Das Werk

Ветер слабо развевал волосы. Небо на востоке окрасилось в кроваво алый цвет, оно отражалось в темной воде, и заливало весь город багровыми отблесками. Аир стоял на балконе и смотрел на город. - красиво, правда? - Как огонь. Или кровь. - Скорее огонь, - отозвался Аир, обратив внимания на последние золотые отблески. Ему нравилась Венеция. Возможно, сказывалась итальянская кровь. Но этот город он любил больше всех остальных, залитых солнцем или пестрящих буйством красок, он словно ощущал что-то родственное. Мрачные тайны, мистические истории, сама атмосфера – все это каким-то чудесным образом являло гармонию с его внутренним состоянием. Здесь он чувствовал себя как дома. Пожалуй, это было единственное место, где он чувствовал себя так. По правде говоря, ту неприглядную обратную сторону Венецию, как с полотна Микеле Мариески «Вид Большого Канала в Венеции с фундамента дель Вин», он любил даже больше, нежели Венецию помпезную и блестящую, такую как на картине «Набережная дельи Скьяволи с Пьяцеттой в день Вознесения». - Забавно. Пожар в городе на воде, - Романьези встал рядом с Аиром, опершись о каменный парапет. – Неплохо смотрится со стороны. Европейцы слетаются сюда, в каких-то романтических мечтах представляя себе этот город, на самом деле прогнивший и воняющий, как полуразложившийся труп. Морщат нос, а потом, вернувшись назад, рассказывают о нем восторженные истории. Странные люди. - Я люблю этот город. - Ты не был в его трущобах. - я был. - Ах да, извини, это, хм, типичная реакция. Аир смотрел на алые отблески, которыми солнце разрисовало город словно кистями. Сегодня он чувствовал удивительное спокойствие. Город тоже. Ему нравился теплый ветер, и даже запах воды. Да, надо признать в трущобах было гораздо менее приятно. Дом Романьези находился на одной из центральных улиц, это было красивое двухэтажное строение, отделанное со всем вкусом. Несмотря на свое пренебрежение к положению в обществе и к роскоши, мэтр все же не пренебрегал удобствами. Хотя еще до их знакомства, Аир часто представлял себе его ютящимся в какой-нибудь затхлой каморке, доверху наполненной книгами и артефактами. Тогда из его головы еще не до конца выветрился весь суеверный бред и прочая ерунда, навязанная легендами и поверьями. - Вы циник, - даже после нескольких лет, проведенных с Романьези под одной крышей, он все еще говорил ему Вы. - Придется, если будешь жить столько, сколько я. - Мы уже говорили с вами на эту тему. - Да, я помню. В прошлый раз, кажется, тебя не слишком воодушевили мои слова. - Признаться, наоборот. Они утвердили меня в обратном. - Ну-ну, - Аир не видел его лица, но чувствовал, что тот улыбнулся. – Я не вправе тебя переубеждать. Твои ошибки, это твои ошибки. Я также не собираюсь отказываться обучать тебя. Это не в моих правилах. Если я берусь за дело – я всегда довожу его до конца. Аир понял, сейчас тот самый момент, когда можно вызвать его на откровенность. В воздухе витало какое-то расслабленное спокойствие. Возможно, Романьези опять взбрыкнет и ответит насмешкой или колкостью, возможно, станет холоден и уйдет, заявив, что это не дело ассистента – лезть в личную жизнь своего учителя, но попытка не пытка. - Скажи, сколько ты живешь? – ты, тоже вылетело как-то само собой. Мэтр склонил голову. - Много. Очень много. - Тогда, наверное, ты знаешь, зачем? - Не знаю. Раньше знал – теперь нет. Аир молчал в недоумении. Он ожидал, что Витторио все же повернется к нему лицом. Но тот продолжал смотреть куда-то вдаль. - Просто то, ради чего я думал, я живу, на поверку оказалось совсем не таким важным, как я полагал, так бывает. Вообще жизнь – это чрезвычайно скучная штука, но вот беда: чем дольше ты живешь, тем больше привыкаешь. И тем страшнее умирать. Это как привычка, как зависимость. Вообще, я считаю, что