Are u Monster?

      Аято, сказать по правде, никогда раньше не бывал у Кена. Точнее, он знал, где тот живёт, район и даже расположение квартиры, но его до этого не приглашали к себе, да и сам парень не особо рвался в так называемые гости: причиной тому был всё тот же старый и добрый страх, навязанный невесть чем.       Возможно, именно поэтому, встав перед белым зданием, Киришима несколько неуверенно сглотнул. И чёрт его дёрнул соглашаться на эту странную авантюру.       Он нервничал, несомненно. Идя по полупустым улочкам, через дома и заборы, слушая тишину улиц и далёкий гул живущего города. Проходя через лужайки и мимо детской площадки, ухоженной, а не заваленной невесть чем, как, к примеру, перед их домом. Мимо подъездов, а затем и в нём самом: светлом, не исписанном по стенам вдоль и поперёк, убранном и чистом. С ровным рядом лестниц и лифтом, табличка на котором оповещала, что тот временно не работает. Да и зачем тот им был — до второго этажа добраться было раз плюнуть.       — Ты ведь видел лишь потолок? И то, частично? — попытался подколоть его Кен, заметив несколько растерянный взгляд у своего попутчика. Однако тот не ответил: кажется, Аято даже не услышал этой попытки вывести его на эмоции.       Звякнули ключи, и массивная дверь из тёмного материала открылась перед взором подростка. Канеки, отойдя чуть в сторону, пропустил гостя вперёд себя, и Киришима, кинув на того беглый взгляд, прошёл в узкую, кажущуюся сейчас тёмной прихожую. Но стоило двери за спиной закрыться, а выключателю негромко щёлкнуть, как помещение залил белый свет, на мгновение даже ослепляя хулигана, заставляя того зажмуриться после темноты улиц и подъезда.       Белые стены, тёмный пол, светлая лампа, «вшитая» в потолок. Прихожая была узкой, хотя, кажется, то было из-за настенного шкафа, стоящего сбоку: будь он встроен в стену, как это бывало в типичных японских квартирках, места было бы куда больше. Видимо, планировщики этого не учли, решив оставить всё так, как есть. Но именно из-за этого Аято первое время буквально жался к стене, думая, тем самым, что так ему, наверное, будет несколько комфортнее.       — Всё нормально? — поинтересовался стоявший позади Кен.       — Да, всё нормально, — ответил ему Аято, отрицательно качнув головой и переставая разглядывать интерьер узкой комнатушки.       Постаравшись расслабиться, Киришима чуть отпрял от светлой поверхности и полубоком повернулся к владельцу апартаментов. Только вот почти тут же был прижат обратно к стене сильными руками, ухватившими его за талию, и, встретившись с взглядом серых глаз, Аято почувствовал, как его губы накрыли чужие.       Растерявшись, подросток какое-то время медлил, но затем, собравшись с силами и переборов смущение, неумело ответил на поцелуй. Приоткрыл рот, пропуская чужой язык, переплетая его со своим и буквально утопая в этом странном танце.       Руки его невольно поднялись вверх, сжимая ткань светлой футболки, чуть приобнимая за шею и прижимаясь к Кену сильнее, чувствуя его тепло и напряжение, прошедшее по всему телу. Однако тот внезапно отпрянул от него, глядя на парня сверху вниз и расплываясь в довольной улыбке.       — За весь день терпения я это заслужил, — облизнув губы, сказал тогда Канеки.       Аято, кажется, вспыхнув ещё пуще, чуть кивнул, отводя взгляд в сторону.       Когда Киришима стянул с себя кроссовки и сбросил рюкзак на пол, рядом со шкафом, Кен указал в сторону комнаты, находящейся напротив, попросив подождать его там. После этого, щёлкнув двумя выключателями, хозяин квартиры скрылся в тёмном коридоре, а Аято прошёл по назначенному пути, как оказалось позже — на кухню.       