Ecce homo — insanus
Вот мужчина — безумный (лат.)
Кристиан уходит. Прокричав свою боль, он становится смертельно спокойным, и даже улыбка прочерчивает его лицо на короткий миг. «Пока», — говорит он. Минуту, а то и больше, Шерлок просто стоит — без единой мысли, охваченный всепоглощающим чувством, которому не находит определения. А потом вздыхает глубоко, полной грудью. Облегчение, как нечто вселенское, заполняет его. Наконец-то! Дело разрешилось удачно, он уже и не надеялся. Теперь всё пойдёт по-другому, без путаницы и слишком сложных дилемм. Кристиан оказался достаточно благоразумным, чтобы, взвесив все за и против, принять правильное решение. Возможно, Шерлок и большая часть его жизни, но ведь не вся жизнь… Но чувство свободы коротко. Да и не свобода это — пустота. В груди. В голове. Просто Шерлок понял это не сразу — есть вещи, которые понимаешь не сразу. Шерлок сдвигается с места — и останавливается, на одно ужасное мгновение не понимая, куда идти. Он сбит с толку и дезориентирован, из-под него как будто вышибли стул, оставив глупо сидеть на полу, озираясь по сторонам; его растерянность граничит с беспомощностью, а навалившаяся усталость — с физическим выгоранием. Окружающее пространство ощущается им слишком остро, буквально всей кожей. Жара — невыносимая, даже плотно зашторенные окна не спасают от раскалённого солнца. Он бы с радостью вылил на себя ведро ледяной воды, но не может даже ополоснуть лицо. Всё дело в Джоне. Джон скоро вернётся, и нельзя пропустить этот момент. (Где его черти носят по такому пеклу?!) Но стакан воды выпить можно. Джону не удастся проскользнуть мимо кухни незамеченным. Вряд ли за это время он успел успокоиться — вскипающая зноем улица, куда его выпроводили на самом пике душевной смуты, плохо способствует релаксации. Но можно хотя бы надеяться, что гнев, от которого глаза Джона превратились в грозовые озёра, слегка поостыл. В кухне всё напоминает о Джоне, всё здесь носит его следы. Это поразительный факт. Шерлок много лет прожил в этом пространстве, но так и не заполнил его целиком. А Джон — заполнил. Не прилагая усилий, не ставя перед собой захватнических целей, просто существуя в нём и согревая его. И эти две кружки с синей волной и чайками, так и не вымытые с утра. Они не могут отсюда исчезнуть! Они должны находиться в этой кухне всегда, и страшно даже представить, что по каким-то ужасным причинам не станет хотя бы одной из них… Сердце Шерлока тоскливо сжимается, он с сомнением смотрит на дверь: ситуацию можно считать опасной? * Всё становится только хуже с возвращением Джона. Шерлок взвинчен до крайности — ожиданием и неизвестностью. Он пытается удержать в подчинении свои нервы, но напряжение бьёт разрядами чистого тока, заряжает мышцы и кровь, и внутри него всё дрожит от нетерпения. Собственное тело его раздражает, оно зудит, переполненное какой-то дикой энергией (Майкрофт назвал бы её токсичной), кажется слишком неловким и длинным; ноги заплетаются, руки не слушаются и сами тянутся к шее, Джон следит за его движениями, отводит взгляд, для него это пытка, но Шерлок не в силах это остановить. Он не помнит, чтобы когда-нибудь был так плачевно неловок и так не принадлежал самому себе. И ещё надо что-то сказать, а что можно сказать, кроме правды? Едва ли Джон по достоинству оценит способность Шерлока изворачиваться и лгать, глядя ему прямо в глаза. Шерлок говорит Джону правду. А потом словно сходит с ума, демонстрируя это весьма эффектно и… отвратительно. Он зол как чёрт — на себя, на своё наигранное спокойствие и небрежную рассеянность, фальшь которой так очевидна. Но нападает почему-то на Джона, который и без того выглядит абсолютно несчастным и которого он, наверное, никогда не сможет любить сильнее, чем в эту минуту. Нападает с необъяснимым ожесточением. Жалит, как полчища пустынных гадюк. И взгляд наверняка такой же — змеиный. Что происходит с ним? Откуда в нём эта страсть к разрушению и почему он не в силах её укротить? Кажется, будто им управляет некая злобная сущность, опьяневшая от собственного безумия, для которой одна только цель — война; это она развалилась в кресле, сыплет пошлостями, нарывается на скандал и тянет, тянет Шерлока за собой, к самому краю. Хорошо, что Джон не выдержал и ушёл — передохнуть от его атак и несмешного, гнетущего юмора. От всей этой атмосферы духоты, пыли и недосказанности. От пота, стекающего по вискам и спине. Шерлоку и самому это требуется не меньше: побороть отвращение к себе и прекратить акулье кружение по комнате, от которого его босые ступни уже начинают гореть. Смирительная рубашка и пластырь на рот были бы сейчас как нельзя кстати. Он останавливается и даёт себе крепкую пощёчину. «Опомнись, идиот! Джон решит, что ты спятил. И включи, наконец, мозги, чтобы не наломать ещё больше дров!» Он падает в кресло, но тут же вскакивает с него как ошпаренный. Кристиан! На него как будто обрушивается скала. Осознание конца приходит с той же внезапностью, что и недавнее чувство освобождения. Неужели всё это правда? Случилось меньше часа назад. Необратимо как никогда. Он знает: Кристиан сделает то, что сказал. Никогда не появится на Бейкер-стрит. Не появится в его жизни, закончив их роман пусть и не слишком изящно, но