Playlist

Амон Они захотели отобрать ее у меня. Я узнал это после приезда инквизитора. Пьер Коушон, странный и неприятный тип. Провел дознание еще одного типа по имени Широ Масуда, а сам то и дело косился на Робин. Я понял: дело дрянь. Но поделать ничего не мог. После дознания мы поехали брать этого Масуду, и что сделала Робин? Добрая, кроткая, всех жалеющая Робин, не колеблясь, спалила ведьмака к чертовой матери! А почему? Да потому, что тот чуть не убил меня. Из-за меня. Она спасала меня и совершила убийство. Совсем как мать много лет назад. История повторяется. Но я не позволю! Да что я могу сделать, они правы – Робин становится опасна. Они, суки, всегда правы. Через несколько дней сверху пришел приказ о ликвидации Робин. Зайзен сообщил мне эту новость, не спеша затягиваясь сигарой. Его колючие глаза светились плохо скрываемым торжеством. Я стоял у него в кабинете, напротив стола, потупившись и сцепив за спиной руки, словно заключенный. Зайзен давно все знал. Он называл Робин «моей маленькой слабостью». С садистским удовольствием он сообщил, что не желает видеть здесь группу захвата, присланную генштабом, поэтому отправил в Рим сообщение, что они сами справятся с проблемой. — Отведи ее на склад и прикончи. Чтоб было все чисто. Как с Кейт в прошлый раз. Я сделал шаг назад и уперся спиной и ладонями в стеклянную перегородку. Клетка! Я в клетке, я заключенный и ничего не могу поделать. — Ты все понял? — жестко спросил Зайзен, глядя мне в лицо. … — Да. Будет сделано. И я повел Робин на казнь. Девушка, конечно, об этом не подозревала. Я тщательно все спланировал: подготовил место, захватил оружие, обеспечил прикрытие – фальшивую миссию по поимке несуществующей ведьмы. Мы отправились на задание. Робин доверчиво пошла со мной. Я отправил ее вперед, а сам залег в снайперском гнезде. Все должно было пройти без сучка без задоринки. Но не прошло. Потому что я промахивался. Я стрелял много раз, но все мимо. Пули пролетали в сантиметрах от Робин, не причиняя ей большого вреда. Девчонка, конечно, испугалась. Но не настолько, чтоб растерять боевой дух. Она подала, отклонялась, наугад посылала огонь. В темноте она не могла определить, откуда стреляют, но пару раз чуть меня не подпалила. Я передвигался, чтобы избежать ее огня. Я стрелял с разных точек. Но ни разу не попал. В конце концов я сдался и отпустил ее. «Ты устала. Выстрелы тебе послышались». «Но я слышала… Я не вру…» Зато я вру, думал я, мчась по дороге и выбрасывая в окно все тщательно собранные на складе гильзы. Все эти пули предназначались Робин. Завтра я еще раз попытаюсь. А потом еще. Я сделал круг и вернулся к дому Токо, но не зашел. Вместо этого остановился напротив, глядя на окна. Неожиданно на балконе увидел Робин. Облокотившись на бортик, она стояла, одетая в черную мужскую футболку (кажется, мою, я дарил ей одну когда-то), с распущенными рыжими волосами, глядела на ночной город и ела шоколадку. Весьма беспечно со стороны того, кого только что пытались убить. На лице Робин не было и следа нервозности или испуга. Просто обычная девочка, ребенок, спокойно готовящийся отойти ко сну. Откуда же ей знать, что дни ее сочтены? Впрочем, я всегда знал, что жить ей, скорее всего, недолго. Те, кто наделен смертельным Даром, долго не живут. Видит бог, я жалел ее, я всеми силами старался ей помочь… Ну да, добрый дяденька Амон. Подарил девочке очки, потом совратил ее, потом научил убивать, потом — напиваться до потери сознания, а теперь вот собирается ее убить… Тоже из жалости. Я стиснул зубы. Это так, ну и что? Робин, страх мой, грех мой, огонь моих чресел… Я всегда знал, что нам уготовано. Когда ты попала под колеса моей машины, это было словно знамение. Ты умрешь от моей руки. Я тогда понял, но не смог заставить себя поверить. Мы каким-то образом связаны, и я почувствовал это еще в самый первый раз, там, в коридоре, помнишь? А потом, когда ты спасла меня во время нашей первой совместной охоты – ты