Playlist

Робин Если так и дальше будет продолжаться, на мне живого места не останется. Еще не прошли синяки после аварии, не зажил порез на горле, а на затылке у меня вскочила здоровенная шишка. Я прикладывала мешочек с кубиками льда из холодильника, сидя на диване в углу офиса, а рядом Сакаки делал то же самое – подкравшийся с черного хода Синта Куроки, муж ведьмы, стукнул его рукояткой пистолета по голове. К счастью, ни я, ни Харуто серьезно не пострадали. А ведь могло кончиться гораздо хуже. Когда я открыла глаза, то увидела, как Араши что-то шепчет Амону. Потом она просто встала и ушла. Она ничего нам не сделала, и мы ничего не сделали ни ей, ни детям. Я видела, как Амон целился ей в спину… но он так и не выстрелил. Когда он рассказывал Карасуме о том, что произошло, он ни словом не упомянул о Даре маленького Акиры. Амон Бывают такие дни, когда хочется поскорее посетить «У Гарри» и напиться до беспамятства. Уверен, мы с Робин дожили до вечера лишь потому, что Зайзена не было весь день, и не предвиделось еще целые сутки. Майкл сообщил, что директор зачем-то уехал на Фабрику. Наверно, готовят местечко для бывшей сотрудницы Араши Ито. Черт бы их всех побрал. Итак, в конце рабочего дня я отправился в бар с твердым намерением хорошенько надраться. Но не вышло. Во-первых, я вспомнил, что если сегодня вечером возьму такси и оставлю свою машину на парковке, утром не смогу подбросить на работу Робин. Привратник сказал, что ее скутер пробудет в ремонте целую неделю. Целую неделю, кошмар! Во-вторых, сама Робин, которая сидела за стойкой через два стула от меня, мрачно уставившись в свою чашку с кофе. Не будешь же напиваться на глазах ребенка, да еще собственной напарницы, да еще по совместительству объекта своих эротических фантазий. Да, Робин, если бы ты знала, что иногда думает о тебе твой семпай… — Амон, можно спросить? – от неожиданности я чуть не поперхнулся виски. Совсем забыл, что она так близко рядом со мной. — Мм-м.. Спрашивай. — Араши… Она была твоей напарницей? Выпалив вопрос, девочка затаила дыхание. Ждала. — Нет, — наконец ответил я. — А… А можно еще спросить? Кто был тот охотник, которому приказали ее загнать? Я повернулся и посмотрел на нее в упор. Робин встретила мой взгляд. Я заглянул в бездонные зеленые озера. — Ты знаешь ответ. Ее глаза расширились еще больше. Но она не отвернулась. — И ты… ты… — Нет. Мне показалось, или она вздохнула с облегчением? Рано радуешься, девочка! — Но этого не могло быть! Тебе тогда было… Сколько? Тринадцать? Я кивнул. — Моя первая охота. Которую я провалил. Даже если бы у меня возникло желание отомстить за смерть матери, особой нужды в том не было. Все присутствовавшие на охоте, за исключением Араши, погибли один за другим в течение нескольких лет. Сперва в больнице от ран скончался Кобаяси, отчего его напарник Хига возненавидел меня еще больше. Вскоре после этого какой-то ведьмак прикончил на охоте Ояги, который в тот памятный день вколол мне снотворное. Затем, через несколько месяцев, при исполнении погиб снайпер, застреливший мою мать. И, наконец, заболела и отошла от дел Минако Ямаока, а спустя полгода в Рейвен проникла весть, что она умерла от рака. Хига бормотал, что «ведьмино отродье навлекло беды на STN-J» и даже старался это доказать, но никто ему не верил. Внезапные смерти охотников случались и раньше. Что касается меня, то мне до всего этого не было абсолютно никакого дела. Я стал жить в Рейвене, не в силах причинить вреда охотникам, но также и не в состоянии чем-либо им помочь. Я существовал как