безвозвратно. И неясно пока, как к этому относиться. В груди становится тесно. Он смотрит на свои руки: они дрожат. Оглядывается вокруг: плохо. Страшный крик Кристиана всё ещё стоит у него в ушах. Возможно, он вообще не сможет его забыть, так и будет засыпать и просыпаться с этим мощным выбросом подлинной муки… Он в отчаянии трясёт головой, зажмуривается, крепко сжимает челюсти, чтобы гуляющая по телу дрожь не вырвалась наружу мучительным выдохом. Он не в ужасе, нет, но он убит самим этим фактом — и своей сопричастностью к нему. Потому что никто не думает о тех, кто оставлен — отброшен за пределы круга комфорта и новых желаний. Как будто за этим кругом ничего больше нет, и их тоже нет, ведь дело разрешилось удачно. Но они есть и в двух шагах от нас пытаются как-то дышать с заживо содранной кожей; наш потерянный интерес лишает их смысла, ведь любовь не заканчивается по щелчку, ей недостаточно слов «мы расстаёмся» — совершенно недостаточно! — она продолжает кипеть внутри день и ночь, а потом выкипает, оседая едкой, отравленной солью… Вряд ли Кристиана ожидают мирные дни. Шерлоку больно — почти нестерпимо, впервые с того момента, когда за Кристианом закрылась дверь. Как случилось, что он, «блестящий логик, глыба ума и гений стратегии» (сардонические эпитеты Daily Mail, особо безжалостно клевавшей его за «громкий провал дела предпринимателя Мура»), сплёл этот глупый клубок из ошибок и неудач? Втянул в это Джона. Запутался сам и безнадежно запутал Кристиана, у которого было всё хорошо, пока на его пути не встал разрушитель. Шерлок тихо стонет от сокрушающего чувства вины. Только ничего уже не изменишь, даже если бы он захотел. Он должен что-то сделать сейчас. Стереть следы слишком яркого присутствия Кристиана и его страданий. Сделать что-то человеческое, простое — не такое безумное, как всё, что он делал до этой минуты. Чай! Чай и печенье… которого у них, кажется, нет. Но, к счастью, есть миссис Хадсон, добрая, всё понимающая, как и всегда. Да, чай и печенье, а там — будет видно. Главное, чтобы Кристиан наконец вернулся в свою настоящую жизнь, к тому, что для него бесценно и вечно, и что он едва не растратил в объятиях Шерлока. И простил его — рано или поздно. И чтобы Джон не сильно обиделся. * Жизнь движется дальше, ни плохо ни хорошо. Дни словно туго натянутые струны и даже как будто чуть слышно звенят. Усилием воли Шерлок берёт себя в руки и реже думает о Кристиане. Это имя — Кристианкристианкристиан — уже не заполняет его голову с печальной настойчивостью, а боль, гудевшая в груди печным пламенем, теперь лишь тоненько подвывает. Всё, говорит он себе, всё. С этим покончено. Теперь — только Джон. Джон по-прежнему насторожён. Он и до Кристиана был серьёзно зажат, всё время прислушивался к себе, к тому, что произносил в присутствии Шерлока, словно опасался проговориться; а теперь и вовсе закрылся. Но по крайней мере он не выглядит человеком, обдумывающим побег. Шерлок не докучает ему, опасаясь неловким движением или словом нарушить установившееся перемирие, и без того непрочное, на его взгляд. К чему ворошить раскалённые угли, не лучше ли дать им остыть? И лишь однажды, в один из особенно звенящих дней, он не выдерживает и задаёт очередной ненужный вопрос (сколько их у него в запасе ещё, хотелось бы знать!) — без расчёта на откровенность и уж точно не желая застать Джона врасплох. Просто чтобы спросить, и чтобы этот вопрос больше не стоял в его горле застрявшей костью. «Ты же всё знал — что это значило?» Он видит, как Джон смутился, как густо покраснел, неуклюже увиливая от ответа, и на чём свет ругает себя. «Раскалённые угли, да? Когда же ты угомонишься, болван?! Можно подумать, уже тогда ты не понял, что это значило, не слышал тяжёлое биение своего сердца». Он надолго уходит из дому, когда ему вдруг начинает казаться, что Джон задыхается в круговороте собственных мыслей и ему требуется простор. В такие дни их квартира перегружена тишиной, полна тупиков и тёмных углов, и Шерлок не хочет торчать перед Джоном пугалом. И хотя он уверен, что думать так много об одном и том же не лучший выбор, — не ему давать Джону советы. Сам Джон уходит нечасто, хотя ночная гроза остудила жару, и улицы перестали напоминать преддверие ада. Сначала в тот самый день, когда его утянули прочь из дома, в привычную рабочую суету, где Шерлок был просто Шерлоком, детективом, ведущим расследование, а не любовником другого мужчины. Майкрофт еле сдерживал ярость, что Шерлок «настолько забылся, нарушив условия конфиденциальности и притащив с собой… этого Джона», но, даже всё понимая, Шерлок не мог оставить Джона один на один с призраком Кристиана. В итоге все были довольны (не исключая Майкрофта, до конца сохранившего брезгливую мину), и кто как не Джон принял удар благодарности на себя, избавив Шерлока от мучений? Потом Джон уходит сам, сразу же после завтрака, почти убегает, пробормотав, что у них закончились яйца и молоко. Но быстро возвращается — с пустыми руками, взъерошенный и ещё больше несчастный. Разбитый. Презирающий себя. Он смотрит вбок, чтобы не встречаться глазами с Шерлоком, и даже пытается улыбнуться — несмело, будто берёт взаймы. Шерлоку горько за эту трепещущую улыбку. Джон не должен так