Без правил

Эдуард, вообще-то, интроверт. И его, вообще-то, все остоебало. Вот от слова вообще. Все, чего он хочет, — это сидеть в комнате и пить чай, читая книгу. А не толпы фанатов, следящие за каждым его жестом, не тщательный подбор слов и деталей одежды, не вот это вот все. Положение обязывает. Королевский инкуб, в буквальном смысле произошедший из рода королей из иного мира: в этом он все тот же король. «Как это сделает Эдуард, Эдуард то, Эдуард се» — он на устах у всего Ада, а то и за его пределами. Каждый его выход «во тьму» — «явление царя народу», каждый его поступок — верный (даже если это вовсе не так). Когда Эдуард решает домогаться Габриэля, его поступок воспринимают с восторгом. Раньше инкубы никогда не ластились к себе подобным. Только пары инкуб плюс суккуб или инкуб плюс любая особь женского пола любой расы: тогда это именовалось работой. Инкубы счастливы в браке с суккубами, инкуба может вызвать любая особь женского пола, готовая отдать энергию и получить любовь, инкубы не могут быть в паре с демонами, нет-нет-нет. Когда Эдуард выступает новатором, толпа захлебывается восхищенным визгом. Рука Эдуарда на паху Габриэля, вторая — на его плече. Демон дышит тяжело, рвано, а толпа, наблюдая, томится пульсацией в нижней части живота. Это же так ново, это же так необычно, давай, Эдуард, ату его, ату! Эдуард издыхает от скуки. Все, что он делает, абсолютно все воспринимается как идеальный поступок. Он думает, что мог бы убить какого-нибудь особо назойливого черта (не Криса) из начальства и его бы оправдали. Черти надоели, суккубы надоели, все надоели, а рыжий демон дышит рвано и стонет жалобно и плаксиво. Он хочет, чтобы Эдуард его отпустил, убрал от него руки, и хочет, чтобы тот продолжал. Эдуард отпускает сам. Напоследок хлопает возбужденного демона по причинному месту, и толпа фанатов его королевского величества довольно смеется над взвизгнувшим демоном. Издеваться над особью своего пола так забавно, это так смешно, это так по-королевски, так может только Эдуард. И энергия полнится с рыжего демона только Эдуарду. Лоренс наблюдает. Молчит, воздух жадно ртом хватает и думает — снова и снова — о том, что уже давно сформировалось в мыслях. Он любит Эдуарда. Именно любит, не просто хочет, не просто жаждет, чтобы Эдуард держал руки на его плече и паху, нет, он темноволосого инкуба именно любит. Лоренс щурит мышиные серые глаза, волосы пепельные оправляет, шею потирает и, как обычно, приходит за советом к наставнику. Кристьен заваривает черный чай, очередную книгу про любовь однополых пар Лоренсу сует и не знает, что делать с повзрослевшим воспитанником. Возможно — определенно, априори, точно — его вина: был слишком неразборчив в связях, подал плохой пример. Демоны кружат вокруг главного черта калейдоскопом, авось иной раз кто и соприкоснется с центральной деталью пазла. А Лоренс вырос. И влюбился. Искренне, верно, по-настоящему. Кристьен спихивает Лоренсу Цербера («Заведет питомца и успокоится!»), но того и наличие запрещенного в Аду дополнения жизни не успокаивает. Лоренс прогуливается мимо дома Эдуарда с Цербером на цепи, Лоренс подсовывает Эдуарду очередную эротическую беллетристику Криса, Лоренс приходит к Эдуарду пить чай, но не более того, не более, не более. Чай — это просто чай. Эдуард заваривает устало и скучающе: до Лоренса ему нет дела, тот для него очередной фанат, один из множества. Он не выделяет инкуба как-то по-особенному и даже не догадывается, кто он для него. Лоренс смотрит огромными глазами умоляюще, пытается разговорить Эдуарда, растопить его черствое сердце, но тщетно. «Дай ему время, — советует Крис. — Подожди. Будь терпеливее». Все решается, когда Лоренс говорит прямо. Берет Эдуарда за руки, в лучших традициях сентиментальных книжек, и, смотря в глаза, произносит твердо робким голосом: «Люблю. Хочу с тобой быть, твоим». Эдуард смотрит с недоверием. Руки не вырывает, напротив, перехватывает ладони Лоренса поудобнее. «Уверен? — спрашивает король инкубов. — Я не такой, какой ты думаешь. Совсем другой». «Любого люблю», — выдыхает Лоренс. Эдуард размыкает руки. — Чай на столе, — говорит он. — Ты у стенки спишь, — добавляет, и у Лоренса колени начинают подрагивать. — Когда будем спать, конечно, — пошло хмыкает Эдуард, и пульсация Лоренса поднимается выше.