Смотритель Маяка

…Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада? Шарль Бодлер (Charles Baudelaire) Гимн Красоте

… — Мой любовник. Сказано слишком спокойно, и поэтому всё это ложь. Кого он пытается надурить, невесело усмехается Джон. Он уже знает Шерлока: чем спокойнее его тон, тем больше вероятность обмана. Досада, замешательство, раздражение, холодная ярость, эмоции, эмоции, эмоции, критическое переполнение чувств — вот правда. Шерлок пытается удержаться на краю чего-то опасного, и причина всего этого — незнакомый мужчина, любовник, чьи руки обхватывали его шею с собственническим отчаянием. За одну секунду Джон полностью опустошён. Такая правда его сокрушает, он не хочет её, он уже выбрал себе другую: Шерлок, их квартира, их работа, их проблемы, их успехи, их размолвки — неразрывный, почти семейный круг, без внешних атак. Но личная жизнь Шерлока грубо вторглась в пределы этого круга, разметав надуманный Джоном уют и оказавшись реальнее некуда. Изыскан, красив, богат и полон презрения — высшая каста, как Джон и предполагал. Полное соответствие Шерлоку. Пара. И разве могло быть иначе? Разве такой, как Шерлок, мог ограничиться пресной домашней рутиной? Не гореть, рассыпая вокруг себя снопы сверкающих искр, а изо дня в день чадить, уподобившись серости, поселившейся с ним по соседству. У Джона сжимается сердце. Грёбаные розовые очки, атрибутика всех неудачников! Что вообще он знает о нём? Что необычайно умён и буквально напичкан знаниями? Сверхъестественно интуитивен и проницателен? Безжалостен на язык? Что имеет собственное представление о любви, мягко говоря, не самое позитивное, обожает тосты с клубничным джемом, а на черничный взирает как на врага? Что полуночной игрой на скрипке вышибает слезу, ерошит свои кудри абсолютно чарующим жестом и смотрит, казалось бы, вскользь, но при этом изучает тебя как какую-нибудь молекулу? Вроде немало, но если разобраться, Джон не знает о нём ничего. Зато теперь ему кое-что известно, и даже в высшей степени тайной, смутной и до боли робкой мечте о нём приходит конец. Между тем Шерлок хмурится, потирая шею, как будто нарочно этим жестом привлекая внимание Джона. Джон отводит глаза, потому что на это невыносимо смотреть. На эти алые пятна, растекающиеся по матовой коже. Интересно, останутся ли следы… — Что?! — раздаётся звонкое, как оплеуха. Джон вздрагивает. Выброс адреналина ничтожен, но всё равно чувствителен: учащается сердцебиение, в горле пересыхает. — Что — «что»? — спрашивает он, еле выдавив из себя. Молниеносное преображение Шерлока — нечто почти мистическое; вот только он ходил из угла в угол, прятал взгляд, чувствовал себя неловко и, кажется, даже виновато, но вдруг ощетинился, готовый наброситься. — Это выражение на твоем лице. Эта брезгливая мина Шерлок спит с мужчиной. — Глаза Шерлока недобро блестят, его неприязнь почти осязаема — словно на голое тело набросили колючую шерстяную накидку. — Ты поражён? Но не ты ли рассказывал о некоем Джейсоне Аддерли, своем армейском бойфренде, удовлетворявшем тебя так успешно? И не о нём ли ты грезил тогда, оглаживая себя ночью под одеялом, в двух шагах от меня, как будто я мёртвый и не услышу твоего омерзительного сопения? — Я не… Всё не так. — Джон с отчаянием думает, что это проклятье останется с ним навсегда: смотреть на Шерлока побитой собакой и пытаться себя оправдать. Волна досады накатывает изжогой. Какого чёрта он такой покорный, такой сдавшийся?! И почему перед ним опять этот дьявольский циферблат, где стрелки исправно отмеряют минуты, часы и дни, не меняя сути и тем самым сводя его с ума? Из него словно выкачали все силы, он