растение. Я жил просто потому, что не мог умереть. Целых пять лет я не имел права покидать здание без разрешения босса, совсем как сейчас Майкл. Рейвен стал моим домом и моим миром. Его обитатели… Вначале я вообще не хотел их замечать, хотя это было очень трудно, ведь я представлял для них живейший интерес. Все отчего-то ждали пробуждения моего Дара, особенно первые дни. Меня исследовали, возили в то место, которое потом стало Фабрикой, где с ног до головы закутанные люди кололи меня шприцами. Я позволял делать с собой все, что они пожелают. Зайзен провел со мной не одну воспитательно-запугивающую беседу, а вскоре то же проделал и приехавший издалека пожилой инквизитор. Я слушал их и понимал, и делал, если меня что-то заставляли делать. Я не хотел их злить и не хотел, чтобы меня били. Но мне было неохота глядеть в их глаза и отвечать на их вопросы. Я не хотел их видеть, но это не удавалось. Я не хотел с ними говорить и не произносил ни слова. Как они не бились, заставить меня не удалось. В конце концов меня оставили в относительном покое. Специально существовавший для таких дел психолог (кстати, она же тогда еще не бывшая жена Зайзена и мать Токо) сказала, что это последствие стресса и со временем пройдет. Зайзен сказал, что времени у них достаточно. Кое-кто из охотников в команде считал, что меня следует отправить в приют, а не позволять целыми днями бесцельно слоняться по зданию штаб-квартиры. Хига же был уверен, что охотника из меня не выйдет, и по-прежнему считал, что меня следует пристрелить. Какой толк от охотника, который нем как рыба? Он заговорит. Я знаю, что он заговорит. Ну и якшайся тогда сама с этим отродьем! Араши была единственной, кто занимался мной в первые годы. Она научила меня стрелять и драться – несомненно, только азам того и другого, но все последующие наставники не могли сравняться с нею в моих глазах. Ей было все равно, что я не могу говорить, и что я Росток, и что мать моя была ведьмой… Она была чем-то похожа на моего старшего брата. И на какое-то время действительно стала мне сестрой. Робин Какое у него было лицо, когда он это сказал! Мне стало даже его жалко… с одной стороны. А с другой… Я внезапно вспомнила коричневый диван, рассыпанные по ковру гильзы и сухие горячие губы, льнущие к моим губам. Мне стало неловко, и я отвела взгляд, а когда снова посмотрела на него, он как ни в чем ни бывало, потягивал виски. Я хотела задать еще вопросы, но он дал понять, что на сегодня достаточно. Токо на этот раз пришла домой чуть позже меня. Мы довольно непринужденно разговаривали за ужином, потом пожелали друг другу спокойной ночи и отправились спать. Я, впрочем отправилась в кровать позднее, потому что добрый час мокла в ванне, а потом стояла на балконе, глядя на вечерние огни, и думала. О чем, вернее, о ком, нетрудно догадаться. Что он за человек? Сон не шел ко мне в эту ночь. Я ворочалась с боку на бок в своей кровати, вздыхала и глядела в темноту ясными, бодрыми глазами. Не надо было пить на ночь столько кофе. Теперь точно не уснуть. В определенный момент я поняла, что больше так не могу. Часы на мобильнике показывали полпервого ночи, когда я встала с кровати, быстро оделась и тихонько выскользнула из дома, заперев за собой дверь. Глоток свежего воздуха – вот что мне сейчас нужно. Погода стояла ясная, на небе светила луна – полная и круглая, и улицы Токио отчего-то пахли морем. Я медленно пошла по направлению к парку. Машины проносились мимо, на улице попадались и пешеходы – запоздавшие домой служащие, парочки, странные безликие