улыбаться, никогда! И не надо быть очень умным, чтобы понять, о чём думал Джон: о Кристиане, снова и снова о Кристиане, о Кристиане и о нём, Шерлоке; он уходил, оставляя квартиру им — затемнённую шторами, полную приятной прохлады, располагающую. Но не выдержал и вернулся, мучительно переживая своё унижение. Это было слишком пронзительно — его влюблённость, которая прорывалась в каждом резко опущенном или отведённом в сторону взгляде, и его желание не мешать. Шерлок едва удержался, чтобы не прижать Джона к себе. Положить подбородок на его макушку, закрыть глаза и простоять так целую вечность… Как это происходит, думал он позже, когда Джон уже спал, и мир вокруг казался почти идеальным; что люди чувствуют, признаваясь в любви? Сам Шерлок никогда этого не делал, поэтому для него это всё ещё неразрешённый вопрос. Наверняка в этом моменте истины (Шерлок не мог удержаться от сарказма) должна присутствовать изрядная доля торжественности. Особенные слова, глуповатое выражение лица… Зачем? К чему потеть от натуги, если и без того всё так ясно? Стало ясно с первых минут, с первой чашки горячего чая, поданной Джоном ему — продрогшему до костей и мокрому как утопленник. Шерлок уверен, что слова, даже самые правильные, ничего не решают (одно из самых давних его убеждений, по сути, константа) — кто-то когда-то их уже произнёс, сделав своими. Шерлок не собирается присваивать себе чужое, он просто хочет быть рядом с Джоном, и в горе и в радости, — вся эта банальная чепуха, такая прекрасная на самом деле… …В третий раз Джон отправился развлекаться с Лестрейдом. Он так и сказал: «Развлечёмся немного с Грегом», и был в хорошем расположении духа. Наверное, потому, что накануне звонил домой. (Говорил долго, а потом так и не вышел из спальни. Но в воздухе их квартиры не чувствовалось зловещих разрядов — напротив, было покойно и тихо, и немного устало, как будто за время разговора Джон полностью выдохся, но это не помешало ему утешиться. Тайна эта мучает Шерлока несказанно, ей посвящено немало ночных и дневных часов. Джон по определению должен быть любящим сыном, но даже упоминание о родителях причиняет ему страдание. Почему? Почему его глаза не знают улыбки, а сердце — уверенности? Что могло случиться в доме, показавшемся Шерлоку таким надёжным и мирным? Не отражающим волны насилия. Шерлок ни о чём не может спросить. И уж тем более он не считает возможным сунуть свой длинный нос в тайны Джона. Вынюхивать. Брать след. Сопоставлять факты. Джон не дело!) …Шерлок хмыкнул и пожелал им удачи. А мог бы и напроситься в компанию, не велика птица, чтобы гордо ждать приглашения. Джон был бы рад. Наверное. Да и Лестрейду пора уже прекратить свой идиотский бойкот. Шерлок даже хотел позвонить, сказав что-нибудь саркастическое и тем самым обозначив своё присутствие в жизни обоих, но так и не придумал ничего подходящего. Вернулся Джон до полуночи, был заметно навеселе, но всё равно недостаточно, чтобы ослабить свой тотальный самоконтроль. Шерлоку жаль. Жаль, что Джон сторонится его и не доверяет ему. Жаль, что всё у них началось неправильно — он неправильно начал. Упустил неоценимый миг, который никогда больше не повторится. Был взвинчен, вымотан слишком долгой дорогой и ледяным дождём. Всё вокруг было чуждым, слишком непохожим на Лондон: вымирающий посёлок, тьма и сырость, волны, волны, волны и неприкаянность — весь этот кинематографический нуар, который страшно его бесил. Как и то, что он, со своей модной сумкой, полной дурацких носков и штанов, тащился чёрт знает куда, увязая по щиколотку в мокрой гальке, и самому себе казался жертвой стихийного бедствия. Море, взбаламученное ливнем, насмешливо гудело у него под боком. Свет Маяка был бледен и странно недосягаем, как будто с каждым сделанным шагом расстояние между ним и измученным Шерлоком становилось всё больше, и всё дальше — желанное тепло. Он проклинал всё на свете: какого-то придурка, забравшегося к чёрту на рога; себя, ринувшегося в этот идиотский крестовый поход; и собственное упрямство. Что стоило ему, например, воспользоваться любезностью мистера Финча и добраться до места в сухости и комфорте, за каких-то двадцать минут? Но нет, он был полон решимости всё сделать по-своему — в духе Шерлока Холмса! Что он собирался увидеть там? Джона, затачивающего ножи? Идиот! Вломился в его жизнь с изяществом носорога, принеся с собой хаос и разрушение. Предубеждение — вот что двигало им тогда, буквально толкая в спину. Шерлок искал дракона, чтобы победоносно вбить копьё в его пасть*. И чем всё закончилось? Он встретил Джона и ранил так зло, что это было даже пугающе — хотя он и не захотел себе в этом признаться, — а потом бросил его одного, на съеденье одиночеству и своенравной дикарке, требующей от него любви… * Шерлок открывает глаза и лежит — оцепеневший, неподвижный, словно пойманный в прозрачную сеть. За окном глубокая ночь. Время абсолютного, какого-то сиротского одиночества и беспричинного страха. Это не то, что обычно пугает нас по ночам: монстры, притаившиеся под кроватью, или зловещие шорохи по углам. Этот страх — иного рода. Не угаданный, давящий, мутный. Шерлок делает осторожный вдох, словно всерьёз опасается, что грудь может треснуть и расколоться. За считанные секунды