Сказать честно, парню казалось, что квартиры в подобных районах должны быть просторными и большими, однако, теперь он убедился, что это не так. Вначале узкий коридорчик, теперь небольшая кухня, заставленная тумбами и шкафчиками, подвешенными под потолком, высоким и широким холодильником, газовой плитой, над которой возвышалась вытяжка, небольшим столиком, складывающимся, если того потребует воля хозяина, и четырьмя стульями, еле как умещающихся рядом друг с другом. На стене — широкое окно, уже хорошо знакомое хулигану, и из-за этого тот невольно вздрогнул, внезапно поддавшись желанию занавесить открытое пространство.       — Только в холодильник лучше не заглядывай! — крикнул из другой комнаты Кен и чуть тише добавил: — Для своего же блага.       Аято, удерживая верёвки на жалюзи, через плечо оглянулся на светлого гиганта, поблёскивающего в свете яркой лампы, и невольно сглотнул. Пожалуй, правда, лучше ему не знать, что там может находиться.       Удостоверившись, что жалюзи закрыты со всех сторон (для своего же собственного спокойствия), парень присел на один из табуретов, то и дело поглядывая в сторону холодильника, одновременно желая заглянуть и увидеть то, чего видеть ему не стоит, и вместе с тем понимая, что лучше ему этого не делать. И от мыслей этих, — ненужных и непутёвых, — отбил его появившийся в проходе Кен.       — Чай или кофе? — щёлкнула конфорка, вспыхивая тускло-синим пламенем, и тогда Канеки полубоком повернулся к гостю.       — Чай, — ответил тот, наблюдая за тем, как белобрысый потянулся к верхним полкам, доставая из полупустых шкафов заварку и две чашки.       Как успел заметить, квартирка хоть и казалась маленькой и была заставлена мебелью, но была почти что пустой. Пустые полки, пустые шкафы, пустые столы. Словно хозяина здесь почти не бывает и уют для него — лишь слово. Светлые голые стены, открытые окна, чистота, не нарушаемая совсем ничем — это несколько напрягало Аято, привыкшего жить в маленьком, хоть и убранном хаосе.       — Я почти не бываю дома, — отвлёк от исследования комнаты и виднеющегося коридора подростка Кен. И, заметив недоумённый взгляд, добавил: — Если тебе кажется всё здесь странным. Просто не нравится находиться в окружении четырёх стен. Здесь слишком… холодно и пусто. И это угнетает.       — Почему бы тебе с этим ничего не сделать? — спросил у него Аято, замечая, как собеседник тихо посмеялся себе под нос.       — А зачем? Это лишь моё временное пристанище. Ночлежка, не более.       — Тоука бы с тобой поспорила, — уже несколько тише проговорил парень.       Канеки, покосившись в его сторону, тихо усмехнулся.       — А она и спорила, — негромко сказал юноша.       Перед Киришимой встала большая керамическая кружка тёмно-коричневого цвета. Из-за этого поначалу казалось, что в ней налита простая вода, но стоило пару ударить в лицо, как хулиган учуял сладковатый запах чёрного чая — кажется, с какими-то добавками из трав. Кен же, как и подобает его вкусовым предпочтениям, вооружился чашкой с кофе и сел с другой стороны стола.       Решив дождаться, пока напиток его остынет, Аято обвил кружку пальцами, чувствуя, как те моментально согреваются, и подал голос:       — Ты ведь здесь всего лишь год живёшь?       — Плюс-минус месяц, — ответил ему Канеки.       — А до этого ты жил в двенадцатом районе?       Кен, приставивший было чашку к губам, отставил её обратно на стол. Посмотрел на свой напиток, а затем перевёл взгляд на собеседника, — тяжёлый, внимательный, — и только после этого, выдохнув, продолжил отвечать:       — Не только. В пятом, седьмом, одиннадцатом и даже пятнадцатом. Но перед тем, как перебраться в двадцатый, да, я находился в двенадцатом.       — То, что ты рассказывал про двенадцатый район — правда? — решил тогда поинтересоваться Аято.       — Правда, — согласился юноша, но почти тут же добавил: — Частичная. Я просто умолчал несколько деталей. Н… Нет, они не такие важные, — он запустил ладонь в волосы, встряхнув те, и под пристальным взглядом как-то даже ссутулился. — Ты ведь не отстанешь, пока я не расскажу тебе?       — Ты ведь обо мне всё знаешь, — Киришима, приподняв свою кружку в руках, пожал плечами как ни в чём не бывало. — Так почему я должен оставаться в неведении? Даже несмотря на то, что твоё прошлое — тёмное и суровое, да-да, это я слышал. Но этого мало, не находишь?       «Несносный мальчишка», — подумал тогда Кен, прищурившись. Но, сдавшись, решил, что расскажет ему: поверхностно, увиливая от основного. Но по большей степени честно.       И он рассказал. О том, что его ещё подростком приютила в двенадцатом районе группировка тамошних гулей. «Мне тогда было лет пятнадцать, — пояснил Канеки. — Жить самостоятельно, как понимаешь, было ещё очень сложно». Для того, чтобы не было проблем с обучением и местной полицией, пришлось встать под крыло «старших». И он, в общем-то, был не против — даже за.       Двенадцатый район стал тем местом, где он, наконец, смог стать «нормальным». Школа, какие-то мелкие знакомые, четыре года поистине счастливой жизни. И переломный момент, стоило в его жизнь ворваться странной девушке: изгою, той, кого никто не понимает.       «Меня зовут Ризе, — с улыбкой сказала та. — Приятно познакомиться, Канеки-кун»       А затем — кровь, убийства, ложная информация, ложное обвинение. И вся жизнь пошла коту под хвост.       — Нас словили, — продолжил тем временем Кен, глядя куда-то сквозь Аято: не то в окно, которое было зашторено, не то в пустоту, сосредоточившись на воспоминаниях. Взгляд белобрысого был задумчив и несколько печален, казалось, что в глазах его плескались разные, всевозможные эмоции, а интонация то и дело подрагивала, то повышая тембр, то понижая его. — Поймали, как бездомных дворняг. Допрашивали, пытались вынудить, кто это сделал. Глупо, но, кажется, они надеялись на то, что это сделал не я. А что оставалось? Я, перепуганный до усрачки, только и мог, что просить прощенья.       Нарушения законов в том районе не прощались. Будь ты хоть там завсегдатай, хоть всю жизнь провёл, надрываясь ради тамошних гулей — никто не даст поблажки, никто не уйдёт от руки так называемого закона. «Власть» в двенадцатом районе была и будет жестокой. И остановить её никто не решался.       Те несколько недель Кен вспоминал в страшных кошмарах, приходящих к нему, наверное, каждую добрую ночь, иногда просачиваясь в настоящий, сознательный мир, вызывая ложные приступы паники и гнева. Только, после этих слов, одноглазый добавил чуть тише: «Но делаю это не я».       — Первой они убили Ризе. — Канеки посмотрел в свою кружку. Пустая. — У меня на глазах. Думали, что это будет хороший урок. И, выслушав, были ко мне более снисходительны. Они меня не убили. Точнее…       — Точнее? — спросил тогда Аято, увидев, что собеседник его умолк, задумавшись.       — Они, — юноша поднял взгляд на подростка, заставляя того коротко вздрогнуть, — убивали меня раз за разом.       «Предполагалось, что полугули имеют большую мощь», — пояснил Кен, поведя плечом, будто отмахиваясь от этого суждения. И его, как подопытного, выставили в какую-то тёмную комнату, решив проверить данное предположение на практике. Проще говоря — пытали Кена всеми изощрёнными способами.       Он не был живым, но и не был мёртвым. В конечном итоге, запутавшись, где сон, а где реальность, он потерял самого себя и, кажется, сошёл с ума. И огромный провал в памяти, оставшийся в реальности, приходил по ночам, и юноша не понимал: правда ли то было или это просто его фантазия?       