***
— Что за… Что происходит? — Генри ошарашенно смотрит на собственную ладонь, затем поднимает испуганный взгляд на не менее ошарашенного Голда: — Что… я сделал? Голд бросает пытливый взгляд на внука, словно спрашивая разрешения приблизиться, затем осторожно протягивает руку и проводит пальцем по сросшемуся дереву — не осмеливаясь ни на секунду забрать перо из рук парня. — Полагаю, это магия, — отвечает он задумчиво, всё ещё удерживая палец на том месте, где секунду назад был рваный скол. — Почему… почему оно срослось? Айзек сказал… Он сказал, что перо сломано, и он больше… не Автор, — Генри говорит сбивчиво, а руки его дрожат от явного волнения и перевозбуждения. Голд, впрочем, чувствует себя не менее сбитым с толку. Айзек… Надо же, он и забыл, что где-то в лесу потерялся и этот проходимец. Кажется, в последний раз он видел своего горе-соратника убегающим в чащу, после того, как… Впрочем, неважно. Сейчас это видится таким далёким. — Верно, — кивает он в ответ на взволнованный взгляд внука. Нужно взять себя в руки и взглянуть на ситуацию трезвым взглядом. Или хотя бы попытаться — насколько это возможно в таких условиях. — Айзек — больше не Автор. Полагаю, перо хочет сказать, что нашло себе другого владельца, — ответ слетел с его губ словно сам собой. И в ту же секунду мысли в голове прояснились: ну конечно же! Именно этим все и объясняется. Кто, как не Истинно верующий, сможет правдиво описать каждую историю? — Меня?! — Глаза Генри становятся шире, и он рывком подносит перо к самому носу. — Это значит… Это значит, что маленький мальчик уже совсем вырос, — вздыхает про себя Голд с неожиданной грустью. Теперь многое для Генри изменится, а перед глазами всё время будет маячить пример его не в меру изворотливого предшественника и их с Голдом неудавшейся авантюры. И это не то, что любой внук захотел бы помнить о своём дедушке. Надо полагать, эта их случайная встреча в пыльной подсобке станет ещё и последней. — По крайней мере, я не вижу другого объяснения, — произносит он вслух, стараясь избегать любого проявления неуместных эмоций. — Ты — новый Автор. — Он сам удивляется тому, насколько ровно звучит его голос — и насколько просто в голове сформировались выводы, хотя раньше он ни разу не сталкивался с подобными случаями. — И что же мне теперь делать? — Генри явно растерян и напуган, но, тем не менее, он всё ещё здесь и смотрит на Голда так, словно тот единственный, кто может помочь советом. Сомнительного качества, наверняка, но всё равно Голда эта мысль тешит. Может быть, ещё не всё потеряно? — Я же совсем ничего не знаю, а Айзек вряд ли захочет… — Ты знаешь больше, чем думаешь, — Голд подходит ближе и кладёт руки на плечи внука в ободряющем жесте. — Ты с детства рос на этих историях, и я не знаю никого, кто заслуживал бы этого звания больше, чем ты. Генри молчит. Он удивлённо смотрит на левое плечо, и Голд, спохватившись, отдёргивает руки и спешно отступает, опуская глаза. Действительно, что он о себе возомнил? Одна исключительная ситуация, сведшая их вдвоём в одном помещении — и он считает себя вправе вести задушевные беседы или давать советы? Генри сейчас убежит от него подальше и будет тысячу раз прав. В конце концов, в том, что на юношу легло нелёгкое бремя ответственности, виноват тоже Румпельштильцхен. Интересно, хоть где-то он ещё может не напортачить? — Не знаю… — Генри, вопреки ожиданиям, не сдвинулся с места — всё так же стоит у выхода из подсобки, задумчиво разглядывая перо. — Читать истории и верить в них — это просто. А вот писать… Голд берёт в руки первую попавшуюся книгу со стола и начинает бездумно листать страницы — просто чтобы чем-то занять руки. — Верить — как раз самое сложное, — тихо отвечает он. — Вспомни, как долго тебе пришлось убеждать Эмму… — Мама! — Генри почти подпрыгивает на месте, как будто его ужалила ядовитая змея. Голд и сам вздрагивает от неожиданного вскрика, выныривая из водоворота нахлынувших воспоминаний. — Может быть, теперь я могу ей помочь? — Как? — Голд непонимающе смотрит на внука, на почти безумные искорки в его глазах, и до него, наконец, с трудом доходит смысл сказанных слов. — Генри… — Ей не обязательно и дальше лежать без сознания, — продолжает тараторить Генри, не обращая никакого внимания на Голда. — Если я всего лишь немножко… — Генри, это может быть опасно! — В сердцах выкрикивает Голд, перебивая внука, пока тот не выговорил вслух то, о чём явно успел подумать. Воспоминания о собственной попытке переписать историю ещё слишком свежи в его памяти. Генри не должен повторять его ошибок. Парнишка вздрагивает и замолкает на полуслове. — Ты ещё многого не знаешь! — продолжает Голд настойчиво. — Я же сломал перо, чтобы… — голос его срывается, и он замолкает на полуслове. Нет, пожалуй, мальчику не стоит знать всех подробностей, ему и без этого сейчас непросто. Ни к чему пугать его ещё больше. — Вспомни, что любая магия имеет