ночь наливается угольной чернотой. И в этот тёмный час Шерлок вдруг понимает, в чём дело. Что-то упущено им. Что-то самое главное. Джон. Кто сказал, что ты ему нужен? Все эти твои фантазии, Шерлок, они так абсурдно-наивны! Однажды ты нафантазировал дружбу до гроба — с Кристианом Мэйси, который просто хотел тебя трахнуть. Теперь ты фантазируешь о любви. Жалкое, самонадеянное существо! Ты был там, ты видел всё собственными глазами. Его дом, его жизнь, его берег. Он уехал туда задолго до тебя. Он скрылся там от чего-то невыносимого, может быть, даже страшного, что гложет его до сих пор, и не отпускает, и мучает. Ему и дела нет до твоих любовных интрижек. Это внезапное прозрение оглушает Шерлока. Нет, думает он, невозможно. Всё казалось таким… планомерным, почти решённым. Он, Джон, их чувства, их общее будущее… Откуда вдруг пришли эти сомнения, катастрофически быстро перерастающие в уверенность? Он резко сбрасывает ноги с кровати и садится — вытянутый в струнку, напуганный. — Нам надо поговорить, — говорит он твёрдо. — Пока не стало поздно. Он готов бежать к Джону прямо сейчас. Растолкать его, стащить с постели — сонного и плохо соображающего — и потребовать от него ответа. — Надо поговорить, — повторяет он уже тише, полушёпотом, и обречённо закрывает глаза, понимая, что никуда не побежит, что так и будет сидеть в темноте и множить, множить вопросы, которые никогда не задаст. Собственное бессилие пожирает его. * Джон готовит обед. Стол завален приправами и овощами, посреди бьющей в глаза пестроты (глянцевые бока жёлтого и красного перца, тёмно-фиолетовый букетик базилика, зелень петрушки и укропа) возвышается куриная тушка, здесь же очищенные клубни картофеля, Джон как раз режет на части один из них. Определённо, затевается что-то серьёзное, и у Шерлока сводит желудок. — Привет, — бросает Джон, не отрываясь от своего занятия. — Здоров же ты спать! Я уже собирался проверить, жив ли ты. Ещё бы он не был здоров, если уснул только под утро, истерзанный бессонницей и вопросами, и только восходящее над Лондоном солнце сразило его. На часах двенадцать тридцать, а он еле очнулся от глубокого, тяжёлого сна — с похмельной головой и голодными спазмами в животе. — Засиделся вчера допоздна? — Да. Было кое-что важное. — Как всегда. — Джон поднимает глаза. — Ты голоден, — говорит он с улыбкой. — Пока я тут занимаюсь… эмм, всей этой расчленёнкой, выпей чай, сделай сэндвич. Кстати, я бы тоже не отказался. Шерлок с готовностью включает чайник. Подходит к холодильнику… Выпить чай или кофе, приструнить не на шутку разыгравшийся аппетит — это те обыкновенные вещи, с которых легко можно начать новый день, и даже новую жизнь. Что немного странно, учитывая, каким отчаянным мыслям была посвящена ушедшая ночь. Сегодня ему так свободно дышится — пожалуй, впервые после ухода Кристиана. Впервые его грудь не стянута до отказа, и в этой кухне, с куском сыра в одной руке и кружкой (той самой, с морем и чайками) в другой все ночные страхи кажутся Шерлоку нелогичными и излишне утрированными. Он уже готов посмеяться над собой. И поэтому слова, раздавшиеся у него за спиной, звучат громом среди ясного неба. — Послушай, Шерлок… Шерлок вздрагивает и замирает с окаменевшим позвоночником, боясь повернуться к Джону и даже перевести дыхание. Мягкие интонации в голосе Джона до смерти пугают его, как будто он снова вернулся в свою долгую, долгую ночь. «Сейчас он скажет… Что он собирается мне сказать?!» Джона смущает необычность его реакции — застывшая поза и гробовое молчание. Это никак не вяжется с тем Шерлоком, которого он видел секунду назад — помятым, заспанным, шарящим в холодильнике в поисках перекуса. Он откашливается и повторяет: — Послушай… Эй, ты здесь вообще? — Увидев, что Шерлок пошевелился, а значит, по крайней мере слышит его, Джон продолжает, изучая разложенный на столе натюрморт: — Завтра я хочу пообедать с Майком. Давно не виделись и всё такое… Ты же не будешь против? — спрашивает он, спохватившись. — Конечно, обед это громко сказано, так, выпьем по чашке чая, перекусим его любимым пирогом с рыбой, поболтаем… Обед? «Обед» звучит неопасно. Но только на первый взгляд, и поэтому напряжение Шерлока только растёт. С чего бы Джону оповещать его о встрече с давним приятелем? И почему Шерлок должен быть против? Конечно, благодушный старина Майки в принципе не представляет угрозы, абсурдно даже предположить такое, но осознание, что за невинностью этого факта скрывается что-то ещё — что-то фатальное — подкатывает тошнотой. Возможно, это… момент прощания? Шерлока обдаёт жаром. Он поворачивается к Джону — серьёзный и хмурый, — стараясь не обнаружить паники, хотя она буквально написана у него на лице: нервный росчерк всех его сомнений и страхов. — Что ты хочешь этим сказать? Джон смотрит растерянно и даже приоткрывает рот. Это выглядело бы очень забавно, если бы колени Шерлока не подгибались от безумной тревоги. — Да в общем-то ничего особенного, — произносит Джон наконец. — А что? Чёрт, чувствую себя по-идиотски… — В его взгляде озабоченность и непонимание. — Шерлок, что-то случилось? Я нужен тебе завтра? В таком случае… — С каких это пор ты у меня отпрашиваешься? — с холодной яростью перебивает Шерлок. — И о чём вы