Пепел Альд'Руна

      Спустя пару дней после того, как Мастер Дэннилвен отпустила всех, кроме Аранлора, из лазарета, археологи весело и уютно отпраздновали помолвку Роггвара и Лилиссы, а на следующий день проводили их в Валенвуд. Рыжая страшно нервничала: дома её и без того почитали «с дротиком в голове» за её идеи, а теперь она возвращается, обручённая с нордом... Но можно ли было не ехать? Лис нежно любила мать и не могла нанести ей такой обиды.       После их отъезда в и без того пустом форте Синода стало вовсе тихо. Ма'Даро без устали тренировался в разрушении. Кимри и Эно каждый день ходили в лазарет лечить Аранлора. Альтмер уже пришёл в себя и, хотя был ещё слаб, сил его вполне хватало на то, чтобы ворчать и грубить своим лекарям. Но Кимриэль только улыбалась на его выпады. Он был жив и выздоравливал — остальное не важно! Израненную душу лечить тяжелее и дольше, чем тело, а пока — можно ли обижаться?       Массарапала и Манираи почти не было видно. Хаджит, начинавший теперь каждое утро с долгой пробежки по окрестностям Синода, обнаружил, что данмеры строят в укромной роще неподалёку самую настоящую эшлендерскую юрту. Кот посмеялся было над их затеей — зачем жить в юрте, когда в Синоде достаточно места? — но встретил два упрекающих взгляда и почёл за лучшее извиниться.       Мастер Элидор не настаивал на продолжении занятий, но Кимри всё же приходила к нему через день и старательно изучала простые заклинания, уроки по которым пропустила за время путешествий. Однако нынче наставник, вместо того, чтобы начать обычные упражнения на концентрацию, пригласил Кимри к столу.       – Оставим на сегодня уроки, дорогая. Выпьем чаю. Мне нужно сообщить тебе кое-что важное.       – О, новости от Совета Синода? – встрепенулась Кимри. – Они всё ещё недовольны?       – Совет? – удивился наставник. – Нет, что касается нашей экспедиции, мне удалось убедить их в совершенной оправданности всех наших действий. Дело в другом. Видишь ли...       Мастер Элидор замялся, что было вовсе на него не похоже, и Кимриэль не на шутку встревожилась. Наставник вздохнул, сделал несколько глотков, отставил чашку и сложил руки перед собой на столе.       – Ах, мне давно стоило тебе сказать. Но, признаю, я всё не мог собраться с духом... Дело в том, что я должен уехать. А потому, следовательно, не смогу больше обучать тебя. Полагаю, наилучшим решением будет передать опеку Дэнни. Ты и так уже во многом ей помогаешь. Кроме того, вы сможете вместе изучить твои необычные способности и найти им достойное применение.       Кимри потрясённо молчала, осмысляя услышанное, и, наконец, выговорила:       – То есть... вы хотите сказать, что уезжаете не на время, а... насовсем?!       – Именно так, дорогая. Увы.       – Но... почему?! Вас выгоняют? Совет всё-таки решил наказать хоть кого-нибудь? Но можно ведь перейти в Коллегию Шёпотов, и мы могли бы видеться!..       – Кимри, дорогая, – прервал наставник суетливые предположения данмерки, накрыв ладонью её похолодевшую руку. – Дело вовсе не в Совете. Точнее, в некотором роде, в нём, но решение уехать — моё и только моё.       – Но как же...       Мастер Элидор снова взялся за чай, подавив вздох.       – Хорошо. Я расскажу тебе. Но только при условии, что ты сохранишь услышанное в строжайшей — я повторяю! — в строжайшей тайне!       Данмерка кивнула, с трудом сглотнув подобравшийся к горлу спазм.       – Пей чай, милая, – мягко посоветовал альтмер. – Ты, может быть, помнишь: мы как-то обсуждали с тобой псиджиков? Старый Путь и умения, которые преподают на Артейуме. Так надобно тебе знать, что я был принят в Орден и много десятков лет служил Старому Пути. Долг прилежного псиджика — умалять изменчивость, когда она приносит алчность, чревоугодие, праздность, невежество, суеверие, жестокость и ещё сто одиннадцать Растрат духа, и поощрять изменчивость там, где она приносит искусство, красоту, счастье и просветление. Для этого у человека есть один советник: его разум. Если человек, которого наставляет псиджик, действует во зло и несет оэгнитр — "дурные перемены" — и его не вразумить иным способом, то долг псиджика уравновесить оэгнитр любыми необходимыми мерами. Кроме, конечно же, убийства и подобной жестокости. Орден всегда предпочитал пути дипломатии и благоразумных интриг, ибо они соответствуют Старому Пути.       – И вы были таким наставником? – догадалась Кимри.       Мастер Элидор кивнул.       – Последователи Старого Пути часто становятся советниками светских правителей, но это опасные отношения. Если лорд отвергнет мудрый совет и прикажет псиджику совершить нечто, противное учению Старого Пути, то выбор будет невелик. Псиджик может подчиниться, хотя бы и по принуждению, — и тогда он станет добычей темных сил, борьбе с которыми посвятил свою жизнь. Также псиджик может покинуть своего повелителя, но тем самым он навлекает позор на себя и на Орден, и становится изгоем. Словом, у псиджика в такой ситуации лишь один способ сохранить лицо — убить себя.* Но я... – наставник отвёл глаза и поджал губы. – Мне не хватило духу. И, очевидно, никогда не хватит — такова моя натура. С тех пор я вынужден скрываться и нигде ещё не задерживался так надолго, как здесь, в Синоде. Но теперь обо мне прознали, и я должен уехать.       – Но почему? Не могут же они принудить вас к самоубийству! И потом, я ведь правильно понимаю: с тех пор прошло уже очень много лет? Неужели вам до сих пор необходимо скрываться?!       Мастер Элидор покачал головой:       – Конечно, Орден не станет ни к чему меня принуждать. Они просто отвернутся от меня с безразличием, потому что я с их точки зрения перестал быть псиджиком. Но я не выполнил приказ того, чьим советником был. Более того — я донёс о его планах и стал причиной многих его бед. И, хорошо зная его натуру, которая от этих бед вряд ли улучшилась, я уверен: он и по сей день мечтает настичь меня и поквитаться... Посему я завершаю здесь все дела и через несколько дней отправляюсь в путь.       – Это несправедливо! – выдохнула Кимри сквозь набежавшие слёзы.       Мастер Элидор пожал плечами:       – Нет, дорогая, это достойная расплата за мою былую нетерпеливость, неумелость и необдуманную поспешность. Тот, с чьим хаосом я не сумел справиться, натворил много бед, прежде чем его схватили и приструнили, много невинных людей пострадало. И это я должен был предвидеть такой оборот событий, но — не сумел.       – И вы уедете неведомо куда, совсем один? И ни весточки, ни письма? – прошептала Кимриэль горестно.       – Ну, дорогая, – наставник ласково похлопал её по руке. – Вряд ли я в ближайшие десятки лет настолько ослабну, что не смогу прислать тебе послание. Что же до одиночества... Я как раз хотел у тебя спросить: как чувствует себя тот альтмерский мальчик, которого ты спасла?       – О, он уже почти здоров. По крайней мере, телесно.       Мастер Элидор понимающе кивнул.       – Да, я помню его историю... И, насколько я себе представляю, он сейчас оказался в очень двусмысленном положении: он не может вернуться домой из-за того, как его родители поступили с бедным Франсуа, но также вряд ли разумно будет ему оставаться в Синоде. Вольно или невольно, а он натворил дел...       – Я думала об этом, – огорчённо кивнула Кимри, – и не знаю, как быть.       Наставник улыбнулся:       – Ну, у меня есть одна мысль. Я бы взял мальчика в ученики. Он, конечно, изрядно отравлен хаосом, но я предвижу в нём и немалые возможности. Однако тебе придётся убедить его, потому что меня он вряд ли послушает в нынешнем его умонастроении.       – Хорошо. Я постараюсь.       – Ну, – Мастер Элидор встал, и данмерка поднялась следом, – надеюсь, я достаточно развеял твоё беспокойство о моём благополучии. И также, надеюсь, принял достаточно мер, чтобы не беспокоиться о твоём. А теперь мне нужно заняться сборами...       Кимри порывисто шагнула к старому альтмеру и крепко-крепко обняла, пробормотав сквозь сдавленный всхлип:       – Вы ведь не уедете тайком, позволите проводить вас?!       – Конечно, милая, конечно...       Выбравшись из комнаты наставника почти на ощупь, Кимриэль добрела до учительской залы отдыха и упала в кресло. Но горевать здесь в полном одиночестве было невыносимо, и она бросилась на поиски Эно.       Данмер отыскался в саду, по обыкновению, с книгой. Увидев, что Кимри идёт к нему, не скрываясь утирая слёзы с лица, Тарис вскочил и бросился навстречу, и долго терпеливо выслушивал её путанные из-за попыток соблюсти тайну объяснения. Когда же Кимри выплакалась и успокоилась, Эно вдруг сообщил:       – А знаешь, я ведь как раз собирался найти тебя. Ко мне сегодня приходила Манираи. Она... попросила меня уговорить тебя помочь ей.       Эно замолчал, подбирая слова в явном смущении, и Кимриэль спросила:       – Помочь в чём?       