типы… Все спешили мимо меня, и я ни на кого не смотрела. В парке… в парке ночью можно было наткнуться на неприятную компанию, но меня это не пугало. С тех пор как мой Дар дал о себе знать, я не боялась одна ходить по темным переулкам. Я могла за себя постоять. Ведь я никого не боялась – никогда. А Амона я немножко боюсь, и это странно. В нескольких десятках метров от себя я заметила черную машину. Она стояла у обочины, огоньки фар ритмично мигали. Знакомая машина. Подойдя поближе, я заметила, что номера мне тоже знакомы. Вот я сейчас подойду поближе, и увижу царапины на дверце… Нет, никаких царапин. Он, наверно, уже успел ее поменять. Во рту пересохло, и я нервно облизала губы. За стеклами смутно угадывался его силуэт. Пройду мимо, даже оборачиваться не стану. Мне нет абсолютно никакого дела, почему он сейчас здесь, в этом районе… Мне даже не интересно… Это почти удалось. Я поравнялась с его машиной, не сбавляя шаг… — Робин! Передняя дверца «Хонды» раскрылась передо мной, приглашая внутрь. Я остановилась. Посмотрела на него. — Залезай, — процедил он сквозь зубы. Мне отчаянно хотелось заартачиться, но тело само подчинилось его приказу. Я устроилась на сиденье рядом с водителем, захлопнула дверцу. — Амон… Что-нибудь случилось? Нам надо на работу? Он покачал головой. — Почему ты в такой час на улице? — Просто… Не могла уснуть. Он подозрительно посмотрел на меня, словно не поверил. Я смело встретила его взгляд. Ну и зря – в следующую секунду поняла, что краснею. Что-то есть в нем такое... Я была рада, что встретила его. Мне нравится быть с ним рядом. Хотя иногда это просто невыносимо. Амон Робин сидела рядом со мной, ее плечо рядом с моим, ее колено почти касалось моего. Рядом. В моей машине. В полной досягаемости, и в то же время безумно далеко. Какой я все-таки глупец: дал огню разгореться и жду, что он сам потухнет до того, как все уничтожит. Луна висела на небе, круглая, похожая на серебряную монетку. Ее свет отражался в глазах Робин. Девушка робко поглядывала на меня – робко и дерзко одновременно. Как ей удается выражать взглядом два противоположных чувства? Я молчал и думал. Робин тоже ни о чем не спрашивала, словно понимала важность момента. Я должен принять решение. Я, а не она. Все, что случится… или не случится… будет на моей совести. Черт, как она вообще здесь оказалась? Почему именно сегодня ночью пошла гулять? Почему именно сегодня ночью я поехал в этот район? Луна смеялась и подмигивала мне. Безумие, честное слово. — Тебе незачем оставаться здесь, Робин. Ты можешь уйти, — с трудом произнес я. Мне не хотелось. Очень не хотелось. — Уйти? – переспросила она и посмотрела на меня в упор. Несколько секунд я боролся, потом все-таки не выдержал и отвел взгляд. Да, уходи. Возвращайся домой, к Токо. Ложись спать, как все нормальные дети. Не шляйся одна по улицам, не садись в машины к незнакомцам… даже к знакомым не садись. На дне зеленого озера – серебряный диск луны. Чуть приоткрытые губы. Интересно, нимфетка она или нет? Как их вообще отличать? Могут ли нимфетки быть воспитаны в монастыре? Черт! — Амон, — при звуке своего имени я невольно вздрогнул. – Ты хочешь, чтобы я ушла? Нужно было сказать «да», но все мое существо противилось этому. Я не мог ей ответить. Я снова стал немым, как когда-то в детстве. Нежность – я был переполнен ею, она отчаянно искала выхода. Я молчал. Мои руки крепко стиснули руль автомобиля. Робин тоже молчала, нервно теребя подол юбки. Нет, это не только мое решение. Ее тоже. Робин — Если не хочешь идти домой, тогда поедем ко