нужно умирать молодым. Пока ты не стал еще зависим. Знаешь, как трудно избавиться игроку от своей зависимости? Как трудно избавиться от привычки? И потом грехи. Они висят на нас, накапливаясь как долги, и в какой-то момент мы понимаем, что не можем перестать играть. Потому, что у нас нет другого выхода. - Ты все же веришь в Бога? - Ты удивлен? К этому приходят все. Рано или поздно. Не то чтобы я был религиозным человеком. Я не причисляю себя ни к одной из конфессий, несмотря на то, что многие считают нас итальянцев ревностными католиками. Все это фарс. Просто дешевое представление, которое разыгрывают перед нами сильные мира сего с какими-то своими целями. Но высшая справедливость все же существует, хотим мы того или нет. – Он помолчал. – По крайней мере, мне хочется в это верить, иначе в этом проклятом мире не останется ничего, за что можно держаться. Быть может, ты думал, что я продал душу за вечную жизнь? – Он рассмеялся. Повисло молчание. Аир молчал, потому что не знал, что сказать и боялся спугнуть момент. Романьези то ли обдумывал, стоит ли говорить дальше, то ли размышлял о своей жизни, предавшись воспоминаниям. Это продолжалось минуты две, но Аиру показалось, что прошел уже час. Он уже и сам отвлекся, вслушиваясь в отдаленные голоса гондольеров и тихий шепот воды. - Мне действительно удалось найти этот паршивый эликсир. Правда, он не совершенен. Он лишь замедляет естественные процессы, но как только я перестану принимать его, время быстро возьмет свое. Конечно, я не скукожусь, как высохший лист, и не рассыплюсь в прах сию же минуту. Но прожитые годы напомнят о себе. Причем, в буквальном смысле, не по дням, а по часам. Возможно, день будет идти за год, я не проверял. Витторио соизволил, наконец-таки, взглянуть на Аира. Он всегда смотрел так, будто знал что-то недоступное другим, немного с насмешкой, будто оценивающе, взгляд этот словно говорил: «Посмотрим, чего ты стоишь», вот и сейчас он буравил Аира глазами, и взгляд его словно говорил «Достоин ли ты того, чтобы слышать это?» Аир молчал. - Ты думаешь, если будешь молчать, я сейчас как на духу расскажу тебе всю свою жизнь? - Нет. Я просто молчу. - Смотри-ка, ты уже чему-то научился. Молчание – это наиболее верное из действий. - Еще скажи, что наиболее верное из действий – бездействие. - Бездействие – тоже своего рода действие. Бездействие, как и действие, может быть виновным. Смотря какую ситуацию ты имеешь в виду. В твоем случае сейчас лучше молчать. Не находишь? - Мне все равно. Ты все равно никогда не отвечаешь на мои вопросы. - Я подталкиваю тебя к поиску ответов. Человек не ценит то, что достается ему легко, будь то блага материальные или нематериальные, но добытое потом и кровью он хранит бережно. - У тебя на все есть своя теория. - Может быть. - Почему ты никому не рассказал о своем открытии? - А зачем? Аир был удивлен, но постарался это скрыть. - Как же, ты не хочешь принести пользу? Ты мог бы подарить людям новую надежду. - Зачем? Только представь, во что превратится мир тогда! Постоянная охота за новой порцией чудодейственного эликсира! Будь уверен, он будет доступен только для богатых, что еще более усугубит социальное неравенство. Зачем это надо? И потом, ты забыл, что я мизантроп? – Он рассмеялся. У него был очень приятный бархатистый голос, и когда он смеялся, его смех совсем не был похож на адский хохот безумного злодея. Он снова резко стал серьезен. – Я не собираюсь делать ничего для этого сброда. Все мои открытия уйдут со мной. - Это глупо. Ты не хочешь оставить следа? - Зачем оставлять след, если я пока не собираюсь никуда уходить? - Логично. Но все равно глупо. Значит, ты не откроешь мне секрет? - Кто сказал, что я собираюсь делать для тебя исключения? «Чего и следовало ожидать, - подумал Аир, – разговор окончен». Но Романьези