Кажется, он убил своего мучителя. Или это был не он.       — Ризе, — сказал Кен, кивнув, будто утверждая.       — Ризе? — переспросил Аято. — Причём здесь она?       — Она убила его, — пояснил белобрысый, выставляя перед собой ладони, — этими самыми руками.       После того дня, сбежав, перебравшись в другой район, начав новую жизнь, отголоски старой не переставали преследовать его. Голоса и шепот, подначивающие его делать то, чего он не хочет. Тело само движется, губы сами произносят слова, и ничего из этого Кен контролировать просто не мог. Словно им управляли: два человека, не ладившие друг с другом, а потому не способные найти согласие в решении.       — Возможно, я всё же немного сумасшедший, — горько усмехнулся Канеки. — Как и говорила Это. И я уже даже не знаю, что правда, а что вымысел — всё слишком сильно запуталось. Если честно, то… я даже не знаю, реально ли то, что происходит сейчас, — он поднял взгляд на подростка, замеревшего, слушающего внимательно и без перебивания. — Я не знаю, реален ли ты.       — Вроде как, я пока что могу контролировать ситуацию, поэтому вполне реален, — Аято хмыкнул, демонстративно похлопав себя по груди ладонями, показывая, мол, вот он я, из плоти и крови. — И могу с уверенностью сказать, — продолжил он, — что Кен, сидящий напротив меня, — это Кен. Безмозглый, слишком добрый, ненормальный, выглядящий так, словно если не сектант, то косплеер, а эта его вечная смазливая улыбка — жуть! Видел бы ты её.       Канеки, прикрыв рот кулаком, тихо прыснул, а затем и вовсе рассмеялся в голос. И страх, медленно подходивший со спины к Киришиме, вмиг ушёл. Те призрачные образы, мелькающие в серых глазах, померкли, оставляя лишь озорной блеск, который так привык видеть подросток почти каждый день. Наваждение ушло. И он надеялся, что насовсем.       Перестав смеяться, Кен вмиг посерьёзнел, посмотрев прямиком в глаза сидящему по другую сторону стола. Протянув руку вперёд, он перехватил ладонь Киришимы, лежащую на кружке, в свою и несильно сжал ту, несколько смущая тем самым самого парня.       — Даже если это миражи, — заговорил тогда белобрысый, — я не позволю им навредить тебе.       Тёмные глаза буквально гипнотизировали, и Аято даже не шелохнулся, когда Кен привстал на месте. Когда, упершись второй рукой о стол, наклонился через него, легко касаясь его губами в почти невесомом поцелуе. Коротком, почти тут же отрываясь, и, не переставая смотреть прямиком в глаза гостю, юноша уже более тихо сказал:       — Ты ведь понимаешь, для чего я тебя пригласил?       Аято вмиг залился краской, чувствуя, как щёки начало покалывать от подкатившего смущения. Он бы ещё позже спросил об этом, чтобы парень точно растерялся и передумал, убегая на все четыре стороны в приступе паники! Однако данного он не озвучил: он вообще и слова проронить от смущения не мог. Поэтому лишь коротко кивнул.       Кен, заметив такую резкую смену в настроении Киришимы, чуть отпрянул, будто переставая на того напирать (хотя бы так показалось самому Аято). И, чуть нахмурив брови, не то в недоумении, не то в понимании, быстро проговорил:       — Если не хочешь, я не буду тебя заставлять.       — Идиот! — Аято вспыхнул ещё пуще, но, поняв, что сказал это несколько громко, приунял пыл. — Я же пришёл, значит, я не против.       Заметив волнение и уверенность, искрящиеся в глазах подростка, Кен не сдержал тихого смешка, заставляющего хулигана возмущённо надуться, показывая всем видом, что смеяться над ним сейчас самое последнее дело. Но, заметив, что Канеки выпрямился, Аято сам невольно поднялся с места. Руку его так и не выпускали из своей. Да и не спешил тот своевольничать.       