свою цену, — добавляет Голд уже спокойнее. Возможно, из его уст это звучит лицемерно: он сам забывал о цене магии слишком часто и не имеет права поучать кого бы то ни было… но каждый раз жизнь его жестоко наказывала, а внука ещё можно предостеречь. Нельзя допустить, чтобы и Генри пошёл по той же кривой дорожке. Когда Эмма узнает… — Я должен рискнуть. И вы не можете меня осуждать. Генри говорит это тихо, но твёрдо — и смотрит при этом так, что Голду не хватает духу ещё раз возразить. Он ведь сам — лицемер несчастный! — готов на всё, лишь бы Эмма снова открыла глаза. — Тебе понадобятся чернила, — отвечает он тихо, опустив глаза. — Возможно, твоей другой маме удалось сохранить несколько капель. Только будь осторожен. Генри удивлённо смотрит на него и поворачивается, чтобы уйти. — Спасибо, — с оттенком недоверия говорит он через плечо, уже переступая порог подсобки.***
Прялка хорошо делает своё дело, и события несколькоминутной давности предстают перед глазами очень ярко. Голд вновь обращает задумчивый взгляд к полкам с книгами. Он сдался. Даже не попытался отыскать хоть сколько-нибудь убедительный аргумент, чтобы отговорить Генри от опасной авантюры. Хотя, возможно, всё ещё обойдётся. В конце концов, для того, чтобы спасти Эмму, Генри не придётся переворачивать реальность с ног на голову, и последствия не будут такими катастрофическими, как у Айзека. Или, может быть, Реджине удастся исправить его ошибку и образумить сына… Голд криво усмехается. Опять то же самое. Уж что-что, а оправдания Тёмный находить всегда умел, всегда мог отыскать малейшую лазейку, чтобы успокоить свою совесть. Разве Бэй одобрил бы это? О чём он только думал, отпуская Генри, задумавшего изменить историю?! О том, что может потерять пусть и призрачную, но близость с внуком. Мальчик оказался единственным, кто не стал обвинять его во всех смертных грехах — хоть и имел на это полное право. А ещё о том, что другого способа спасти Эмму может не оказаться, и единственный выход — дать Генри возможность немножко подправить ход событий. Разве мог он помешать тому, чего сам так отчаянно желает? Хватит. Это неправильно. Он должен научиться отказывать своим инстинктам. Должен найти другой способ поскорее пробудить Эмму — кажется, только она способна удержать его от новых соблазнов. Только что он собственными руками практически перечеркнул то, что сделал ради неё и Генри всего лишь пару десятков часов назад. Сломанное перо снова стало целым и рискует увести внука в дебри мало кому понятной магии. А ведь Генри — едва ли не единственный, кто мог бы этому противостоять. Если бы его мать не лежала сейчас без сознания, борясь с ещё одним проявлением мало кому понятной магии… Книги совсем ничем не помогают — и в глубине души Голд с самого начала знал, что так и будет, хоть и заставлял себя надеяться, что в них отыщется что-нибудь полезное. Этому тоже его научила Эмма… — Ах, Эмма, пора бы тебе уже проснуться… — неожиданно для себя он произносит это вслух, и сразу же происходит нечто непонятное. От внутреннего кармана — там, где всё ещё спрятан кинжал — по телу распространяется зловещий жар, недвусмысленно намекая, что здесь замешана тёмная магия. Голд немедленно вытаскивает кинжал, чтобы понять, что же послужило причиной внезапной вспышки, но древнейший артефакт выглядит вроде бы как обычно: всё такой же волнистый и всё так же сверкает даже в в малейших лучах света. Может быть, магия Тёмного хочет ему что-то сказать? Или просто она таким образом возвращается? Голд пытается зажечь на ладони огненный шар, но почти ожидаемо ничего не получается. Он вздыхает, вытягивая руку с кинжалом и рассматривая лезвие усталым взглядом. — И тебе, Тёмный, тоже пора бы проснуться, — произносит он вполголоса. Ничего не происходит. Но Голд уже и не надеется на чудо. В ответственный момент магия его тоже бросила — и поделом. Только вот без неё и Эмму никак не спасти… Вздохнув, он прячет кинжал обратно в карман и снова вращает колесо, глядя куда-то в пустоту. Тупик. У него ничего не получается. Он больше не знает, что делать и куда идти. Эмма так и лежит где-то там без сознания, а он не может придумать ничего лучше, кроме как сидеть здесь и вращать это чёртово колесо! А ведь оно даже не… Золотой отблеск врывается в сознание подобно вспышке молнии на ночном небе. Что это? Он уснул и видит сон или же сознание играет с ним злую шутку? Он же ничего не сделал, почему вдруг нить стала золотой? Паника охватывает его, когда в голову приходит безумная догадка. Он рывком вытаскивает кинжал из кармана, надеясь на чудо, но в глубине души уже зная, что с Тёмными чудеса не случаются. Кинжал неумолимо сверкает в тусклом свете лампы, словно насмехаясь над невнимательностью своего хозяина. И всё вроде бы как обычно, но на этот раз от глаз Румпельштильцхена не укрывается, что предпоследняя буква его имени на лезвии теперь подозрительно напоминает букву «о».