Осколки моей души.

«Каждый человек считает, что страдания, выпавшие на его долю, величайшие.» Герман Гессе. Этим холодным октябрьским утром мне впервые не хотелось просыпаться, но, увы, несмотря на то, что я вовсе не горел желанием, это произошло. Пробудившись в шесть утра, вопреки тому, что снотворное вынудило меня заснуть лишь в два часа ночи, я длительное время провалялся в кровати. Я никак не мог сомкнуть глаза, поскольку мне было необходимо до конца осмыслить то, что случилось. Я нашёл в кладовке находящегося на обочине дороги кафетерия девушку, пытавшуюся покончить с собой, и отвёз в больницу. На утро отправился её искать, избил её парня, а после приехал с ней домой. И ещё, совсем забыл, она выпалила, что побаивается меня. Мне не удаётся ухватиться за суть того факта, что последнее сказанное ею слово вчера, оказало на меня не лучшее влияние. Согласитесь, мне ведь должно быть все равно на неё и её помыслы насчёт меня, верно? Но, похоже, с этим что-то другое. А сегодня утром я желал скорее выпрыгнуть из окна, чем принимать, как истину, то, что в соседней комнате спит человек, которому я банально ненавистен. Я не терплю фигурировать в чужих глазах плохим. Стою в вертикальном положении под струёй тёплой воды и, как ни странно, напеваю песню, что играла вчера в машине. Полчаса горячего душа послужило мне незаменимой помощью от сонного состояния, но угнетающее чувство тяжести на душе не проходило. Выйдя из душевой кабинки и чуть ли не подскользнувшись, беру длинное полотенце и обворачиваю вокруг своих бёдер. Наконец-таки, выхожу из ванной, в которой собралось достаточное количество пара, чтобы начать душить меня, сперва взяв с собой ещё одно полотенце, чтобы посушить волосы. Любимый запах жасмина наполнил весь коридор, отчего я слегка сгибаю уголки губ. От сухого и одновременно сладкого аромата, с едва чуть различимыми, изысканными фруктовыми нотками, голова идёт кругом. Дойдя до античной деревянной арки, ведущей в гостиную комнату, останавливаю шаг, услышав лай Симбы и хриплый визг. Подбегаю к сенбернару и хватаю его за ошейник. – Симба, сядь! – приказываю псу, отчего тот тихо скулит и покорно садиться. Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с голубыми глазами. Словно колдовство или какое-то хмельное наваждение – блеск её очей. Катя испуганно и робко смотрит на меня, а я расслабляю хватку и отпускаю Симбу, веля ему уйти. – Прости. Он не привык к гостям. – Ничего страшного. Она качает головой в стороны, а я отвожу взгляд, составив себе предположение о том, как сейчас выгляжу и почувствовав себя действительно по-дурацки. Понимаю, что стою перед ней в одном полотенце, и мне становится жутко неудобно, что созидает во мне желание провалиться в землю от стыда. Чёрт, с каких пор я стал стесняться кого-либо? Возможно, это по причине того, что она, буквально, буравит меня своим взглядом. Мну в руках полотенце, пока с волос капает вода. – Извини за такой вид. Я думал, ты ещё спишь. – Я проснулась из-за того комка шерсти. Меня словно уносит в другое измерение, где я на мгновение теряюсь, когда вижу у неё на лице хилую полуулыбку. Один-единственный её болезненный и тусклый взгляд поглощает все хорошее во мрак. – Ванная в конце коридора. – Спасибо. Она разворачивается и шаркающей походкой уходит, а я шустро забегаю в комнату вместе с Симбой. Кинув псу резиновый мячик, включаю фен и начинаю сушить свои хоть и не шелковистые, но довольно-таки мягкие темно-каштановые волосы. Огромный сенбернар резво бежит за игрушкой и, наконец, оказывается около меня с мячом в пасти. Ощутив на боку мокрый нос, улыбаюсь и, отложив фен, сажусь на корточки. – Кто у нас самый лучший пес? – говорю, гладя Симбу и умиляюсь его беззаботному взгляду и действительно беспрекословной покорности. Он смотрит на меня, высунув язык. Ну разве он не чудо? Встаю на ноги и не спеша, хромая на правую ногу из-за перелома, подхожу к платяному шкафу, рядом с которым стоит зеркало в полный рост. Случайно остановив взгляд на своём отражении и обомлев, понимаю, почему Катерина так внимательно и заинтересованно рассматривала мой голый торс и живот. Закусываю губу, чтобы не рассмеяться в полный голос от собственной безнравственности, заметив то, как низко опустилось полотенце. Хотя, не так; оно слишком низко сидит на моих бёдрах. Надеюсь, вы целиком и полностью понимаете значение слова «очень», так как в этой ситуации будь полотенце ещё ниже – надобности прикрываться не было бы вообще. Одев боксеры, а следом джинсы и белую футболку, пихаю Симбу, чтобы тот не перекрывал проход в коридор. По дороге на кухню, проходя мимо ванной, слышу шум льющейся воды. Она принимает душ, а значит, ей будет необходимо