мне, — вдруг сказал он. Я удивленно воззрилась на него. Он смотрел в окно. — Сейчас? – шепотом выдохнула я. Он кивнул. — Только, — тут он повернулся и посмотрел на меня – долгим, обсидианово-темным взглядом. – Для твоего же блага лучше отказаться. Что-то сладко и болезненно сжалось у меня внутри. Что он имеет в виду? Неужели это? Неужели я ему правда нравлюсь? Неужели … — Я поеду, — прошептала я. — Ты хорошо подумала? – спросил он. – Ты точно этого хочешь? Мне страшно. Страшно до озноба. Но я не откажусь. Ни за что. Амон повернул ключ зажигания. Амон Я держал ее за руку, когда мы ехали в лифте. Мои пальцы в перчатке сжимали ее маленькую узкую ладонь. Робин не смотрела на меня. Она глядела себе под ноги. Открыв ключом дверь своей квартиры, я пропустил ее вперед. Во второй раз Робин вошла в мое жилище. Ее серые ботиночки оставлены у входа, рядом с моей обувью, и вот уже Робин мягко и неслышно ступает босыми ногами по ковру в гостиной. Проклятые гильзы все еще валяются тут и там, и я ругаю себя за то, что так и не сумел их выбросить. Напоминание… об охоте на Кейт. Она, наверно, продолжает меня ненавидеть и на том свете. И небеса откликнулись и послали мне наказание – маленького зеленоглазого демона, что стоит сейчас передо мной. — У тебя очень уютный дом, — вдруг говорит Робин, окидывая взглядом мой кавардак. И, похоже, она действительно так думает. Она не умеет лгать. — Это не дом, — вырвалось у меня. Просто… жилище. Иллюзия. — Лучше, чем ничего, — тихо ответила Робин. Мы посмотрели друг другу в глаза, а в следующее мгновение я оказался рядом с ней, руки на ее плечах, и ее лицо прямо передо мной, и кожей ощущая ее дыхание… Я увидел испуг и удивление в ее глазах. Лицо ребенка… Я знаю, я ей нравлюсь, она все время глядит на меня, и, вероятно, думает обо мне, но, конечно же, по-другому. Не так, как я о ней. Детская влюбленность и всепоглощающая, темная страсть – не слишком ли неравная партия? Я разжал объятия. — Пожалуй, тебе на самом деле лучше уйти, Робин. — Амон… — Мне не следовало привозить тебя сюда. — Но я сама… — Это не оправдание, — я подтолкнул ее к двери. – Подожди меня в коридоре. Я вызову тебе такси и провожу до выхода. — Амон… Она словно пыталась что-то сказать, но не могла. Не прогоняй меня, молили ее глаза. Но дверь закрылась, оставив ее снаружи, и я прислонился спиной к деревянной поверхности, сжимая в руке телефон. Досчитаю до десяти и наберу номер. А потом притворюсь, что ничего не случилось. И я стал считать: ич, ни, сан, йон, го, року, шчи, хачи, кью… Робин Отчаяние. Вот как это называется. Ногтями я царапала поверхность проклятой двери. Если он хочет, чтобы я ушла – я уйду, и сама доберусь до дома. Не нужна мне его помощь. Уйду. Но сначала досчитаю до десяти: uno, due, tre, quattro, cinque, sie, sette, otto, nove... На счет десять дверь широко распахнулась, Амон схватил меня за рукав пальто и затащил внутрь. Амон Нас бросило друг к другу. Это было словно притяжение, и я не мог ему противостоять. Не сейчас… Пошло все к черту! Пальто Робин полетело на пол. Избавив от верхней одежды, я снова заключил ее в объятия. Девочка не сопротивлялась, но и не реагировала. Она стояла, прижатая ко мне, не произнося ни слова, не пытаясь обнять меня в ответ. Что, если она боится? Что, если не хочет этого? Я отстранился и посмотрел на нее. Робин стояла передо мной, тихая, смущенная, ошеломленная, опустив глаза… У меня внутри словно что-то оборвалось. — Робин… если ты… Тут она подняла взгляд, и слова замерли у меня в горле. Глаза Робин сияли. Фосфорическим