смотрела на меня сверху вниз. Я пришла за тобой. Вот что сказали твои глаза. И я был очарован. Но разозлился на себя. И на тебя тоже. И тогда – уже тогда – взлелеял в сердце мечту: сделать тебя своей. Когда я убью тебя, навсегда освобожусь от этих уз. Но… почему я не могу это сделать? Ведь я хочу этого, очень хочу, но – ты знаешь – я промахиваюсь. Я никогда не промахивался, когда стрелял по другим ведьмам и ведьмакам. Но я вижу тебя внутри прицельного окошка, ты стоишь и ждешь, а я… Я стоял на крыше и смотрел на нее. Что ты делаешь со мной, хотелось крикнуть мне. Кто ты такая? Почему я не могу тебя убить? Порыв ветра всколыхнул полы плаща, устремился вперед, на балкон, навстречу Робин, ударил ей в лицо, взъерошил волосы. Я мог беззастенчиво ласкать ее холодными руками ветра. Она не почувствовала, что это был я. Робин поежилась от холода и скрылась за дверью. Робин — Амон… Мы сегодня опять будем выслеживать эту ведьму? Поедем туда же? — Да. После полудня. Я украдкой взглянула на часы. 8.30 утра. — А куда мы сейчас направляемся? Он не ответил. Он мало говорил со мной последние дни. Все вернулось на круги своя. Он не доверяет мне, я ему не доверяю и боюсь. Если он будет на меня охотиться, я спалю его. Я знаю, что смогу. В видении, посланном Салемской ведьмой, я смогла. А я теперь так много знаю о нем. Он слушает «Металлику» и пьет кофе литрами, совсем как я. Весь его гардероб состоит из совершенно одинаковых черных костюмов, «чтобы не думать, что одеть завтра»; он не любит делать уборку в квартире, но страшный чистюля касательно личной гигиены. Он почти не умеет притворяться. Он всегда остается собой. Да, я слишком много знаю о человеке, который, возможно, меня убьет. В носу предательски защипало. Я отвернулась и стала смотреть в окно. Минут через двадцать мы остановились у какого-то парка. Место показалось смутно знакомым. Амон вышел из машины, хлопнул дверцей, и я поспешила вслед за ним. Он уверенно направился по посыпанной толченым кирпичом дорожке вглубь парка. Я плелась в нескольких шагах позади. Мы быстро прошли сквозь парк, потом через дорогу – и я увидела ее. Эта церковь меня поразила еще тогда, на снимке. Помню, я уронила кипу бумаг и фотография выскользнула на пол. Великолепное белое здание с высокими шпилями. То место, куда я ходила молиться, выглядело куда как скромнее. Постойте, когда я видела этот снимок? Ах да, почти сразу после моего приезда в Токио, и в этой церкви мы устроили засаду и поймали… как звали того ведьмака? Мы остановились у входа. Амон, зачем мы здесь? Он взялся за ручку двери. — Ты помнишь это место? Я кивнула. — Мы здесь охотились на… Он еще хотел обвенчаться здесь со своей невестой. — Его звали Мизава. Он что, помнит имена всех загнанных ведьмаков? Тяжелая, украшенная резьбой дверь отворилась предо мной. Напарник пропустил меня вперед. Все тот же зал с серыми стенами, красная дорожка, ведущая к алтарю. Сияющее витражами окно – когда я его увидела в первый раз, едва смогла оторвать взгляд от танцующих в разноцветных стеклах солнечных бликов. Цветные солнечные зайчики и сейчас лениво ползали по стенам, каменному полу и дубовым скамьям. Скамейки… Вроде все на месте. Я тогда сожгла несколько штук. Кроме нас и священника, в зале никого не было. — Подожди меня здесь. Амон быстрыми шагами подошел к алтарю и о чем-то заговорил с падре. Тот, должно быть, еще отлично помнящий наш первый визит, закивал головой, соглашаясь, потом бросил на меня беглый взгляд и скрылся за боковой дверью, оставив нас одних. Амон опустился на скамейку во втором ряду. — Робин! — Да? – я подошла поближе. — Тебе пришлось тогда играть на органе. – я невольно покосилась на этот самый орган: он и сейчас стоял в левом углу. – Ты могла бы сделать это еще раз? — Думаю, да. А что? — Сыграй. — Сейчас? Он кивнул. — Зачем? Он не ответил. — Ладно. Сыграю. Амон Я сидел и слушал, а она играла для меня. Она старалась – я чувствовал, что она старается. Мелодия