Тихие щелчки, гаснущий за ними свет, погружающий небольшую квартиру в темноту. Оставшись в кромешной тьме, Киришима поневоле сильнее сжал руку Кена, вызывая у того тихий смешок. Но подростку было сейчас не до этого: кажется, от волнения он даже забыл, что на самом деле он вредный, вспыльчивый и извечно недовольный парень. Сейчас все эти признаки стали лишь отголоском, оставшимся где-то там, за дверью, в подъезде, вместе с его здравым рассудком и храбростью.       Просторная полупустая комната, освещаемая, разве что, через тонкую щель задёрнутых штор. Свет от фонарного столба пробивался через плотную ткань, оставляя светлый след, но не давая видимости как таковой: хотя бы для Аято, глаза которого толком не привыкли к темноте.       — Стой! — сказал Киришима, заметив, как бледная рука потянулась к выключателю. Но, наткнувшись на вопросительный взгляд Кена, замялся. — Не включай. И так… И так нормально.       От собственных слов ему стало не по себе — словно ком застрял в горле. Однако парень почти тут же об этом забыл, стоило Канеки завлечь его в очередной поцелуй. Более глубокий, настойчивый, такой, каким его ещё не одаривали за эти несколько месяцев их вроде как отношений.       Вдавив тело подростка спиной к шкафу, Кен сжал в одной руке ткань футболки на талии, а второй, не выпуская чужую ладонь, прижал запястье на уровне головы, переплетая тем самым пальцы меж собой. Широко раскрывая рот, юноша целовал его глубоко и жарко, прижимая к себе, чуть покусывая губы, вызывая тем самым из груди парня тихие, почти не слышные стоны.       Почувствовав, как Аято мелко вздрогнул, стоило ладони Кена влезть под жёсткую ткань, как тот осёкся, внезапно разрывая поцелуй. И, посмотрев на того сверху вниз, на то, как Киришима, не в силах сомкнуть блестящие от влаги губы, пытался отдышаться, Канеки всё же пересилил себя и предложил в очередной раз:       — Мы всё ещё можем остановиться.       — Я… — на выдохе произнёс Аято, но, собравшись с мыслями, глубоко вдохнул и выдохнул, набираясь сил. И, открыв прикрытые глаза, уже более уверенно посмотрел на белобрысого: — Я не боюсь.       «Не боюсь Кена», — добавил про себя Киришима, вовлекаясь в очередной поцелуй.       Пружины дивана под спиной противно скрипнули, отчего Аято невольно сожмурил один глаз. Но почувствовав тяжесть чужого тела на себе, и вовсе зажмурился от холодных прикосновений к оголённой коже живота. Длинные пальцы щекотали бока, заставляли вздрагивать от холода и выгибаться навстречу, а от жаркого дыхания, приходящего прямиком в шею, сводило мышцы, а по спине проходили стайки мелких мурашек.       От лёгкого укуса в предплечье подростка передёрнуло: он, признаться честно, испугался. Старые воспоминания о том, как от него отрывали куски, некстати заполнили разум, но, поняв, что никто не собирается его есть, — хотя бы сейчас, — он несколько расслабился. Попытался расслабиться, делая это настолько, насколько позволяло ему положение.       Рука невольно сжала светлую ткань, а голова откинулась назад, позволяя Кену продолжить своё занятие. Он, чуть прикусывая кожу передними зубами, оттягивал ту, оставляя багровеющие пятна, и проводил по своим же отметинам языком, вдоль всей шеи. Каждый такой укус разносился мелкими разрядами тока под самой кожей, заставляя Аято жмуриться, отворачивать голову, утыкаясь носом в собственное плечо и сдерживать в себе глубокие вдохи, нередко вырывающиеся сквозь плотно сжатые зубы.       