зеленым блеском. Как у кошки. — Амон, ты… снова будешь меня целовать, да? — Боюсь, этим дело не ограничится, — собравшись с духом, признался я. Мне показалось, или ее губы чуть дрогнули в улыбке? — А ты разрешишь мне целовать тебя? – несколько хитровато спросила она. Я кивнул. — Робин, если ты почувствуешь, что не хочешь продолжать… я пойму. Казалось, она меня не слушает. Огненно-зеленый взгляд обжигал мое лицо. — Ну, тогда, — сказала Робин, приподнимаясь на цыпочки, — я тебя поцелую. Сейчас. Ее рука оперлась на мое плечо, пальцы другой руки слегка коснулись моей щеки, шеи, наконец замерли на подбородке. Я застыл на месте, почувствовав невольную дрожь. Уверенности во взгляде Робин поубавилось, но все-таки она собиралась идти до конца. Ее большой палец скользнул по моим губам, отворяя их для поцелуя, и я даже бездумно попытался остановить ее прикосновение, поймать ртом ее пальцы… Робин наклонялась ко мне, все ближе и ближе, и я невольно закрыл глаза. Наши губы соприкоснулись лишь слегка. Но этого было достаточно, чтобы я слепо потянулся за ней, когда она немного отстранилась. Робин не стала меня мучить и ответила на мой порыв со всей страстью, на которую была способна. Честно говоря, я и не подозревал в ней такое. Мы целовались долго и жадно, забывая дышать. Когда я наконец отпустил ее, Робин едва стояла на ногах. Я поддержал ее, обняв рукой за талию, и, воспользовавшись случаем, прижал ее к себе еще сильнее. Робин удивленно взглянула на меня. — Хорошо? – спросил я. Она кивнула. Я, кажется, позволил себе улыбнуться, потом еще раз быстро поцеловал в губы, и, приподняв Робин над полом, сделал несколько шагов вперед. Я снова поставил ее на ноги посредине комнаты, лицом к окну. Робин стояла в лунном свете, опустив глаза и нервно сцепив руки перед собой. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть на меня. Позаботился о том, чтобы она видела, как я снял свои перчатки, одну за другой, и бросил их на пол. Голой рукой я коснулся ее щеки, и она потянулась за моей ладонью, потершись об нее, как кошка. Мои пальцы ощутили ее теплую и гладкую кожу, забрались в шелковистые волосы, потянули за ленточку – и золотисто-каштановые пряди рассыпались, дождем упали на ее плечо. Робин смотрела на меня, кусая губы, в то время как я расправился с другой лентой и расплел тугой пучок. Теперь волосы обрамляли ее лицо, падали ей на плечи, делая ее не похожей на ту Робин, какую я всегда привык видеть, делая ее… еще прекраснее, еще желаннее в моих глазах. Я взял ее лицо в свои ладони. Снова поцеловал ее – в лоб, в переносицу, в кончик носа. Коснулся губами ее губ. Провел языком по верхней губе. Почувствовав, что Робин нетвердо стоит на ногах, я сделал шаг к дивану, опустился на него и посадил ее к себе на колени. В таком положении я учил ее целоваться. Мои руки тем временем нетерпеливо блуждали по телу девочки, исступленно пытаясь ощутить ее формы под толстой тканью черного платья. Нежные тонкие пальцы Робин вплелись в мои волосы. Между поцелуями я ощущал горячее прерывистое дыхание на своем лице, видел зеленые глаза. Я был не в силах оторваться от нее. Мне хотелось исследовать и поглотить каждую частицу ее существа. Желание было столь велико, что причиняло боль. И в затуманенном взгляде Робин я с некоторой для себя отрадой заметил отражение моей боли, то же нестерпимое желание близости, что сейчас вырвалось наружу и бушевало во мне. Я не мог ошибиться. Взявшись руками за черную ткань, я стянул через голову верхний слой ее платья и бросил на пол. Робин помогла мне, на мгновение