не уходил. - А что бы ты сделал на моем месте? - Поступил бы абсолютно также, - улыбнулся Аир. - Ну вот видишь. В самом деле… А Знаешь, Венеция, не мой родной город. Я родился в Падуе. Там же я учился и провел значительную часть сознательной юности. С этим городом у меня многое связано, но я не собираюсь рассказывать тебе, что и почему, да тебя это и не интересует. Все, что тебя интересует – это мои исследования, разве не так? Если подумать, я и сам не знаю, зачем собираюсь рассказать тебе все это. Не в моих правилах изливать душу, может, мне просто скучно или может, я не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки. Не могу сказать, чтобы ты был мне особенно симпатичен, но если я могу тебя предостеречь, почему бы не сделать этого? Правда, ты все равно не послушаешь. Скорее всего, - он усмехнулся, - я просто хочу, чтобы кто-то знал о моей жизни, чтобы рассказать о ней, я, знаешь ли, тщеславен. - Да, нелестного ты обо мне мнения. И почему ты так думаешь? - Потому что, если ты избрал себе путь, ты не свернешь с него пока не дойдешь до конца, или пока не свернешь себе шею. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты такой же как я. И это не комплимент, скорее наоборот. - А кто были твои родители? Романьези, проигнорировав вопрос, продолжал. - В Падуе жил мой первый учитель, его звали Фабио Абате. «Неужели даже такой тип как Романьези может с теплотой отзываться о ком-то и хранить в сердце воспоминания, даже у него был кто-то, кто был ему дорого», - подумал Аир, Витторио приобретал в его глазах человеческие черты. - Я до сих пор помню его, это единственный человек, которого я ненавижу. Потому что он лгал мне. « Я должен был заподозрить в этом какой-то подвох», - мрачно подумал Аир, а вслух спросил. - Мне всегда казалось, что ты вообще всех ненавидишь. - Нет, все остальные мне попросту безразличны. Они просто скот. Чтобы быть достойным ненависти, нужно быть поистине достойной и выдающейся личностью. И я признаю, он таковой являлся. - За что же ты его так ненавидишь? - Он пытался навязать мне свои ложные идеалы. - Я полагаю, эти идеалы выглядели ложными только в твоих глазах. - Не кажется ли тебе, мое дорогое дитя, что ты стал забываться? Если я откровенничаю сейчас с тобой, это совсем не значит, что я стал относиться к тебе как к равному. Ты все еще зависишь от меня. - Я ни от кого не завишу. Романьези только фыркнул и презрительно посмотрел на него. - Если я перечислю тебе все факторы, от которых ты зависишь, твоя детская психика не выдержит такого удара. Поэтому, несмотря на жгучее желание, я все-таки воздержусь от сего действа. - И что же дальше? - Дальше? Ничего особенного. Не думай, я не убил его под покровом ночи. Я могу с гордостью признаться тебе, что я ни разу не обагрил свои руки кровью. Это не мои принципы. Ты удивлен? Аир задумался. - Не настолько. - Он пытался заставить меня верить в то, во что верил он. Я не переношу этого. - Разве ты сам не делаешь этого? - Я не говорю, что мои суждения это истина в последней инстанции. Самое гадкое, что в какой-то степени ему это удалось. И за это мне приходилось расплачиваться. Причем цена была довольно высока, - его губы искривила странная усмешка, была ли она горькой или злобной, Аир так и не понял. - Потом я уехал. Я много ездил по свету, но нигде не мог найти своего места. Я гонялся за какими-то призрачными знаниями, преследуя тень каких-то несбыточных надежд. Наверное, каждый должен через это пройти. Мне приходилось сталкиваться с самыми непривлекательными сторонами жизни, и поэтому я считаю, что имею право судить о ней. Я не отрицаю, в ней есть что-то хорошее. Но все хорошее надо взлелеять, слабые ростки добра нужно поливать и удобрять, за ними требуется уход и благодатная почва, тогда как сорняки злобы гораздо менее прихотливы, они