Без правил

Гейл, наверное, очень сильный. Так думают окружающие. Все, так думают абсолютно все. Светлые волосы свисают по сторонам лица, как солома, и взгляд золотых глаз усталый, а он по-прежнему проводит по лбу, пытаясь оправить несуществующую челку, и в зеркале ищет взгляд зеленых глаз, а не золотых. Совершенство. Это слово давит, впивается под ногти, душит и швыряет на кровать обессиленным куском плоти, идеальной, которую он ненавидит, как и самого себя, и того, кто придумал слово «совершенство». Гейл Андерсен, которого все зовут по фамилии, давно заменившей имя, ставшей каноном превосходства, угрозой и мечтой одновременно. О том, что у него есть имя, помнят немногие. И еще более немногие называют его по нему. Телефон не пиликает, как у всех, не издает птичьи трели, он рычит, агрессивно и громко. Смс от Кристьена. Кристьена, который для всех превратился в Криса. Своего парня, матершинника, курягу, стебщика и начальника, с которым можно запросто выпить пивка и у которого можно стрельнуть парочку сигарет. Мальчик из королевской семьи, сын богини и черта, рожденный тем, кем он себя ничуть не ощущает, но которым его видят окружающие. О том, что мать Кристьена — богиня, знают немногие. О том, каким он был до приезда в Ад с окраины Преисподней, в которую спустилась — в пепел и тьму — прекраснейшая из женщин Вселенной, не знает почти никто. И никому, никому, кроме Гейла, Крис не пишет такие смски. «Проверь этот сраный отчет, тридцать третья строчка сверху, мать ее, запятую забыл, кажется», — пишет Крис. И потом добавляет: «Гейл, пришли яблок». И вдогонку: «Красных». Гейл улыбается, закрывает глаза и откидывает нелюбимые очки на пол. Кажется, треснуло стекло. Кажется, трескается его алмазная броня, которую он шлифует — и все остальные ему помогают — тысячелетиями, которой он разрезает все и всех и которую разбивает, как простое стекло, Кристьен Харт — королевский мальчик, сын богини и черта, заместитель Дьявола и самый сексуальный ублюдок во всей Вселенной. Гейл берет телефон в руку и печатает: «Отвали». Быстро, очень быстро кидает вдогонку: «Я устал очень, Крис». И немного погодя: «Я проверю все позже, не беспокойся». Думает и набирает: «Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю». Пару мгновений наслаждается этой космической властью — стоит только нажать на «отправить». И стирает, разумеется, стирает признание до самой первой буквы. Пишет: «Зайди позже». Крис выстреливает смс почти сразу, и телефон Гейла опять рычит королевски и агрессивно. «Ок», — пишет Крис, и Гейл любит и ненавидит его в этот момент. И в каждый из подобных моментов. Волосы Гейла плавленым золотом лежат на кровати, лоб не скрывает юношеская челка, его глаза тоже золотые — он царственный, прекрасный, превосходный. Он ненавидит это слово, но уже устало, смиренно. Глаза закрываются, и последняя мысль перед погружением в сон проскакивает в его голове: глаза Криса до того, как принять серебряный цвет, были желтыми, и он хочет увидеть эти желтые глаза снова, он очень хочет, хочет, хочет… Крис будит его тычком пальца в щеку и смеется как-то гортанно и с откровенным превосходством. Гейл ненавидит это слово тоже. — Где мои яблоки? — спрашивает Крис, и Гейл пытается вспомнить, понять, проснуться. Ему бы ресницы разлепить как следует, а Крис тут о каких-то яблоках. — Я просил красные яблоки из Райского сада, — сжаливается над коллегой черт. — И выправить отчет. И ты просил зайти позже. И вот я здесь. Цепочка событий восстанавливается в голове Гейла, он моргает, пытается нащупать рукой очки, потом вспоминает, что на них, кажется, разбились стеклянные линзы. И что перед ним — Крис, который отлично осведомлен, что очки Гейлу не нужны. Осведомлен. Гейл даже в своей голове выражается так, как будто ведет важные переговоры. Крис склоняется над Гейлом, дышит ему в самые губы, потом ложится рядом, не поцеловав. — Ты когда-нибудь прекращаешь работать? — спрашивает Крис и устраивается под боком у Гейла, как кот, ерзая и выбирая удобное положение. — Да, — отвечает Гейл. — Когда сплю. Крис вздыхает так, как будто его ужасно утомляет вся эта игра в королевскую неприкосновенность. Вероятно, так и есть. Крис, Кристи, Крисси, Кис, Кисси — Гейл придумал ему множество самых различных ласковых кличек, но зовет его все равно неизменно Крисом. Иногда Кристьеном. Или Кристьеном Хартом — когда тот его сильно бесит или когда они на людях играют в двух коронованных принцев. Крис кладет руку ему на грудь и обещает: «Мы возьмем отпуск в одно время и свалим отсюда куда-нибудь нахуй». Думает немного и корректирует план: «Ну, или не отпуск. Отпуск нам никто не даст, тем более в одно время. Выходные. Я — пять дней, ты — три, два дня из них совпадут, и мы проведем их вместе. Как тебе такой план?» Крис, который всегда придумывает какую-нибудь