практически измождён — жарой, разочарованием, безысходностью, — и, наверное, сейчас расплачется от слабости и невозможности жить так дальше, у подножия этой непробиваемой, глухой стены. — Так ты любил его? Своего Джейсона Аддерли? Джон недоумённо моргает. Вопрос обескураживает своей неожиданностью и главное — нелогичностью. Зачем ему это? Лишь бы спросить? Но Шерлок ничего не делает просто так, не задаёт проходящих и уж тем более нелогичных вопросов. Джон мгновенно мобилизуется, насторожённо вглядываясь в его лицо — в чём новый подвох? Не то чтобы он теряется, что ответить (он вообще не собирается отвечать!), просто жёсткие петли, которыми Шерлок опутывает его, не дают продохнуть и собраться с мыслями. Как ловко он переключил внимание на прошлое Джона, оставив собственную историю в стороне! — Не напрягайся, — бросает Шерлок, усаживаясь в кресло и глядя на Джона с небрежностью, достойной себя самого. — Ответа не требуется, я и так знаю его. Никакой любви, да, Джон? Всё куда прозаичнее. — Он пускается в рассуждения, подкрепляя свои слова плавными жестами, его большая, красивая рука очерчивает воздух с филигранным изяществом: — К примеру, ты регулярно моешь голову Bed Head. Но насколько сильны твои чувства к нему? Вряд ли ты его любишь — просто пользуешься по мере надобности. Ну, или… Шерлок замолкает, и в какой-то миг Джон от всего сердца сочувствует Кристиану Мэйси. А ещё он не может понять, для чего, почему Шерлок с необъяснимым упорством превращает себя в мерзавца. Ведь он не такой. Не может быть таким! О таком его сердце не ныло бы сейчас тоскливо и горько. Или — такой, и всё проще простого? — Не терпится услышать, что ты скажешь дальше, — говорит он устало, к собственному облегчению избавившись от выражения побитости и скулящих ноток. Но это ожидаемо: когда Шерлок начинает блажить, внутренние резервы Джона подключаются быстрее и легче. Он уже почти готов его осадить. — Что-нибудь про туалетную бумагу, я думаю? Шерлок невозмутим: — Довольно и шампуня. Ты понял всё, о чём я хотел сказать. — Это вряд ли. Никогда не понимал подобных вещей. — Как невыразимо сложна твоя жизнь, Джон, — притворно вздыхает Шерлок. — Ты никогда ничего не понимаешь. Он вытягивает ноги, скрестив их в лодыжках; растекается по креслу, закрывает глаза, лениво отмахивается: — Можешь идти. С тобой всё ясно. Его лицо удивительно. Бледное, неподвижное, почти застывшее, полное тревожных теней — оно удивительно. И непостижимо. Возможно, Шерлок и создан для того, чтобы гадать: что там, внутри, свет или тьма? Джон разворачивается — покачнувшись и на миг потеряв равновесие. Хватается за спинку стула. Наверное, он смешон сейчас — неловкий, расстроенный, пропахший недавней отчаянной гонкой и при этом пытающийся сохранить достоинство, — но ему плевать. Он начинает злиться. Злость заливает его внутренности, и не дай бог Шерлоку довести её до точки кипения. Убраться отсюда к чёртовой матери, пока всё не зашло слишком далеко. На фоне нескончаемых, беззвучно повисших в воздухе вопросов, у него есть один, совершенно конкретный ответ: ему это осточертело. — Постой-ка! Задержись на минутку. — Шерлок вскакивает на ноги с невыразимым проворством — весь энергия и полёт. Словно некая сила сдёрнула его с привычной орбиты и бросила прямо к Джону, и вот он уже стоит перед ним — так близко, что отчетливо виден блеск испарины у него на лбу. Джон смотрит на этот чистый, хрустальный бисер и думает, что сам он кусок вонючего, потного дерьма. Урод. — Что тебе надо? — Хотелось бы уточнить. Я предпочитаю расставлять точки над i, это вносит элемент порядка в окружающий нас бардак. Больше этот