произрастают где угодно и в каких угодно условиях, неважно будь это трущобы или дворцы. Много раз мне приходилось скрываться, чтобы не быть схваченным и убитым, приходилось бросать все и бежать в неизвестном направлении, во тьму, в ночь, в неизвестность, и начинать все сначала, имея только собственный опыт за плечами. У опыта всегда горьковатый привкус, как и у истины впрочем. И я говорю тебе, остерегайся иметь связи с сильными мира сего. Об этом предостерегли своих последователей еще ученые прошлого. В случае провала эксперимента ты будешь осмеян и изгнан с позором, в случае же успеха – либо сгниешь в камере в безвестности, и это еще не самое страшное, либо закончишь свои дни по приказу того, на чье покровительство надеялся. Я знаю, через это я тоже проходил. - Поэтому ты решил, что никогда не откроешь своих изобретений людям? - Да. Хотя изобретений это слишком громко сказано. Но в любом случае никто из них не получит от меня ничего. Все, чего я достиг, я унесу с собой в могилу. Правда, это будет еще не скоро, - он улыбнулся. Именно мои достижения этому поспособствуют. - И у тебя никогда не было тех, кто был тебе по-настоящему близок? - Ты имеешь в виду то, что принято называть дружбой или, может быть, любовью? В конечном счете все заканчивается одинаково. Я не питаю ложных иллюзий на этот счет. Я не ищу того, кому открыть душу – мне достаточно найти того, с кем я могу выпить вина в забегаловке, я не буду искать идеальную женщину, чтобы провести с ней всю оставшуюся жизнь, потому что это обман, просто иллюзия больного сознания, мне достаточно найти любовницу на пару недель. Чем дольше ты живешь, тем яснее ты понимаешь, что нет ничего вечного. Когда ты молод, ты живешь порывами, ты веришь, каждое твое очаровательное заблуждение – навсегда. Но чем больше этих заблуждений проходят, тем больше ты понимаешь, что ошибался. Дети не верят в смерть. Они бессмертны. Для молодых людей не существует границ – они всесильны. Чем дальше мы двигаемся вперед по своему жизненному пути, чем больше спотыкаемся и чем больше натираем мозолей, тем яснее понимаем безнадежность и бренность нашего существования. Но в итоге мы становимся слабы, наши тела немощны, а лица уродливы. Мы никому не нужны и уходим в мир иной. Про нас говорят: «он прожил славную жизнь», или» его жизнь не стоила выеденного яйца», неважно. Важно, что мы совершили свой круг. Жизнь это круг, цикл, все будет повторяться. - Какие-то безрадостные перспективы. - Ты сам все это прекрасно знаешь. - Однако мои призрачные надежды еще не испустили последний дух. Они пока только агонизируют. - Тогда наступи им на глотку. Чем раньше, тем лучше. - И зачем так жить? Тогда уж совсем никакой радости не останется. - А что для тебя радость? Никто не заставляет тебя. Я просто дал тебе совет. - Романьези отвернулся. - В нашем существовании места для радости нет, чем раньше ты это поймешь, тем меньше душевных травм получишь. Скажи, скольких людей ты можешь назвать своими друзьями? Аир замешкался. - Кого ты ценишь, и кто ценил бы тебя? Воспоминания о ком вызывают у тебя улыбку на лице, без всех этих горьких и примесей разочарований, огорчений? - Профессор… - Профессор мертв. Мертвые имеют одно преимущество – о них мы всегда лучшего мнения, чем о живых, ибо они уже ничем не насолят нам. Еще варианты? - Нет. - Что нет? Ты отрицаешь и это бесспорную истину. - Нет, я отвечаю на поставленный тобой вопрос, - зло произнес Аир, опустив голову. – я вынужден признать, что ты прав. - Вот видишь. Ты должен освободиться от своих страстей, которые присущи людям. Только тогда ты сможешь добиться чего-то. «Я не хочу жить, как растение, такой бессмысленной жизнью. Твоя наука нужна мне, чтобы добиться желаемого. Мне не нужна вечная жизнь с ее созерцанием и ненавистью, ко всему живому и