ерунду. Крис, чья ерунда всегда так сильно манит, что становится единственным возможным развитием событий. — Шесть дней. И четыре, — выдыхает Гейл. — И три из них совпадут. Крис склоняет голову в издевательском поклоне, соглашаясь с приказом его величества. Его величества Гейла Андерсена, чье слово — закон и который — само совершенство. — Ах, какое блаженство — знать, что я совершенство, знать, что я совершенство, — мурлычет Крис, и Гейл готов заткнуть ему сейчас рот поцелуем и вдавить в кровать так, чтобы Кристьен ахнул ему в губы. Что он и делает. Крис лежит под ним, гладит материализованным хвостом его промежность и позволяет сжимать свои рога в пальцах, целуясь с Гейлом так сладко и жарко, что тот на мгновение думает, что и трех дней не просто недостаточно, а мало катастрофически. Настоящая катастрофа начинается тогда, когда телефон Гейла снова требовательно рычит, а потом начинает петь на удивление попсовую веселую песенку на английском. Что-то о том, что people need love. Они не people, песню эту на звонок Гейл не ставил, и кто звонит, он не знает и знать не хочет совершенно. Мистер совершенство хихикает над придуманным каламбуром и прикладывает трубку к уху, не отпуская губ Криса. Ледяное молчание на том конце провода чуть остужает их поцелуй, они перестают, причмокивая, кусать губы друг друга и облизывать жаркое пространство внутри ртов. Гейл переводит взгляд с лица Криса на телефон и недоуменно хмурит брови. Крис ловит его взгляд, а потом его лицо становится абсолютно белым, он вырывает трубку и почти пищит в нее искусанными губами: «Да?» — Принеси мне отчет, — приказывает Дьявол. Не отражающийся звонок, заставивший телефон спеть непонятную мелодию, вроде бы обрывается, хотя уверенности в этом нет. Секунды, крупно отражающиеся на экране, продолжают идти, и их становится все больше. — Не дадут нам отпуск, — вздыхает Гейл, швыряя с силой телефон на пол к разбитым очкам. — Ни шесть дней, ни даже два. Крис, бледный, как покойник, этот королевский, невероятный, космический, самый превосходный черт из всех, кого Гейл знает, он поступает ни больше ни меньше как истинный сын богини: обвивает ногами талию Гейла, притягивает его ближе и выдыхает: «Значит, наш отпуск начнется сейчас». Их обоих могут убить, Дьявол ждет отчет, телефон Гейла лежит разбитым на полу на пару с его очками, а ангел и черт любят друг друга так жарко и чувственно, что Рай плавится от этой энергии, что исходит от их тел. Похлеще Ада. Где по-прежнему ждет отчет Дьявол. Гейл думает о том, что у Криса кожа мягкая, хотя должна была огрубеть от постоянных всполохов пламени. Гейл не думает о том, что будет, если их секунды закончатся. Гейл думает о том, что хвост Криса, скользящий по коже, — это дополнительный экстаз, который вот-вот превратится в оргазм, если он всунет пальцы в рот Крису еще немного глубже и надавит на его скользкий от слюны язык. Гейл думает о том, что он хочет Криса так сильно, что готов любить его вечность, вечность быть рядом, касаться его кожи, языка, смотреть в его глаза и видеть Ад, и Рай, и тысячи звезд, и любовь, что сильнее смерти, сильнее всего и всех. Гейл не думает о том, что Дьявол не любит ждать. Гейл не думает о том, что даже разбитый телефон продолжает считать секунды и что никто, никто, кроме самого Дьявола, не знает, когда у него закончится терпение. Гейл не думает о том, сколько секунд в десяти минутах, шестнадцати, тридцати семи, боги, Гейл не думает обо всем этом, не думает, не думает. Гейл Андерсен любит Кристьена Харта. Гейл Андерсен и Кристьен Харт спускаются в Ад вместе, и Крис кладет отчет на стол кабинета Князя Тьмы. Тот смотрит им в спины, и секунды тикают в ритм их шагов. До двери пять секунд, четыре, три. Дьявол берет отчет в руки. — Черт, — говорит Гейл, и Крис смотрит на него, отвечая в тон: «Ангел». — Я не исправил ту сраную запятую, — говорит Гейл, и это грязное прилагательное, слетевшее с его губ, звучит не просто неблагозвучно, оно звучит королевски, торжественно, агрессивно. Звучит превосходно. — Что там было? — спрашивает Гейл, как будто их обоих всерьез волнует какая-то запятая, пропущенная в отчете, которая служила поводом поговорить, встретиться, целоваться и ласкать друг друга с жадностью и любовным пламенем. Как будто они оба чуть не были убиты какие-то временные крохи назад. — Перечисление столиц наших миров, — Крис смотрит в глаза Гейла, и тот видит в глубине серебра солнечно-желтый, он мог бы поклясться, что в это мгновение глаза Криса солнечно-желтые. — Запятая между словами «Рай» и «Ад». Ее нет. — А была ли? — спрашивает Гейл, и Крис бросается ему на шею, как тот самый мальчик из королевской семьи, с которым можно попить пивка, пофлиртовать в смс и которого он любит так, что снова принимает как должное слово «совершенство». Только теперь присуждает его Крису.