, и ему приходится прикусить изнутри щеку, чтобы картинка осталась четкой. — Он что-нибудь сказал? — спрашивает он всхлипывая. — После того как я заснул? Норвегия кивает и наконец прекращает гипнотизировать стену, засовывая руку в карман. — Он сказал отдать это тебе, — норвежец вынимает смятую бумажную лягушку. — Сказал, что это подарок для тебя, и никто из нас не должен смотреть. Питер сглатывает и берет её трясущимися руками. Он совсем об этом забыл. Мальчик осторожно держит лягушку на ладони и смотрит, будто бы ждёт, что та в любую секунду оживет и начнет прыгать вокруг… Питеру не хочется её разворачивать. Это последние слова, и либо они будут чем-то таким абсолютно глупым, отчего Силенд станет ненавидеть их всю оставшуюся жизнь, либо чем-то нехарактерно поэтическим, что разобьет его на миллион осколков прямо на глазах у всех жителей бункера. Однако, когда Питер поддевает пальцем верхнюю складку и тянет, чтобы раскрыть оригами, оказывается, что оба варианта неверны. Короткое мгновение он стоит, весь дрожа, после чего глаза затапливает жар, и мальчик падает на колени, воя в ладони. «Королевство Дания сим передает право на все оставшиеся пригодными земли Настоящему Независимому Государству Силенд».