Без правил

Ладно, это глупо. Но я всё равно скажу. Я ненавижу то грёбаное воскресенье. Именно тогда всё пошло не так. Первое моё воскресенье, закрученное спиралью время, долбящее по макушке и вбивающее знания Вселенной с космической скоростью, неловкое взрослое тело, россыпь веснушек на бледной коже, ком рыжих кудрей и цепляющийся за каждую деталь мира настороженный взгляд. Я ещё не знал, что меня ждёт в этой Вселенной, не представлял её масштабы, ничего не планировал. Мне не хотелось обживаться в новой среде. Пламя в моей груди билось изнутри, брызгало алым и категорически не желало ютиться в демонической оболочке. Я не хотел начинать жить. Меня пугало алое небо, разлившееся над головой. Сухая лава под ногами, вода, бегущая по пальцам, горячий ветер, обдувающий лицо. Больше всего мне хотелось вернуться в пламенное небытие, воспоминание о котором ещё хранила моя душа. Там не раздирали на части чувства. Не было ни страха, ни слабости, ни всепоглощающего одиночества, какое только может испытывать единое целое, отделенное от того, чего так долго было частью. Каждый шаг в новом мире был мукой. Голоса других, их взгляды, касания, резкий смех, плеск воды, шум толпы — я так это всё ненавидел. Меня создали оружием. Я понял это сразу. Не уверен, что некоторые осознают это даже сейчас. Моё осознание мира не имело ни для кого, кроме меня, никакого значения. Мои интересы, то, как выглядит моя оболочка, то, каким образом я займу свою вечность в свободное от рабочих обязанностей время — всё это было лишь платой за бесконечное рабство, на которое меня обрекли, выудив из пламени Преисподней туда же, снабдив иной формой. Моё руководство, тот, кто участвовал в моём создании, придерживается мнения, что демоны такие же живые, как и другие расы. Сильные, выносливые, разумные. Я не согласен с ним. Я никогда не чувствовал себя живым. Даже в самые счастливые моменты моей вечности, когда мне удавалось забыть о том, что я есть, и наслаждаться тем, что вознесло меня на эту вершину беспечности, даже тогда в моём сердце оставалась тончайшая игла скорби по минувшему. Возможно, что-то пошло не так во время моего явления — я спрашивал других, но никто из них не помнит того, что было до. В моих же снах, а часто и в забытьи реальности, в легкой дрёме медитации я всегда там, и жар этот я не могу сравнить ни с чем. Это спокойствие и защищенность, какую я никогда не испытывал извне. Возможно, отчасти поэтому я выбрал находиться рядом с тем, кто дарит что-то, наподобие того абсолюта. Тишина и спокойствие, а ещё аромат тумана и тайны, извечный запах влажной древесины и папоротников, зелень и чернота. Было время, когда я гнался за солнцем. Пытался раствориться в нём, дать ему сжечь себя, надеялся испытать то, что мне больше не суждено прочувствовать. Мне казалось, что именно рядом с ним я смогу снова испытать защищенность и зависимость от чего-то, готового сделать единым с собой целым. Но я ошибся: в мире, куда я попал, использовался обратный расчет. Эмоциональность и энергичность дергала нити нервов, громкость, резкость и скорость причиняли боль. Мне хотелось закрыться от этого ярчайшего света, спрятаться в объятиях темноты. И я нашёл её. Она подарила облегчение. Мир всё ещё причинял мне дискомфорт, но теперь это волновало меня меньше. За пеленой тумана, в окружении листвы болот мне было легче дышать. Время продолжает двигаться вперёд, спираль поднимается ввысь, но я знаю короткий путь вниз, насквозь через витки. Моё пламя — по-прежнему моя недостижимая мечта. Однако теперь я не могу позволить себе вернуться к нему: нити любовной паутины, оплетшие тело, блестят в каплях дождя, и в серебряных глазах отражается чувство, которым я не могу пренебречь. Мхи и туманы увлекли меня в нишу, где я могу вольготно расположиться, не боясь того, что мне помешает остальной мир. Уютные объятия, отпечатками оставляющие нежность на бледной коже с россыпью солнечных поцелуев. Если мне и нужно что-то в этом мире, то это ты, Аббадон.

Азазель

К письму была приложена изящная брошь в виде лепестка папоротника, и Аббадон взял её в руки, не удивляясь тому, как подрагивают пальцы. Небольшой лепесток, исполненный в темно-зелёной гамме и доведённый золотыми прожилками и обводкой. Золотая булавка. И подпись «Az» на внутренней стороне. Два символа, выведенные под наклоном вправо. Аббадон положил брошь на ладонь и зажал в кулаке, впитывая энергетику Азазеля и считывая историю подарка. Ручная работа под руководством Бафомета, три часа процесса и полтора часа на высыхание глазури. Аббадон прижал кулак с брошью к сердцу и снова посмотрел на песочного цвета лист, по которому пробежалась чёрная тушь, оставив тонкие, вытянутые вверх символы с завитками, сложившиеся в самое откровенное признание в любви, что когда-либо делал золотой демон. Здесь было всё. Доверие, искренность, благодарность. Интуит не только видел, но и чувствовал, как Азазель вкладывал душу в рождаемые им строки. Как он подбирал слова, способные выразить то, что он чувствовал, как он сомневался, стоит ли делиться столь сокровенным, как улыбался, когда понимал, что становится легче, выказывая боль, облаченную в истину, тому, кому он доверился и кого полюбил. Какое-то время после того, как Азазель согласился быть с ним, Аббадон сомневался в том, что золотой демон рад такому развитию событий. Постоянно отгонял мысли о том, что вынудил его быть рядом. Боялся того, что зря привёл ситуацию к жёсткому ультиматуму. У Азазеля всегда было собственное отношение ко времени. Тысячи лет, которые Аббадон ждал ответных чувств, для Азазеля были лишь промежутком, разделенным надвое, половину из которого он пребывал в своём ужасающем сне, а другую тратил лишь на ожидание продолжения первой. То, что имело значение для Аббадона, для Азазеля было частью непривычной реальности, которую он не принимал. И теперь Аббадон был даже рад тому, что Азазель увлёкся Карлайлом. Жёлтый демон осветил Азазелю безграничность космоса, показал возможность чего-то большего, чем желанное им упокоение в небытии пламени. Подарил уверенность, что и вне покоя есть что-то, заслуживающее внимания. И заинтересовавшись, наконец, окружающей бесконечностью, Азазель рассмотрел Аббадона, всё это время верной тенью бывшего рядом. Азазель, в самом деле, полюбил его. Серебряный демон разжал ладонь и поднёс брошь к губам, оставляя отпечаток поцелуя. Бережно перенёс письмо с кровати в чёрную шкатулку, стоящую на изогнутой подставке. Посомневавшись мгновение, убрал туда же брошь. Сегодня не был его день рождения. Не сменялись ни год, ни десятилетие, ни тысячелетие. Ни один из вселенских праздников, имеющих для них обоих значение, ни приходился на этот день. Просто именно сегодня Азазель решил сделать Аббадону подарок. И поводом к нему было осознание золотым демоном правильности происходящего. У Азазеля всегда было своё отношение ко времени. У Аббадона всегда было особенное отношение к Азазелю.