вскинув руки над головой. Знает ли она, что за этим последует? Она по-прежнему льнула и ластилась ко мне, не выказывая ни страха, ни неуверенности. Это прибавило решимости и мне. Робин Посадив меня на диван, он опустился на колени и принялся снимать с меня чулки. Мне было приятно: он, большой и сильный, у моих ног, и такой нежный… Я вздрогнула, когда он коснулся моих голых коленей. Его руки замерли, и он посмотрел мне в глаза – на этот раз они были серые, жидкое серебро. Колебался он недолго. Его руки медленно заскользили вверх, по моей коже, приподнимая подол юбки… Он снимет с тебя одежду, абсолютно всю, и будет трогать тебя… и возьмет тебя. Мои познания о том, что происходит между мужчиной и женщиной, были весьма скудны. Монахиням нельзя было говорить о таком, в школьных учебниках в основном описывалось, что бывает после, а девчонки из приюта болтали всякий вздор. Моя единственная подружка, Серена, утверждала, что как только выберется из монастыря, найдет себе любовника. Она говорила, что любить кого-то плотской любовью — это совсем не грех, но ей так сказали родители, беглые ведьмы. Серена рассказывала мне о прежней жизни шепотом, под одеялом, потому что даже отчаянная беспризорница боялась, что старшие ее услышат и накажут. Потому что это все-таки грех, поняла тогда я. У ведьм это не грех, но мы не ведьмы… Рука Амона продвигалась все дальше, и с моих губ сорвался невольный стон. Мои колени сжали его ладонь. Я не знала, что со мной происходит. Мелкими глотками я втягивала в себя воздух. — Робин? — Мне кажется… я горю, — прошептала я. Он был решителен. Поднявшись на ноги, он притянул меня к себе и расстегнул пуговицы моего платья. Их там было много, маленьких пуговок, и петелек, но он справился быстро, даже чересчур поспешно, оторвав несколько штук. И тогда он распахнул ворот платья, обнажив мои плечи и грудь, и я дрожала под его прикосновениями как осиновый лист. Амон Я потянул платье вниз, и руки Робин наконец выскользнули из рукавов, и все изделие бесформенной кучей ткани упало к ее ногам. Робин стояла передо мной в нижнем белье – черное бра спортивного стиля и черные трусики. Бледная, словно светящаяся в полумраке кожа. Мне было мало просто смотреть, я жаждал коснуться, и я сделал это сначала губами, поцеловав ее нежную шею, потом спустился пониже и провел языком по ложбинке между ключиц – тут Робин застонала и выгнулась назад, еще больше открыв мне себя, чем я не замедлил воспользоваться. Одной рукой обняв ее за талию, другую я положил на ее грудь, и ощутил сразу все: мягкий хлопок лифчика, жар и шелковистую нежность ее кожи, и биение ее сердца. Я втягивал в себя ее запах – сладковатый, чуть фруктовый и пряный. И я чувствовал, что пьянею все больше. Мои пальцы уже забрались под тонкие лямки и напрасно искали застежку – проклятое бра надевалось через голову и не имело никаких застежек, но я понял не сразу. Робин вдруг порывисто схватила меня за руку. Ее пальцы дрожали. — Что? Что-то не так? – спросил я, сразу же отстранившись. Поторопился. Напугал ее, идиот. Робин избегала моего взгляда. Немного помявшись, она наконец привстала на цыпочки и прошептала мне в ухо: — А ты… ты тоже будешь раздеваться? Ее щеки пылали. А глаза смотрели на меня – дерзко и робко одновременно. Боже. Только она одна умеет так смотреть. — Ты хочешь этого? – спросил я. Робин «Конечно», — едва не вырвалось у меня в ответ, и это было бы ужасно глупо. Я ограничилась кивком головы, и Амон, сдержав улыбку, убрал руки с моей груди и принялся расстегивать свой пиджак. — А можно