была торжественна и грустна, она лилась вверх, словно переплетаясь с солнечными лучами. Свет и звук… Я жалел, что не умею плакать. Когда-то давно, в детстве, я заставил себя забыть о том, что такое слезы. Я поклялся, что ничто – ни одиночество, ни горе, ни побои наставников – не выдавят из меня ни слезинки. Итак, я больше не могу. Я вспомнил слезы Робин, каковы они были на вкус, когда я в ту памятную ночь облизывал ее лицо, еще внутри нее, еще чувствуя горячую тесноту и трепет ее тела. Робин часто и мелко дышала, пытаясь справиться с болью. Ее ногти царапали мою спину, приоткрытые губы были в моей крови. Жалкие попытки причинить мне страдание, отобрать у меня то звериное блаженство, что я испытывал, познавая ее нетронутое тело. «Нет, перестань, мне больно!» «Терпи»… К счастью для нее, все закончилось достаточно быстро. Кровь на простынях и слезы, Робин рыдала, а я утешал ее без слов, прижимая к себе и гладя, и слизывая соленые капли с ее щек... «Ну хочешь, ударь меня, укуси еще раз…». «Дурак». Ее мокрое лицо ткнулось мне в шею, и всхлипы постепенно сошли на нет. Музыка заставляет меня вспоминать, еще и еще: зеленые глаза Робин, карие глаза Араши Ито, светло-синие глаза Кейт и серые – матери. Почему я убиваю всех, кого люблю? Она играла для меня, а я сидел и слушал. — Амон! Глаза Араши так и светятся лукавством. Это значит, она опять задумала нечто, противоречащее правилам Рейвена. Я знаю ее всего полгода, а уже могу легко угадывать все желания и настроения по ее глазам. Двери лифта закрываются, Араши быстрыми шагами спешит ко мне. Вздыхая, захлопываю книжку «Скандинавские руны», которую велено прочитать за два свободных дня. Я сижу на бортике колодца, болтая ногами. Араши подходит ко мне. — Соскучился? Я слегка киваю. Ее не было целую неделю – ездила в Рим на какие-то курсы для охотников. — Все в порядке? Я снова киваю головой, хотя знаю, что она имеет в виду. Араши, хмурясь, легонько проводит пальцем по моей заклеенной пластырем щеке. Я молчу, как, впрочем, все последние полгода. Довольно неожиданно для меня, она наклоняется и шепчет мне на ухо: — Я хочу показать тебе кое-что. Здесь. Только для тебя. Этого не знает никто. Даже директор. Она отстраняется от меня и ставит ногу на бортик. «Камеры?» — жестом спрашиваю я (я не знаю язык жестов глухонемых, но успел выучить основные сигналы, используемые спецназовцами; «камеры» я обозначаю жестами «смотри» и «невозможно» — Араши понимает большинство моих импровизаций). «Отключены», — жестами сообщает Араши. – «Не видят. Слышат. Тихо». — На пару часов, не больше, — добавляет она вслух. – Технические неполадки. И, хитро улыбаясь, вскакивает на бортик. Взмахивает рукой. «Сюда». Повинуясь ее приказу, тоже забираюсь на бортик колодца и становлюсь рядом с ней. Рука Араши указывает вверх. Я запрокидываю голову и всматриваюсь в серый гранит перекладины. Неожиданно вижу небольшую круглую кнопку прямо под пальцами Араши. Другой рукой она рисует в воздухе прямоугольник. «Дверь»? – переспрашиваю я. Она кивает. Показывает пальцем вниз. «Точка входа». «Не понял». Араши нажимает на кнопку. Черная крышка колодца медленно и бесшумно едет вниз. Приподнявшись на цыпочки, я с любопытством заглядываю в открывшийся черный провал. Оттуда тянет холодом и сыростью. Ржавые ступеньки винтовой лестницы исчезают в темноте. Араши осторожно берет меня за шиворот и отодвигает подальше от края. — Не упади. Наклонившись, она щелкает каким-то рычажком уже на стенке колодца и платформа поднимается обратно и занимает свое место. Странно… Никогда не думал, что этот колодец – настоящий. «Ты. Туда». «?» — Не сейчас. Тебе понадобится, когда захочешь… Ее губы бесшумно выговаривают: убежать отсюда. Не для меня. Для нее. Я не хочу, чтобы все так закончилось. Я никому не позволю… Дымка воспоминаний рассеивается — я снова осознаю себя сидящим в церкви. Робин искоса поглядывает на меня через плечо. Зеленые кошачьи глаза отражают свет солнца.