Проведя ладонями вверх, Канеки оголил бледную кожу подростка, оттягивая ткань футболки, а затем, чуть приподнимая его тело, и вовсе стягивая ненужный предмет гардероба. Склонившись над Аято, Кен провёл одними кончиками пальцев по животу, вздымающейся от частых вздохов груди, ключице и, касаясь подбородка, тот поддел его двумя пальцами, наклонившись ближе и вновь целуя в самые губы.       Короткий поцелуй в белую полосу, проходящую через губу по самому подбородку, после точно такой же, но в плечо, туда, где зияло белое пятно — напоминание о прошлой трагедии, случившейся зимой. Последний в запястье с тыльной стороны, в тонкую бледную точку. И Киришима, глядящий в это время прямиком в глаза Канеки, не сводившего с него взгляда, будто бы потерялся: во времени, в пространстве. Опьянённый, с затуманенным рассудком, его словно загипнотизировали эти тёмные, кажущиеся сейчас беспросветно-чёрными глаза. И он, сам того не замечая, перехватывает ладонь Кена в свою, переплетая пальцы и, притянув юношу к себе, коротко целуя в уголок рта, дожидаясь, когда Кен возьмёт инициативу в свои руки и, проникнув языком меж губ, завлечёт его в тот жаркий, ненастный танец.       Пальцы перебрались по бедру через тонкую ткань брюк, чуть приподнимая, прижимая к своей талии. И Аято, сжав ту своими коленями, вцепился пальцами в плечи Кена, чуть выгибая спину, отчего позвоночник неприятно хрустнул. Но парень того попусту не заметил; не обратил внимание, медленно тая под прикосновениями губ к своей шее и ключице, груди и животу.       Канеки, прикусывая бледную кожу, оставлял еле заметную, но темнеющую дорожку по груди, обводя кончиком языка контур соска и чуть поддевая тот зубами. Пересчитывая пальцами рёбра, проходя ими по животу, а затем поддевая застёжку брюк, которая с тихим щелчком разошлась в разные стороны. И именно этот звук, как гром среди ясного неба, заставил подростка очнуться, приходя в себя и возвращая ту долю паники, забытую им на жалкий промежуток времени.       — А ты точно… — начал было Аято, но умолк, уставившись взглядом на Кена, стянувшего с себя футболку.       Видевший это только издали, с расстояния, где толком и разглядеть ничего было нельзя, сейчас, находясь рядом, стоит руку только вытянуть, Киришима невольно замер, стоило ему зацепиться глазами за сильные плечи и грудь, за выпирающие кубики пресса, о которых самому хулигану, если совсем уж честно, только мечтать и мечтать. Бледный, но исполосованный белыми, едва заметными шрамами разной длины и толщины — оно буквально завораживало собой, и Аято невольно сглотнул слюну в пересохшем горле.       Одноглазый, заметив это, растянулся в широкой усмешке и, опершись руками по обе стороны от головы лежащего под ним, посмотрел на того сверху вниз и спросил:       — Что я «точно»?       — Ты… — Аято вдохнул в себя воздуха, собираясь с мыслями. — Ты точно знаешь, что делаешь?       — Конечно, я основательно подготовился.       — Побоюсь спросить, как?       Не убирая с губ всё ту же довольную улыбку, Кен прищурился, наклонился к самому уху парня и полушепотом проговорил:       — Порно смотрел. Такой ответ тебя устроит?       — Идиот, — ответил ему раскрасневшийся Аято, вызывая со стороны Канеки очередной смешок.       Когда брюки вместе с бельём скатились на пол с тихим шуршанием, Киришима вздрогнул всем телом: не то от холода, не то от чувств, переполняющих его. Ему было неловко, непривычно, а под прожигающим взглядом чёрных глаз хотелось просто провалиться сквозь землю. Но он, отворачиваясь, закрывал глаза, утыкаясь в собственное плечо, стараясь не думать ни о чём, не чувствовать, как ноги его внаглую раздвигают, проводя по бедру пальцами. Кажется, его почти разорвало со стыда.       