неживому», - думал Аир. Не поднимая глаз, потому что он и вправду боялся, что Романьези прочитает его мысли. - Не знаю, чего ты хочешь от своей жизни... Зачем ты хочешь вернуть ее? - Это не должно тебя волновать, - Аир хотел развернуться и уйти. Начавшийся так хорошо и обещавший стать прекрасным солнечный итальянский вечер своего обещания не сдержал, и Аир предпочел ретироваться, прежде чем станет хуже. Как правило, они с Романьези редко приходили к единому мнению в вопросах жизненных, не касавшихся науки, он уже привык к этому. Солнце щедро раскрашивало улицу на свой манер, заливая все золотисто-алыми красками, ему не было дела до людских дрязг, для него это было слишком мелко, и их муравьиные амбиции его никак не заботили. Аир подумал, что, возможно, для кого-то этот вечер продолжал оставаться прекрасным. - Она ведь предала тебя, так? - Витторио поймал его за локоть, больно схватив цепкими пальцами, не давая уйти. - Мне кажется, я не посвящал Вас в подробности своей личной жизни,- холодно ответил Аир. Это «Вы» снова само собой вырвалось у него, словно подчеркивая их отчуждение. - Значит, я прав,- усмехнулся Романьези. - И так Вы пришли к такому выводу? - Я же говорю, твои идеи слишком фанатичны. Ты так надеешься на успешный исход в следующей, хм, жизни, потому, что в этой тебе не удалось получить желаемое. - Да, Вы знаете, что я потерял человека, который был важен для меня, и мы с Вами уже обсуждали Ваше отношение к этому вопросу. Единственное, чего я не могу взять в толк, так это то, почему Вас так это волнует. - Как же ты упрям! Понятное дело, что ты не профессора хочешь вернуть в наш бренный мир, - он улыбнулся. - Если бы она не оставила тебя, если бы она покинула этот мир в любви к тебе, поверь, ты не видел бы необходимости в том, чтобы тревожить ее дух. Ты просто знал бы, что там, - он задумался на мгновение, - если это "там" действительно существует, - вы были бы вместе навсегда. Но все было не так, и поэтому твое уязвленное самолюбие, твоя неугомонная душа никак не могут отпустить ее, не дают тебе освободиться от этого наваждения. Я понимаю тебя, даже понимаю почему, зачем все это тебе. Наверное, ты все еще думаешь, что она совершила ошибку, но успела ее осознать, что она все равно вернулась бы к тебе? - Не знаю. Мне было бы достаточно, будь она жива. - Не-ет, будь она жива, ты ненавидел бы ее. - Возможно. Так послушай, если она предала тебя один раз, предаст и во второй. Я не требую, не приказываю, у меня нет на это права и мне безразлична твоя судьба в принципе, но позволь дать тебе совет. Оставь это. Эта страсть гибельна. Да, и к тому же ты не сумеешь осуществить превращение. Люди устроены несколько сложнее, чем металлы, хотя, в принципе структура всех веществ имеет что-то общее. - Спасибо за беспокойство, я правда тронут. Но если у меня есть идея, она должна воплотиться, иначе она просто сожжет меня изнутри. Витторио отпустил его. - С тобой разговаривать все равно, что со стеной. Это наука, это не магия. Если ты собираешься уподобиться Орфею или продавать душу, то ты пришел не по адресу. - Я знаю, куда я пришел. И я знаю, что ты, как никто другой, обладаешь тем, что мне нужно, Alchimista Nero , не правда ли. Романьези склонил голову, Аир не видел выражения его лица, но на секунду ему показалось, что тот сейчас рассмеется. Витторио отцепил маленький невзрачный ключик от связки, висевшей у него на поясе и, подержав его на ладони, словно взвешивая, протянул Аиру. - Найдешь в библиотеке дверь сам. Я не собираюсь в этом участвовать. В любом случае я желаю тебе удачи в твоем нелегком труде. Она тебе очень пригодится. Не сказав больше ни слова и не дожидаясь ответа Аира, Романьези оставил его в одиночестве в лучах догоравшего багровым заревом заката - темный силуэт на фоне неба цвета свежей крови.