Он глубоко вдохнул, выдохнул и произнёс, словно сам удивляясь звуку своих слов:       – Провести обряд бракосочетания. Эшлендский ритуал. Дело в том, что будущие супруги должны большую часть его сохранять молчание, и обыкновенно всем руководит шаманка племени. Но, как ты понимаешь... И я не очень подхожу, потому что — мужчина...       Кимри несколько секунд растерянно смотрела на Тариса, пребывавшего в не меньшем замешательстве.       – Но я же... – выговорила наконец данмерка, – я же совсем не говорю на данмерисе... И потом... Азура-Мать, какая из меня шаманка?!       – Ну, всё же лучше, чем из меня, – улыбнулся Эно. – Манираи попросила меня помогать тебе. В общем, я в страшном смущении... Но и — отказать им: как можно?..       – Немыслимо... – выдохнула Кимри согласно.       – Вот, посмотри, – Тарис протянул ей свиток. – Она всё записала, и я перевёл для тебя. Ты будешь вести ритуал на привычном языке, а я буду вроде твоего голоса на данмерисе.       – Звучит странно, – улыбнулась Кимри.       Эно кивнул:       – Она тоже так сказала. А потом добавила, что она — единственная и последняя шаманка племени, а её жених — последний ашхан племени, так что некому будет осудить их за вынужденные странности. Она... удивительная.       – И... когда?       – Завтра на рассвете, в юрте, что они построили в дубовой роще.       Всевидящее око Магнуса встретило новый день, укутавшись в серые облачные шелка. Кимри зябко вздрагивала под плащом, шагая следом за Эно по вымоченной ночным дождём зыбкой тропке, круто взбирающейся среди травы на холм.       Манираи встретила их у входа в юрту, совсем не похожую на ту, в которой она была вынуждена ютиться среди пепельных пустошей: серо-коричневый войлок был новым, без единого пятнышка, верёвки, стягивающие конструкцию, у входа украшены гирляндами из крупных бусин, перьев, сухих плодов и свежих, сорванных неподалёку цветов. Перед входом был устроен небольшой алтарь, и Манираи расставляла на нём последние нужные для ритуала предметы.       Массарапал подошёл прочти тут же, и Кимри с удивлением рассматривала его необычное одеяние — коричневую робу, расшитую угловатыми узорами, длинное ожерелье на шее, сплетённое из тех же бусин, плодов и перьев, что украшали юрту шаманки.       Манираи встретила Массарапала открытой улыбкой. Он ответил церемонным поклоном и остался так серьёзен, что Кимри вдруг поняла, насколько ему не по себе.       Манираи позвала всех к алтарю, разожгла огонь в жаровне и, опустившись на колени, начала обыкновенный утренний ритуал поклонения предкам молитвами и подношениями. Закончив молитву, Манираи взглянула на Кимриэль и кивнула ей, приглашая начать обряд. Кимри развернула свиток, отметив краем сознания, как дрожат руки, и прочитала начальную формулу:       – Да свершится ныне дело благодати, благословлённое духами предков. Да умолкнут слова ваши, и да будут стократ красноречивее тела, поступки и дары ваши.       Эно повторял её слова отстающим на пару секунд эхом, и в утреннем лесном безмолвии это звучало так странно и неожиданно красиво, что Кимри едва не сбилась, задохнувшись. Массарапал и Манираи совершили церемониальный поклон, и Кимриэль продолжила:       – Да совершится беседа дел ваших. Да будут руки ваши чутки, глаза внимательны и души согласны. Да будут хлеб и пища, приготовленные в согласии, благословением дому вашему.       Эшлендеры снова поклонились, поднялись с колен и вошли в юрту. Кимри и Эно проследовали за ними и устроились в самом дальнем от очага краю, стараясь ничем не выказывать своего присутствия, не нарушать творящегося таинства.       Ашхан и шаманка принялись за приготовление хлеба и овощей. Не произнося ни звука, как требовал ритуал, они действовали так слаженно, словно уже много лет занимались этим ежедневно . Ни разу их руки не встретились в споре за один и тот же предмет, ни разу ничьё замешательство не нарушило порядка. Кимри заворожённо следила за ними, боясь лишний раз вздохнуть.       Наконец, когда обед — самый простой, из обычных повседневных блюд — был готов, Манираи и Массарапал сели на пол, за низкий стол.       – Да будет хлеб ваш разделен поровну, и пища ваша да насытит род ваш.       Они вместе взяли душистую лепёшку и ладным, привычным движением разломили пополам. Манираи улыбнулась, и ашхан, наконец, ответил ей слабой улыбкой. Прежде чем приняться за трапезу, оба отломили ещё по половине от своей доли и отложили на отдельное блюдо, для подношения предкам.       