переодеться. Я положил всю её одежду вчера в стиральную машину, а мою она, наверняка, не пожелает одеть. Надо срочно что-то придумать. Заварив кофе, накрываю на стол: блины, всякие хлебобулочные изделия, овсяные печенья, апельсиновый сок. Поджаривая бекон, обдумываю, как достать женскую одежду. Слышу щелчок дверного замка и её голос. – Макс. – Да? – Ты не мог бы подойти? – Конечно. Быстрыми шагами иду в сторону ванной и, дойдя, прислоняюсь к стене. – Я тут. – Мне не удаётся выключить воду. – Попробуй покрутить вентиль. – Не получается. Она выглядывает из-за двери и я, заметив её красные глаза, настораживаюсь. Очень надеюсь на то, что мысли, возникшие у меня в разуме, никак не квалифицируются с реальностью. – Я могу зайти? Катя отдаляется, исчезнув за стеной, и просит меня подождать, а я стою, вдыхая запах своего геля для душа. Она всего-навсего пользовалась моим гелем, а мне от этой мысли становится безумно приятно. – Заходи. На полу в ванной комнате лужа пены, сама ванна наполнена водой до краёв, а в душевой кабинке льётся вода. Похоже, она пыталась справиться с механизмами водопровода, которые, кстати, довольно замысловаты. Попытавшись перекрыть трубу, намокаю сам от не прекращающей литься воды, но мне всё же удаётся остановить потоп. Встаю на ноги, по какой-то причине, которую я отношу к характерной для меня прилежности и уважения насчёт женского пола и личного пространства, не осмеливаюсь поднять голову и посмотреть на неё. Она ведь полуголая и, наверняка, стесняется. В поле моего зрения только её тощие и бледные ноги. Всегда подразумевая анорексичек, как тощих и костлявых девиц, сейчас я просто прошу прощения у всех по-настоящему красивых девушек, болеющий нервной анорексией. Катерина в действительности безоговорочно прекрасна. – Я принесу тебе одежду. – Хорошо. Удаляюсь из ванной и шагаю в свою комнату, оставляя за собой дорожку из влажных следов своих ног. Переодевшись в новую футболку, достаю из ящика чулки, оставшиеся поле сестры, и, взяв с собой рубашку, которая мне мала, возвращаюсь к Катерине. – Спасибо. Она улыбается, выражая тем самым, как мне кажется, признательность, а я ненавижу себя за то, что грубил ей вчера, а не заставлял смеяться. Ведь у неё самая прекрасная и самая яркая улыбка из всех, что я видел. Забрав у меня одежду, она запирает дверь на замок, а я продолжаю стоять напротив и никак не могу понять, что мне делать. Радоваться или угнетать себя. *** Зачем я привёз её к себе домой? По какой причине я надеялся, что она доверится мне и не станет отталкивать, отвергать меня? Для чего я вообще вернулся тогда в больницу и, интересно, с какой целью? Хочу повернуть время вспять, отмотать его назад и не возвращаться в больницу утром. Не было особой обязанности идти к ней домой, избивать её парня до полусмерти. Я не должен был совершать ту ошибку. Не желаю нести этот груз, являющийся её желанием не видеть меня больше, по всей видимости, даже знать меня. Не хочу смотреть на то, как она своим измученным и безжизненным взглядом молит отпустить её домой. Да, Макс, она тебя боится, посему не решается сказать, что хочет домой. Вы никогда, клянусь, никогда не сумеете представить, насколько больно хотеть оказать поддержку и помочь человеку, а взамен видеть презирающий взгляд, сжигающий плоть. Именно, она смотрит на меня таким образом – пренебрегающий взглядом. Будто я – ничтожество. Я не обязан её держать. Пусть уходит. – Слушай, Катя. Я могу отвезти тебя домой, если ты этого хочешь. Она, отпив из чашки глоток, смотрит на меня. От одной невинной мысли о том, что она согласится, будет безмерно рада, пробирает до дрожи. – Ты меня выгоняешь? Замечательно. Не хватало, чтобы она так думала. Получилось даже хуже, чем я предполагал. – Нет. – Тогда, что? Отвечаю, оказавшись в неловком положении. – Я не держу тебя. Катя ставит чашку на стол и встаёт с места. – Я не хочу уходить. Она лжёт. Или издевается. И как, по-вашему, возможно сопоставить её слова сейчас и сказанное вчера в машине? «Я боюсь тебя» и «Я не хочу ходить». Я не могу ничего осмыслить, понять, а в особенности, её. Она словно одна сплошная головоломка. – Ты ведь не против, чтобы я осталась ещё на один день? – Нет, конечно. Мило улыбнувшись мне, девушка уходит в комнату, а я на тот момент не могу сдвинуться ни на сантиметр. Чувствую что-то безумно странное: несомненно, я рад, что она остаётся, но, похоже, расстаться с навязчивой мыслью о том, что я ей противен, не удастся. Я не могу понять её. Те слова в машине и то, что она произнесла несколькими минутами ранее, несут абсолютно разные смыслы. Кажется, я перестаю понимать самого себя. *** «Я не хочу уходить. Не бросай меня.» – Катерина.