собираетесь поболтать? Джон в замешательстве. «Тебе-то какая разница? — раздражённо думает он. — Ладно, начнём сначала». — Послушай… — Что ты заладил?! — взрывается Шерлок, швыряя сыр в инсталляцию на столе. Ему не нравится, как Джон растерян. Не нравится, как на долю секунды он опускает глаза — виновато опускает глаза. Всё это ему страшно не нравится. — Я и так тебя слушаю! Уже полчаса. Говори. Джон вздыхает. Непредсказуемость Шерлока — та ещё головная боль. — Короче, чтобы ты знал. Я решил устроиться на работу. Майк обещал помочь. И, как мне кажется, это не повод так психовать. Шерлок не верит своим ушам. Джон хочет устроиться на работу? И только-то? Боже! Значит, он не придумал какую-нибудь очередную глупость с отъездом — на Маяк, на Северный полюс или куда-то ещё, где, как ему кажется, Шерлок не сможет его достать (и крайне заблуждается, между прочим!)… — Шерлок, реагируй, — слышит он обеспокоенный голос Джона и тут же слетает с катушек. — У тебя уже есть работа! — рявкает он — слишком громогласно для перцев, томатов и курицы — для всей миролюбивой обстановки их кухни. — Какого чёрта ты выдумал?! Он заводится ещё больше, он готов ринуться в бой, защищая свои права — на Джона, на его присутствие рядом, на звуки его шагов в квартире и конкретно в этой чёртовой кухне. Но Джон уже переступил границу растерянности. Его взгляд темнеет, становясь Фирменным Взглядом Джона Уотсона не путайся под ногами. — Сейчас мы фактически не у дел, — продолжает он с тем упрямством, которое так часто выводило Шерлока из себя. — После убийства Мура клиенты обходят нас стороной. Оно и понятно. СМИ ругают тебя на чём свет, выставляют чуть ли не аферистом, и неизвестно, как долго это может продлиться. Сдаётся мне, они нескоро ещё от тебя отстанут. Тебе, конечно, плевать, но я не могу сидеть у тебя на шее, ты же понимаешь? — Глупость какая! — От смеси ярости и облегчения Шерлок слегка запинается. — Так… так я и знал, что ты сообщишь мне какую-то глупость! Нигде ты не сидишь, у нас всё общее. — И аренда? — И она! — У Шерлока лопается терпение, он еле сдерживается, чтобы не подскочить к Джону и не встряхнуть его хорошенько, и трясти до тех пор, пока не вытрясет из него эту дикую идею — все его дикие идеи, угрожающие их ежедневной близости. — Что ещё за работа, Джон?! — Обычная. В клинике. Пару дежурств в неделю в приёмном покое будут не лишними. — Нет! — раздаётся негодующее и безапелляционное. — Они будут лишними! Только посмей проделать что-то подобное! Я твой… как это… босс? — Вроде того. — Не вроде того, а так и есть. И я категорически против! Ты понял меня, Джон Уотсон? Никаких дежурств, никаких чёртовых клиник! Наверное, лицо его как-то по-особенному обнажено, каждая эмоция отражается на нём неприкрыто и беззащитно, поэтому Джон замолкает, а потом уступает — неожиданно быстро. Пряча радостное удивление. Волнуясь. Довольно краснея. — Понял, понял. Хорошо. Как скажешь. И хотя меня бесит, когда ты выпендриваешься, — ладно, я согласен. Но выпить чаю с приятелем мой босс мне позволит? Сердце Шерлока громко стучит. Он очень боится ошибиться, но — неужели всё возвращается? Жизнь, по которой он так стосковался. Их безобидные перепалки, его заносчивое брюзжание и добродушная ирония Джона — та особая атмосфера, которая создаётся только в случае глубочайшей гармонии, даже если со стороны кажется, что это не так. — С большой неохотой, — буркает он, меряя Джона бесстрастным взором ледышки. И тоже краснеет, потому что Джон смотрит на него с нежностью и пониманием. — Ведёшь себя как маньяк. Потом они пьют кофе, едят сэндвичи, которые, конечно же, делает Джон. Потом Джон возобновляет свою возню у плиты, а Шерлок уходит в гостиную, садится на диван и раскрывает компьютер. За окном темнеет — небо снова заволокло тучами. Будет дождь. Возможно, даже гроза. Пусть будет гроза, думает Шерлок. Или буря — ураган, ломающий деревья и срывающий крыши с домов. Ничто на свете не имеет значения, когда Джон на кухне готовит обед. Возможно, Шерлок зацикленная на себе, эгоистичная сволочь, но, господи, как же ему хорошо! * Конечно, он понимал, что это всего лишь короткая передышка, и всё не может быть просто. В нём сияла и пела эйфория, и казалось, будто сами горы расступятся перед ними и само солнце осветит их путь. В действительности им многое ещё предстоит — и не самое лёгкое. Он хорошо это понимал… …Но он и представить не мог, что всё намного, намного серьёзнее, и дальше всё покатится как снежный ком — вниз. ***Хватит светить, солнце Море, молчи, не шуми Незачем больше жить и дышать Ты больше не любишь меня**
