Das Werk

Надо сказать, Аир тоже чувствовал себя не лучшим образом. И как всегда в таких случаях, отправился изучать город. Его прогулка завершилась тем, что он обнаружил, что находится в совершенно незнакомом месте, но его это ничуть не смутило. Темнело, на западе небо уже укуталось в темно-синий бархат, пока на востоке все еще нежно розовел закат. Он часто уходил вот так, просто побыть одному, подумать о жизни, или, наоборот, отдохнуть от всех своих мыслей, отдавшись очарованию момента. Ему даже случалось ночевать под открытым небом. Бояться было нечего, его одежда была хоть и опрятна, но слишком скромна, чтобы на него могли позариться грабители, чего еще он мог бояться? Теперь у него было много знакомых среди гондольеров, разумеется, все знали его под вымышленным именем. Чаще всего его принимали за уличного артиста или поэта, и если за артиста он вряд ли мог сойти, учитывая его мрачное и задумчивое выражение лица, то быть поэтом не составляло для него труда. Порой она даже декларировал стихотворения, и если с сочинением своих собственных у него не ладилось, он переводил стихотворения других авторов, порой внося в них незначительные изменения. Это была невинная ложь, непросвещенные, добродушные горожане (он чаще всего проводил время в скромных районах города) не могли заметить подвоха и выражали одобрение. В нем уже никто бы и не признал загадочного и сумрачного аристократа, каким он был у себя на родине. Хотя… что являлось для него родиной? В нем было намешано столько кровей, и ни одну из стран он, наверное, не смог бы назвать своей родиной. Хотя Италия, пожалуй, лучше всех подходила на эту роль. Он привык путешествовать, не задерживаясь на одном месте долго и не врастая корнями в почву тех стран, которые посещал, он часто ловил себя на мысли что живет как оторвавшийся от ветки листок, гоняемый ветром. Но здесь он чувствовал себя свободно, здесь ему дышалось легко. Ничто не выдавало в нем теперь его высокого происхождения, солнце опалило его лицо, лишив его благородной бледности, которой так любят кичиться завсегдатаи салонов и душных залов. В своем простом скромном, если не сказать чересчур, наряде, с растрепанными темными волосами и обветренным лицом он походил на самого обычного уличного паренька, каких тысячи. Более того, по каким-то непонятным причинам, теперь он даже выглядел моложе, чем раньше. Аир ловил себя на мысли, что ему нравится такая жизнь. Какой-то части его нравится. Беззаботность и легкость, без беспокойств о завтрашнем дне и о своем месте в этой жизни, без каких-либо притязаний, простая жизнь, как она есть, возможно, он хотел бы прожить ее именно так, но другая его часть была слишком амбициозна. И слишком сильно было желание, горевшее в его душе, обжигающее, будто горячие угли, желание одержать верх над природой. Аир сел на нагретые за день камни, смотря в алеющую даль. Говорят, вода успокаивает, может, поэтому ему так спокойно здесь? Возвращаться в дом Романьези он сегодня не будет. Можно переночевать у Джузеппе, в последнее время он сдружился с этим молодым гондольером и тот иногда предлагал ему крышу над головой. Иногда вообще предоставляя свою скромную каморку полностью в распоряжение Аира, такое случалось, если молодой повеса отправлялся на свидание. Старый Джакомо и его жена всегда готовы были разделить свой скудный ужин с Аиром. Но сегодня ему просто хотелось побыть одному. Он задумывался о том, насколько просты и приятны эти люди в общении. Будь его воля, он никогда бы и не вернулся туда, в этот грязный и подлы мир лицемерия и жестокости. Пусть лучше его одежда и лицо будут в пыли, чем его душа погрязнет в пучине пороков. Но в глубине души он знал, что слишком слаб, чтобы принять это решение раз и навсегда. Он все равно вернется. Он не сможет изменить себя, и будет вспоминать эти дни, эти вечера, и они будут согревать его душу щемящим теплом, когда он вернется в холодный плен фальшивых улыбок, звенящих монет, шуршания шелка и аромата духов, призванного скрывать запах разложения душ. Он знал теперь, почему люди в свете так надушены. Потому что они боятся, что от них будет пахнуть гнилью. *** Аир поежился от утреннего холодка и открыл глаза. Он так и спал, укрывшись своим плащом. Солнце только вставало, на востоке занималась заря, но Аир знал, что в городе уже кипит жизнь, уже как гигантский улей шумит базар, уже слышны крики гондольеров. «Боже, это так прекрасно, ощущать течение жизни», - подумал он. Нужно было возвращаться. Отыскать обратный путь было нетрудно. Совсем скоро показались знакомые места, мимо пронеслась стайка девочек-хористок. Они спешили на урок, но так многие из них уже достигли определенного возраста, были не лишены кокетства, и в Аире видели симпатичного молодого человека, то мимоходом бросали на него заинтересованные взгляды, хихикая и оживленно перешептываясь. Аир не обращал на это внимания. Здесь неподалеку находилась школа, где воспитанниц обучали музыке, главным образом духовной, хотя большинству из них больше подошли бы какие-нибудь легкомысленные пьески. Аир иногда слушал под окнами, как они пытаются осилить церковные песнопения, но чаще всего безрезультатно. Он задумался, как все-таки странно вышло, он уже не первый год живет в Венеции и за все это время ни разу не побывал в опере, которой так славится этот город. Его туда даже не тянуло. Все, что ему было нужно в этот период жизни, это тихие улочки, романтическое одиночество и размышления под открытым небом. Он залечивал свои раны, пользуясь каждым моментом, так как знал, впереди их будет еще много, очень много.