Горячее дыхание в шею опалило, а холодные, буквально леденящие прикосновения к внутренней стороне бедра заставили продрогнуть и дёрнуть заведённой за спину одноглазого ногой. Аято попытался свести колени вместе, но тело нависшего над ним Кена попусту мешало это сделать. Поэтому, стиснув его ногами, он стойко терпел, надеясь, что ничего ужасного с ним не произойдёт.       Однако стоило юноше надавить на сжатое колечко мышц пальцем, входя в него на одну фалангу, как подросток, больше с испугу, нежели от чего-то ещё, внезапно вытянул руки перед собой, обвивая ими шею белобрысого и утыкаясь носом во впадину между предплечьем и шеей. Дыхание его участилось, глаза расширились, хотя ничего, кроме холода, он не чувствовал.       — Я не… — начал было парень, но Кен, зарывшись свободной рукой у него в волосах, тихо зашипел.       — Успокойся, — сказал тот, — ничего страшного.       Киришима, рвано вдохнув и выдохнув, чуть кивнул, однако не расслабился, как ему было велено — кажется, лишь ещё сильнее напрягся, прижимаясь к Канеки всем своим телом.       Ему не было больно, но странные чувства, сковывающие его бёдра и низ живота, не давали покоя: Аято ёрзал на месте, прикусывал зубами кожу на плече Кена и громко выдыхал сквозь сжатые челюсти, стоило пальцам в нём двинуться особенно резко или неаккуратно. Белобрысый хоть и старался делать всё как можно более безболезненно и медленно, но стоны, звучащие над ухом, и прижимающееся к нему тело, — такое желанное, как никогда близкое, — заставляли медленно терять контроль над ситуацией.       Возможно, именно поэтому, не провозившись с растягиванием долго, Кен чуть отпрянул от Аято, протягивая влажную от смазки руку к тумбочке и вынимая из верхнего ящика серебристый квадрат. Киришима, открывший глаза, чтобы посмотреть, что тот делает, увидел, как Канеки зубами откусывает от него часть, сплёвывая колющуюся упаковку куда-то в сторону. Но, стоило зазвенеть пряжке ремня, как он опять отвернулся, вновь испугавшись: куда угодно, только не в то место, которым сейчас, наверное, у него забита вся голова.       — Ст… Стой! — внезапно запаниковал Аято, испуганно посмотрев на Кена. Краснея, стараясь отвести взгляд, но изрядно паникуя от одних только представлений, ему вдруг стало не то, что не по себе — пришёл тот момент, когда захотелось на всё наплевать и просто сбежать. — Он же… Разорвёт меня, ты что, серьёзно?!       — Ты что, готов отступить тогда, когда мы зашли так далеко? — шутливо поинтересовался Кен, но, заметив, что парень вновь пытается оправдаться, придумать причину, лишь бы как-то избежать всего этого, внезапно вцепился тому в плечи, вдавливая всем весом того в простынь. Он был уже почти на пределе, и какие-то игры в «не хочу, не буду» его явно не радовали. Но пугать было нельзя. Иначе сделает только хуже. — Послушай, — как можно более спокойно заговорил Канеки, — я не причиню тебе вреда. Просто доверься мне.       Аято вновь хотел было возразить, но, закусив губу, лишь согласно кивнул. Довериться… Сколько раз его просили довериться?       «Я не боюсь», — в мыслях проговорил сам себе хулиган, сглатывая слюну и вновь кивая, в этот раз постаравшись расслабиться.       Стоило Кену войти в него лишь одной головкой, как Киришима, выгнувшись в спине, широко распахнул глаза. Боль мелкими, почти незаметными покалываниями прошлась по ногам и копчику, а дискомфорт, появившийся в районе бёдер, не давал ему покоя. Поэтому, вцепившись в плечи одноглазого ногтями, он попытался отстраниться, только вот тот, напротив, прижал подростка к себе плотнее, входя в него ещё глубже и вызывая большую боль, вырывающуюся из глотки громким вскриком.       