мне? – вдруг спросила я, сама удивляясь собственной смелости. Он остановился, удивленно взглянул на меня, но не стал противиться. Наоборот, сразу же опустил руки и склонил голову, словно покоряясь моему решению. Я начала с того, что сдернула с его шеи кулон противно-зеленого цвета, напоминание о работе и Фабрике. Крестик полетел куда-то в сторону. Трясущимися руками я воевала с застежками, но справилась на удивление быстро. Амон повел плечами, и серый пиджак упал на пол. Я неуверенно коснулась ладонью ткани черной рубашки, которую он надевал под пиджак. Провела рукой по его груди и плечам, ощущая сквозь тонкую ткань стальную упругость и жар его тела. Амон наблюдал за мной, и у меня было чувство, что ему нравится происходящее. Осмелев, я расстегнула ворот рубашки – там было всего три пуговицы. Мой взгляд невольно уперся в обнажившуюся шею. Амон не стал ждать моей просьбы, и сам быстро стянул рубашку через голову и отшвырнул прочь. Я стояла и смотрела на него, обнаженного по пояс, не в силах отвести взгляд. В другой ситуации я бы не стала так таращиться и заставила бы себя отвернуться, но не сейчас. Я чувствовала, что Амон пока потворствует всему, что я делаю, что ему это приятно. Он сделал шаг вперед, и наши тела соприкоснулись. Тут я, не в силах сдерживаться, обняла его, и провела руками по его обнаженным плечам, груди, спине и животу, быстро, стараясь одним махом ощутить и запомнить каждый контур его тела. — Ты такой… — нежно шептала я ему, уткнувшись лицом в его плечо, смущенная и радостная. – Ты и пахнешь вкусно… Он не ответил, и я не видела его лица, но ощутила, что он поцеловал меня в макушку. Довольная, я сильнее прижалась к нему. Мои пальцы внезапно очутились на пряжке его ремня, и тут я снова была вынуждена взглянуть в его глаза, безмолвно спрашивая разрешения. Получив такой же безмолвный ответ, я расстегнула ремень и молнию. Брюки съехали вниз по его ногам, и он перешагнул через них, оставшись в одном белье. Оно было черное, как и у меня, и что-то в этом было успокаивающее. Амон сам снял с себя последнее и выпрямился передо мной. Единственный голый мужчина, которого я видела до сих пор – то был Давид, скульптура Микеланджело на площади перед палаццо Векьо. Так вот, мраморный Давид не шел ни в какое сравнение с Амоном. Амон был сложен как бог. Он оказался несколько более худым, чем я предполагала, но в остальном он казался совершенным. Но, помнится, у Давида... У Давида был меньше... Сгорая от стыда, я не могла отвести глаз. Я тихонько пискнула от страха, когда Амон внезапно подхватил меня на руки и перенес в спальню. Амон Я положил Робин на кровать. Все было странно, но все казалось правильным. Эта торжественная тишина спальни, и круглая пухлая луна за окном, заставляющая тело Робин серебриться в своих лучах, волосы Робин, рассыпавшиеся по подушке. Напряжение в воздухе почти достигло предела. Я очень медленно опустил ее на застеленную черными простынями кровать, словно на алтарь, словно Робин была моим подношением какой-то неведомой богине — и этой богиней была она сама. — Я все-таки немножко боюсь, — шепотом призналась Робин. — Не бойся. Я снял с Робин лифчик и трусики, и решительно пресек ее попытку заслонить наготу руками. Она должна была открыться мне так же, как я ей. Робин покорилась почти сразу. Она лежала предо мной, и в ее глазах я видел понимание. Того, что она уже почти принадлежит мне, что я имею право. Несколько мгновений я смотрел на это сказочное существо, попавшее мне в руки, не смея коснуться. Тело Робин казалось ослепительно