Как минимум пять минут он ходит взад и вперед по комнате — усталый, раздражительный, в чудовищно дорогом халате, обтекающем его худое, узкое тело. Если бы не этот халат, он бы походил на бродяжку, потому что под халатом у него старая майка и штаны крайней помятости, сидящие на нём как на вешалке (сказались неурядицы последних недель). Добавить к этому вечернюю щетину, заметно отросшие волосы и покрасневшие глаза, и образ городского сумасшедшего готов. — Ну хватит, — говорит Майкрофт, как видно, исчерпав все запасы терпения. — Выглядишь сумасшедшим. Почему ты не брит? «Почему я не брит? Действительно, почему я не брит… Я как раз думал об этом, я уже собирался. Но пришёл ты…» У нас неприятности? …Его приход Шерлока не смутил, хотя с переездом Джона Майкрофт всё реже появлялся на Бейкер-стрит. Что ж, у Майкрофта сложный характер (визитная карточка едва ли не всей мужской половины Холмсов), он замкнут, скрытен, что называется, себе на уме, с человечеством сходится трудно, да и не испытывает в этом нужды. Родители, Шерлок и давняя дружба с Кристианом сполна удовлетворяют его потребность в общении. О своих визитах Майкрофт всегда оповещал заранее, даже если приходил «на пару минут», считая такую предупредительность столь же естественной, как чистка зубов. Только не в этот раз. В этот раз он нагрянул с внезапностью бури, когда к городу почти подступала ночь; поднялся по лестнице под счастливое щебетанье миссис Хадсон и, коротко стукнув, вошёл… Шерлок читал, удобно расположившись в кресле. Увидев его, он почему-то не удивился, лишь насмешливо поднял бровь — да неужто? В кои-то веки Большой Брат пришёл пожелать мне спокойной ночи? Он на редкость расслаблен сейчас и не ждёт неприятных сюрпризов, хотя вот-вот появится припозднившийся Джон, а эти двое… сторонятся друг друга — по меньшей мере. Но Майкрофт тактичен, он скажет то, ради чего пришёл, и уйдёт подобру-поздорову, и они с Джоном сядут за лёгкий ужин, а потом будет тихий вечер, в который совершенно не вписывается непроницаемое лицо его брата. В следующую секунду Шерлок задаётся вопросом: а зачем, собственно, он пришёл? В такое неподходящее для визитов время. Без звонка… В сердце входит тоненькая игла — едва ощутимый укол, на который он пока не обращает внимания. Чушь! В этом приходе Майкрофта скрытого смысла не больше, чем в его галстуке от Brioni, говорит он себе. (Галстук в половине десятого вечера? Майкрофт определенно не бережёт себя.) Пришёл и пришёл. И без него хватает головоломок. Но Майкрофт садится в кресло, когда-то принадлежавшее только ему, и произносит: — Итак. И смотрит с той пристальностью, от которой у Шерлока всегда начинает сосать под ложечкой. Внутри как будто что-то взрывается — надежно припрятанный детонатор, для которого довольно одного только слова. Неукрощённый — всего лишь дремлющий — страх поднимается с самого дна, нарастая словно подземный гул. У нас неприятности. И Шерлока выносит из нагретого кресла, и он начинает свой жалкий комнатный марафон. — …Ну хватит. Майкрофт указывает жестом на кресло напротив, и Шерлок послушно садится, но тут же растекается по креслу в вальяжном спокойствии. Он не должен выглядеть слишком младшим и нервным, тем самым усложнив разговор — теперь он точно знает, что Майкрофт пришёл с разговором, и это займет больше, чем пара минут… — Что Кристиан? — бросает Майкрофт бесцветно. Сердце Шерлока падает камнем, а потом взлетает к самому горлу. Он и не думал, что одно только имя способно так его потрясти. Ему требуется несколько перепуганных насмерть секунд, чтобы ответить: — Ты спрашиваешь о нём у меня? Насколько я знаю, Кристиан Мэйси твой друг, — и сохранить неприступный вид, что очень, очень трудно — практически невыполнимо. Майкрофт молчит, рассматривая покачивающийся носок туфли. А потом продолжает, по-прежнему не глядя на Шерлока: — Я так и не смог понять. Более того, я находил это шокирующим. Ты и Кристиан — как такое возможно? Шерлок резко подаётся вперёд. Он не может удержать своё тело от этого спонтанного рывка. И унять сердцебиение, от которого уже больно в груди. — Ты… знал? — Его голос скрипучий и низкий — надорванный. Майкрофт криво усмехается — решил поиграть со мной, Шерлок? — На самом деле, мне было очень больно, — говорит он. Шерлок начинает позорно дрожать — словно шкодливый мальчишка, которому снова влетит, и нет никакой возможности избежать наказания. Впервые в жизни Майкрофт действительно пугает его. — Ваша связь, такая неожиданная и… мучительная. Она сводила меня с ума. Я не понимал. Его семья, Вера, наша давняя дружба — вот что было понятно мне от начала и до конца. Я всё время хотел спросить его: зачем ты изменяешь своей жене? Зачем ты изменяешь ей… так? Но ведь это очень личная сфера, да? Никто из нас не вправе вторгаться в неё. Даже тебя я не тронул, хотя меня буквально душила несправедливость. В итоге я сдался. Мне пришлось практически сломать себя, Шерлок, чтобы сделать… переоценку ценностей. Ради тебя. Однако это по-прежнему не укладывалось у меня в голове. Вы так славно дружили когда-то, и всё было чисто между вами. Помнишь нашу беседку? — слабо улыбается он, наконец-то поднимая глаза на Шерлока — и видно, как тяжело ему это сделать, и как… стыдно. Шерлок чувствует себя в западне. Каждое слово Майкрофта загоняет его всё дальше в угол. — Помню, — отвечает он неохотно. — Я пытаюсь и не могу сложить воедино: наше детство, нашу беспечность и радость, и… всё остальное. — Ты многого не знаешь, Майки, — слабо начинает Шерлок, чувствуя, что не сможет продолжить — никакими словами не сможет описать ту сцену в саду и то, как было уничтожено в нём что-то огромное и прекрасное, не восстановимое уже никогда. Майкрофт мгновенно бледнеет и застывает, в своей полной неподвижности становясь похожим на элегантную куклу. — Ты хочешь сказать, что уже тогда вы… — начинает он медленно и обрывает