Обед их был почти символичен — оба едва коснулись еды.       – Да совершится дар воды: да напоит чистая вода тела ваши, а искренняя забота — души ваши.       Массарапал наполнил водой маленькую узорчатую чашу синего стекла и подал из своих рук Манираи. Она отпила пару глотков, приняла чашу и из своих рук напоила ашхана.       Окончив трапезу, все снова вернулись к алтарю. Теперь все молились молча. Манираи возложила на алтарь хлеб с их стола и чашу с водой, из которой они поили друг друга. Потом зажгла благовония, и, прикрыв глаза, надолго погрузилась в медитацию.       Спустя четверть часа Эно осторожно коснулся руки Кимриэль и кивнул на песочные часы — пора было продолжать обряд.       – Да совершится беседа глаз, – поплыло двухголосое эхо под густыми кронами дубов, стряхивающих на них редкие капли. – Да не разомкнутся в час сей уста ваши, да не соединятся руки ваши. Да услышите вы голоса сердец ваших и да откроете их в молчании.       Вернувшись в юрту и отставив обеденный стол, Манираи бросила на ковёр пару удобных подушек, и эшлендеры сели лицом друг к другу на расстоянии пары шагов. Кимри и Эно снова укрылись в тени.       Это был самый странный час из всех, что довелось пережить Кимриэль.       Массарапал и Манираи молча смотрели друг на друга, и лица их постепенно менялись. Ашхан больше не был похож на каменную статую — его глаза ожили, его губы улыбались неуверенно, словно припоминая, как это делается. Манираи наблюдала за метаморфозами с нежной улыбкой, склонив голову на бок. Потом вдруг прыснула и поспешно прикрыла рот рукой. Массарапал открыл было рот, спросить, в чём дело, но вовремя спохватился и лишь поднял брови. Манираи помахала рукой — ничего, — но глаза её по-прежнему смеялись. Так провели они весь час, не отрывая глаз друг от друга, словно не могли наглядеться, качая головами, несколько раз удерживая друг друга от попыток заговорить, улыбаясь и, наконец, плача без всякого стеснения.       Спустя четверть часа Кимри закрыла лицо руками: ей стало невыносимо вторгаться в столь интимное. Не зря в написанном Манираи свитке было указано, что этот обряд должен был происходить в уединении. Но шаманка не позволила им покинуть юрту, и теперь Эно не отрывал глаз от песочных часов, а Кимри созерцала тьму меж своих ладоней.       Ещё в свитке было сказано, что лишь во время этого ритуала или сразу после него обряд мог быть прерван без всяких претензий с чьей-либо стороны. Но Массарапал и Манираи вряд ли хоть на секунду задумались о подобном решении. По истечении часа лица их были столь светлы, что было похоже, будто они, позабыв обо всём, могли бы провести так ещё хоть десять часов. Оба заметно вздрогнули, услышав голоса данмеров из полутьмы:       – Да совершится беседа рук. Да соединит их нерушимая связь, да познают они в единении пустоту пепла, жар огня и холод воды.       Неловко поднявшись после долгого сидения, они вернулись к алтарю предков. Манираи придвинула ближе погасшую жаровню, зажгла рядом лампаду и тут же, в ряд, поставила широкую чашу с водой. Потом достала прочный кожаный шнур, протянула перед собой правую руку, Массарапал стал чуть позади и вытянул десницу рядом. Манираи ловким движением обвила их запястья тройной восьмёркой, завязала концы, и вместе они затянули узел. Приподняв соединённые обок руки, они опустили их ладонями в давно погасшую и остывшую золу в жаровне, затем пронесли ладони над пламенем лампады, затем окунули в чашу с водой. Потом снова пепел — огонь — вода, пепел — огонь — вода... Возложив мокрые ладони на алтарь предков, едва шевеля губами, они безмолвно испрашивали благословения.       – Да совершится дар верности, – проговорила Кимри, едва дыша и почти не слыша вторящего ей голоса Эно. – Да поглотит пламя видимость, да останется невидимое сохранённым навеки в сердце и разуме.       Они поднесли руки к огню и пережгли шнур меж запястий, там, где пересекались витки. Собрав обрывки, сожгли их один за другим в пламени лампады.       – Да совершится дар верности...       Массарапал и Манираи обернулись друг к другу, сложили ладонями только что развязанные руки, ещё хранящие отпечатки от шнура.       – Я помню — я связан с тобой, – произнёс ашхан охрипшим от долгого молчания голосом первые за этот день слова.       – Я помню — я связана с тобой, – ответила Манираи чистым и ясным голосом.       – Мы помним — мы связаны, – повторили они в унисон.

КОНЕЦ