белым на этих черных простынях. Сама она казалась ослепительно красивой. Потом я начал неторопливо ласкать ее. Так не может быть, думал я. Это неестественно. Это совершенство. Она была словно создана для меня. Ее небольшие круглые груди идеально помещались в мои ладони, маленькие розовые соски казались твердыми на ощупь, едва осязаемый пушок на коже, плоский, почти впалый живот… И аккуратный пупок, и изгиб ее бедер, и ее колени были такими, какими я хотел. Ее тело реагировало на каждое мое прикосновение. Сначала она стискивала зубы и старалась молчать, потом с губ ее сорвался стон, который в какой-то момент перешел в сдавленный крик (а именно тогда, когда моя рука впервые коснулась ее лона). Робин зажала себе рот рукой, и тогда я склонился к ней, отвел ее руку в сторону и сказал: — Не надо. Я хочу послушать. Она страдальчески взглянула на меня и подчинилась. Она подчинялась мне во всем до самого конца – и это было хорошо, это было правильно, я понял, что этого я и добивался. Я приподнялся над ней, уложил ее поудобнее и раздвинул в стороны ее колени. Моя рука вновь скользнула меж ее ног, продолжая начатое. Робин зажмурилась и шумно втянула в себя воздух. Я ощутил ее жар, и влагу, и напряжение всего ее существа, и посмел продвинуться чуть глубже. Девочка вздрогнула и застонала. Это первый раз с ней, вдруг осознал я, никто до меня такого не делал, ни один мужчина не касался ее. Как ни странно, осознание того, что Робин – девственница, завело меня еще больше. Я был первый, и я хотел быть первым, и единственным, и сделать ее полностью и навсегда своей. Мои пальцы двигались, постепенно убыстряясь, Робин металась и кричала – сладко, так сладко для моих ушей, и когда ее наслаждение достигло предела, ее влага потекла по моей руке, я понял, что момент настал. Она была готова. Я сам уже не мог ждать более. И тогда я лег на нее, чтобы взять. Робин Я думала, что умру. Мир сжался в точку, исчез, я поняла, что горю – везде, внутри и снаружи, а особенно там, где он касался меня. Я забылась, мой Дар вырвался из-под контроля, и спалил все. Мы оба должны были умереть. Но ощущения не прекращались, я чувствовала Амона и все, что он делал со мной, и слышала его голос. Он был строг со мной: он приказывал мне, и я подчинялась. Робин, ляг. Расслабься. Не сдерживайся, кричи. Он взял контроль надо мной и моим Даром, и присвоил все себе. Но я была этому рада. Вдруг, в тот момент, когда я сильнее всего хотела, чтоб он продолжал, он оторвался от меня, чтобы тут же накрыть сверху всем телом. Я снова почувствовала его горячее дыхание на своем лице. Он поцеловал меня в губы, властно и ритмично, потом велел крепче обнять его. Прикосновение его бедер к моим, и что-то твердое уперлось мне между ног. Я поняла, что сейчас произойдет, и поняла, что уже не в силах ничего изменить, даже если бы захотела. У меня перехватило дыхание от возбуждения и почему-то такого приятного чувства собственной беззащитности. — Когда станет больно, укуси меня. Или поцарапай, — в его глазах горел мой огонь. Я еще успела удивиться его словам и подумать, что ни за что этого не сделаю, когда он одним движением вошел в меня, и стало больно. Очень больно. Слезы брызнули из глаз, я закричала сквозь стиснутые зубы, а потом вонзила их – эти зубы – со всей яростью и страстью в его плечо. Ич, ни, сан, йон, го, року, шчи, хачи, кью - один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять (яп.) Uno, due, tre, quattro, cinque, sie, sette, otto, nove- один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять (ит.)