самого себя, словно не в силах прикоснуться к непереносимому ужасу. — Тогда? — настораживается Шерлок. — Что — тогда?.. О господи! Разумеется, нет! Нет, конечно, — торопливо заверяет он. — И прошу тебя, оставим воспоминания. — Хорошо, — быстро соглашается Майкрофт, всем своим видом демонстрируя облегчение, а потом — решимость довести разговор до конца. — Предлагаю быть откровенными, Шерлок. Я вынужден был смириться с тем, что у тебя роман с… несвободным мужчиной. Периодическое сексуальное удовлетворение нормально вписывалось в твою независимость, вряд ли ты стремился к стабильности — думаю, ты понимаешь, о чём я. И хотя, повторяю, отношения с Кристианом я никогда не считал допустимыми, они не несли в себе открытой угрозы — его положению, его статусу семейного человека. Даже находясь под воздействием твоих… гм… несомненных чар, он оставался любящим мужем. — По-моему, ты не в себе! — неожиданно взрывается Шерлок. — Ты ревнуешь? — спокойно удивляется Майкрофт. — Ты? Или в тебе буйствует собственник, которому наплевать на всех, кроме себя? Шерлок встаёт, но не сдвигается с места, возвышаясь над Майкрофтом отнюдь не величавой фигурой. — Скажи, чего ты хочешь? В результате этого крайне необходимого разговора — что ты хочешь конкретно от меня? Майкрофт не отвечает, он снова молчит, постукивая ногой. Этот звук, ритмичный и чёткий, бьёт по нервам. Шерлок закрывает глаза и сжимает челюсти, он на грани того, чтобы закричать, а он никогда не кричит на Майкрофта. — Если бы только я знал, — слышит он наконец убийственно тихий голос. — Я не знаю, Шерлок. Но Джон Уотсон… Шерлок снова садится и выпрямляется в кресле — таак… Его поза почти воинственна. — Продолжай, — говорит он с ледяным вызовом. — Как только что выяснилось, дело вовсе не в Кристиане и твоей заботе о нём — дело в Джоне. — Нет, — возражает Майкрофт с той твёрдостью, которая кого угодно поставит на место. — Во всяком случае, не в первую очередь. Но сбросить Джона со счетов я не могу. Сам посуди. Подающий надежды хирург внезапно отправляется на войну. Допустим. Чувство долга и прочие прекрасные импульсы. Он молод, силён и полон высоких стремлений. Отслужив контрактный срок, он едет домой, в маленький городок, милый и тихий, где мог бы благополучно осесть, трудясь в местной больнице, обзавестись семьёй и потомством. Ведь он обычный человек, Шерлок, а обычные люди всегда обзаводятся семьёй и потомством. Но он срывается с места, словно подгоняемый какой-то неумолимой силой, и не куда-нибудь — например, в Эдинбург, в прекрасную клинику, где, несмотря на молодость и незрелость, успел заработать себе репутацию и, заметь, уважение; или в Лондон, где мог бы начать карьеру… Нет, он отправляется в какую-то глухомань, и там — боже мой! — отдаёт все свои силы старому маяку, чья бесполезность давно очевидна. Живёт один, в полном отсутствии личной жизни. В полном отсутствии личной жизни мужчины становятся опасными, Шерлок. Даже под шквалом сыплющейся на него информации Шерлок не может удержаться от колкости: — И ты? Но Майкрофт пропускает вопрос мимо ушей, продолжая: — Чем, скажи, поразил тебя этот субъект, этот смотритель маяка, что ты так легко отказался от своего многолетнего … безумства? В голосе Майкрофта больше грусти, чем неприязни, и Шерлок старается укротить всё сильнее разгорающуюся воинственность. — Что происходит, Майк? Что не так с Джоном? — Всё не так с Джоном. Джон Уотсон — тёмная лошадка, и ты сам это знаешь. Он случайно никого не убил? — Понятия не имею. — Шерлок недобро сужает глаза: — Тебе виднее. Это же ты разобрал его по косточкам, разве нет? — Ты приписываешь мне какие-то невероятные шпионские качества, — холодно замечает Майкрофт. — А ты только что доказал обратное. Разговор крайне неприятен, а именно сейчас Шерлоку хотелось бы поговорить с Майкрофтом просто, по душам. Он так давно ни с кем не говорил по душам, он устал, он небрит и помят, он плохо спит и много думает, он хочет хоть какой-то ясности в жизни. Вместо этого ему предлагаются чёртовы пикировки и чёртов холод, от которого сводит зубы. Пальцы Майкрофта переплетаются в крепкий замок. Шерлоку хорошо знаком этот жест — скрытое отчаяние и тупик. «Да что происходит, в конце концов?! Ведь не ради этого он пришёл? Не ради нотаций и желания меня пристыдить!» Но Майкрофт уже поднимается с кресла, и Шерлок с досадой думает, что так ничего и не понял — ни цели его визита, ни сути его странного мученичества. Принести себя на алтарь чужих любовных перипетий — для Майкрофта это слишком, даже учитывая всю неоднозначность… предмета его внимания. — Столько очевидных проблем на минимум жизненного пространства, — произносит Майкрофт задумчиво. — Я считаю, что это тягостно, Шерлок. В чём-то это почти катастрофа. Предлагаю тебе подумать, когда-то ты неплохо справлялся с этим процессом. — О чём? — Шерлок уже не скрывает враждебные нотки. — О чём ты предлагаешь подумать? Ты приходишь, полный загадок, и уходишь с апломбом, который появляется у тебя всякий раз, когда ты воображаешь себя Вершителем Судеб. Это отвратительно, Майкрофт! Майкрофт как будто не слышит, он идёт к выходу ровным шагом, как человек, который получил все ответы. «Ну и чёрт с тобой! Проваливай! — злится Шерлок, решив, что