На глазах выступили слёзы, и Аято просил, нет, молил, чтобы они закончили. Сжимаясь всем телом, ёрзая на месте, но не имея возможности банально отстраниться, он лишь сильнее цеплялся за Кена, который, удерживая его одной рукой, а второй поглаживая по волосам, негромко, хрипло, сквозь сжатые зубы говорил, что всё хорошо; нужно лишь немного перетерпеть. И Аято с радостью бы! Только паника, разросшаяся в груди, не давала ему покоя и того терпения.       Ухватившись руками за бёдра, Канеки двинулся назад, оставаясь в теле парня одной лишь головкой, а затем вновь поддаваясь вперёд, входя, кажется, ещё глубже. И так по кругу, повторяя данные движения, с каждым разом всё резче и чаще, отчего из груди Аято вырывались хриплые громкие вздохи, чуть ли не крики, переходящие в болезненные постанывания. Ему было больно, но, привыкая к этой боли, вскоре он смог её терпеть: так ему, по крайней мере, казалось.       Надавив пальцами на кожу сильнее, наверняка оставляя на ней несколько тёмных синяков, скажущих о себе лишь на следующий день, Кен вошёл одним резким толчком, почти во всю длину, и тогда Киришима, разжав челюсти, чуть было не прикусывая себе если не язык, то щёку, разразился в новом стоне: не похожем на предыдущий, более сладостном и довольном. Болезненные разряды тока всё ещё проходили вдоль всего позвоночника, заставляя пальцы непроизвольно сжиматься, но, привыкнув, через эту пелену стали просачиваться иные чувства, не затмевая её полностью, но хотя бы позволяя забыться. И Аято забылся: полностью, с головой, позволяя вдалбливаться в своё тело, постанывая в голос, совершенно не стыдясь этого и выгибаясь под жаркими прикосновениями к собственному телу. Хоть через силу и боль, но он почувствовал приятное тепло, разносившееся наслаждением по всему телу.       Неопытный в этом деле, Аято кончил первым, пачкая свой живот и часть груди нависшего над ним Кена. Выгнувшись струной, парень обмяк, прильнув всем телом к казавшейся на тот момент холодной простыни и немного жмурясь, чувствуя не прекращающиеся толчки. Были бы силы, он бы, возможно, возбудился по новой, но сейчас, истощив себя и физически, и морально, парень мог просто лежать и дожидаться того, когда всё закончится.       Излившись с тихим стоном, Кен склонил голову, утыкаясь лбом в плечо Аято. Тот, покосившись в его сторону, внезапно сощурился, стоило белобрысому выйти из него и, сбросив использованную резинку куда-то под диван, буквально упал сбоку, притягивая Киришиму к себе, завлекая в тёплые, хоть и немного сырые от пота объятья.       Аято должен был на него злиться. Он просил его остановиться, просил не делать, но, не послушав его, Кен дошёл до конца, и теперь… хулиган просто не мог протестовать. Особенно после того, как сам, выгибаясь, стонал, точно какая-то девка из дешёвых порнофильмов — только не так наигранно, точнее, совсем не наигранно.       Смутившись от собственной мысли, подросток уткнулся носом в грудь Канеки, стараясь не забивать мысли подобным хламом. А тот, покосившись в его сторону, перебрал несколько тёмных прядей меж пальцев.       — Прости, — несколько тихо и хрипловато проговорил Кен, на что парень лишь покачал головой, мол, ничего, всё нормально.       Откашлявшись, юноша поцеловал его в район виска и, зарывшись в волосах, всё так же негромко сказал:       — Я люблю тебя, Аято.       — Я… — вздрогнув, начал было тот, но осёкся на полуслове.       Любит? Так ведь называется это странное, трепетное чувство? Желание всегда быть рядом, прощать любые, — самые большие минусища! — проступки и ошибки? Кажется, так когда-то говорила ему подруга, но…       «Ты ботан — да. Хулиган — не то слово! Но только не влюблённый мальчишка»       Аято усмехнулся.       — Я тоже тебя люблю.       «Я не боюсь монстра», — с улыбкой подумал подросток, жмурясь от короткого поцелуя в кончик носа.