с места не двинется, чтобы его проводить. — Какая-то невообразимая миссия тобой выполнена — можешь собой гордиться». Но в дверях Майкрофт останавливается, и по твёрдой, прямой спине как будто проходит волна, под напором которой едва заметно изгибается его позвоночник и сникают идеально ровные плечи. По-прежнему не оборачиваясь, он спрашивает: — Тебе нисколько не жаль его, Шерлок? — Джона? — недоумённо смотрит Шерлок в эту странно чужую спину, забыв, что секунду назад был почти взбешён. Майкрофт поворачивается к нему лицом, и в глазах его столько несчастья, что Шерлок невольно вжимается в спинку кресла. — При чём здесь Джон? — Следом за этим его безупречный брат некрасиво взвизгивает, багровея лицом и шеей: — При чем здесь твой Джон?! Я говорю о Кристиане, моём друге, чёрт бы тебя побрал! Ты погубил его, Шерлок, и я не знаю, что со всем этим делать! Не знаю… Это редкое явление — чтобы Майкрофт страдал так сильно и так очевидно. Шерлок испуган и готов повиниться сразу во всём, только бы его брат не выглядел таким глубоко несчастным. — Майк… Я всё понимаю, но и ты пойми… Я был очень к нему привязан. Сильнее, чем ты думаешь. А потом… — А потом он тебе надоел, и ты притащил сюда Джона Уотсона, и прикрылся им как щитом, добавив Кристиану новых мучений. Как это на тебя похоже, Шерлок! — Звучит как самое большое разочарование в жизни Майкрофта, и Шерлоку очень больно. Ему хочется как в детстве топнуть ногой и крикнуть: «Не похоже! Не похоже! Не похоже! Ничего ты не знаешь!»; но он молчит. — При этом я сомневаюсь, что тебя заботят чувства самого Джона и его смешные надежды, которые он наверняка на тебя возлагает. Как скоро и он тебе надоест? — Не надоест, — говорит Шерлок тихо, потому что если сейчас он начнет кричать, Майкрофт точно не услышит его. Но Шерлок рад, что Майкрофт вступил в диалог, что дает ему шанс объясниться. — Бога ради, Майк, дело не в Джоне! Вернее, не только в нём. Я устал, понимаешь? Смертельно устал. Я решил отпустить Кристиана — что в этом плохого? Ведь должен быть выход, пусть даже такой. — Отпустить или отделаться? — спрашивает Майкрофт, разглядывая Шерлока с неприятным интересом — как что-то малоизученное. А потом произносит: — Вчера он признался Вере во всём. Рассказал ей о вас. О тебе. О том, что влюблён в тебя много лет. — Ч-что? — Шерлок не верит — отказывается верить в разразившуюся катастрофу. Он слишком оглушён, чтобы до конца осмыслить услышанное, но внутри него уже разгорается ужас: что будет с Майкрофтом? Это только с виду он такой стоик, на самом деле его брат не настолько зрел, чтобы успеть обрасти бронёй. Почему-то в этот момент Шерлок думает только о нём — со страхом и отчаянием, понимая, что отнял у Майкрофта часть его жизни. Дружбу Кристиана. Привязанность Веры. Майкрофт наверняка бывал у них в доме, и за ужином они о чём-то болтали, вспоминали что-то общее и приятное, отпускали шуточки, понятные только им… Ему было тепло и уютно с ними. — Зачем он это сделал? — Какая разница? — пожимает плечами Майкрофт. — По-твоему, это что-то меняет? Возможно, не мог больше лгать, да и сколько можно, в самом деле… Вера в больнице с нервным расстройством, — продолжает он, помолчав. — И она беременна, Шерлок. Вы уничтожили её жизнь, и при этом ты заявляешь мне: «Джон». Непостижимо, знаешь ли… — Беременна? Но как… — Шерлок недоумённо моргает. В его голове проносится вереница коротких образов, они как точечные вспышки в ночном небе, их много и каждый из них — неуместен. Кристиан, не сводящий с него глаз… Кристиан, целующий его… Кристиан в любви, такой страстный, такой обожающий, словно Шерлок — единственное, что у него есть… — Такого не может быть, — говорит он твёрдо. — Ты это нарочно, да? Майкрофт недоверчиво хмурится и как будто не знает, что на это сказать. — Ты действительно задал мне этот хренов вопрос? — произносит он наконец — медленно, словно бы через силу. Его лицо странно меняется, становясь на удивление старым, изношенным, взгляд приобретает особенную остроту и — обречённость. — Всё чаще я убеждаюсь, что целибат не самый ошибочный выбор — избавляет от множества неприятных вещей… Скажи, эта новость единственное, что поразило тебя? Среди всех этих обломков жизней и судеб ты не в состоянии вынести мысль, что можно желать и любить кого-то ещё? Что с тобой, Шерлок? Что со мной? Что со мной? Что со мной? Почему я говорю и делаю всё это?! Шерлок в шаге от слёз. Очередная ошибка, за которую ему придётся расплачиваться до конца. Всего лишь поспешность, продиктованная самонадеянностью, но Майкрофт не забудет эти слова — ведь он отлично понял их смысл. Прижаться бы к нему сейчас, всхлипывая горько и жалобно, умоляя простить, утешить, погладить по голове, а потом каким-то чудом исправить всё, что Шерлок успел натворить; все непоправимые беды… — Я люблю тебя, Шерлок, — говорит Майкрофт, глядя ему в глаза. — Я не знаю человека, которого мог бы любить сильнее. Но… — Немного помедлив, Майкрофт заканчивает: — ...если бы ты не был моим братом — моим любимым братом, — если бы я не знал тебя лучше всех остальных, я бы сказал, что ты чудовище. Извини. И это прозвучало такой сокрушающей правдой, что на один очень короткий миг Шерлоку захотелось никогда не знать Джона Уотсона.