человек сюда не придёт. Он был здесь в последний раз. Шерлок вглядывается в него странным ищущим взглядом. Прощупывает, проникает под кожу, добывает улики. Но Джон, хоть это и нелегко, выдерживает этот взгляд. Этот серо-голубой лёд. Джону скользко ступать на него… И в следующую минуту он спрашивает то, что совершенно точно не должен был спрашивать: — А когда был предпоследний? Как часто он здесь бывал? Шерлок снова прикасается к шее, и Джон закусывает губу, чтобы не издать какой-нибудь слишком обличающий звук. — Не часто. Но ведь это и не могло быть иначе при том роде отношений, которые у нас существуют. Он не свободен, и, несмотря ни на что, семейные ценности у Кристиана в приоритете. …существуют. Это слово вбивается больно, как кулак вбивается в висок, приводя Джона в полную неподвижность. Конечно же, существуют. Существуют сегодня. Существовали вчера. Неужели он ожидал чего-то другого? Ярость взметается тёмным пламенем, мгновенно поражая его кости, и жилы, и кровь. Он как сейчас помнит тот вечер, помнит, как Шерлок выпроводил его погулять, а сам в это время наверняка лежал в постели с бешеным Мэйси, и оба они дышали тем самым воздухом, который Джон трепетно, по капле, вбирал в свои лёгкие и ценил превыше всего на свете, потому что, наивный дурак, считал, что он принадлежит только им — ему и Шерлоку. Вычислив его чувства, угадав их едва ли не с первой минуты, Шерлок привёл в этот дом любовника, и три часа — достаточный срок, чтобы кровь прилила к голове Джона, застучав в висках немного сочувственно, но в большей степени издевательски. Сколько раз это было у тебя за спиной? До чего же ты доверчив, Джон! Как желторотый птенец. — Ты ублюдок, — произносит он как в тумане. Он не слышит ничего, только биение пульса во всём своём поражённом теле. — Ты же всё знал. — Знал? О чём? Шерлок выглядит так, как если бы действительно был удивлён и даже растерян, но Джон не верит ему ни на грош. Врёт. И получает от этого удовольствие. — В чём дело, Джон? — В голосе нотки тревоги, но следом за этим Шерлок ухмыляется и насмешливо тянет: — А-а, кажется, я понимаю. Суверенитет и неприкосновенность. Можешь утешиться: это было до твоего переезда сюда, поэтому не стоит обвинять меня в осквернении нашего целомудренного холостяцкого гнёздышка — оно не осквернено. Он смотрит с улыбкой, полной снисходительного терпения: ты удовлетворён? Он невозможно прекрасен сейчас — бледный, худой, с этой своей улыбкой. Наверное, это ад — держать его в своих объятиях, такого прекрасного, хрупкого, но полного разрушительной силы. «Я люблю его», — думает Джон со всей простотой и необратимостью краха. Понадобилась всего лишь хорошая встряска, чтобы завершить цикл переворачивающих мир озарений и малодушных опровержений, и начать новый — честный — отсчёт: я его люблю. И это нихрена не сладко, не чудесно и не воздушно. Ужас охватывает Джона. Он вспоминает Джейсона, которого было не узнать, и его спокойное, мудрое, мёртвое лицо человека, для которого нет больше тайн. Любовь преобразила Джейсона, а потом — убила его. Она и с Джоном сделает то же самое — то, что не сумело сделать чувство вины: вывернет наизнанку и заставит с глухим, безнадежным воем проживать каждый свой день. Но разве у него был хоть какой-то выбор? — Я ухожу, — говорит он. — Куда это? — Шерлок больше не улыбается. Он мгновенно собирается в спрессовано-твёрдую массу, готовую отразить удар. В его взгляде — непримиримость и осуждение. — В свою комнату. В ванную. Куда угодно. Я устал. Джон идёт к дверям, почти страдая от желания оказаться под душем — пусть не панацея, но хоть что-то живительное на данный момент. На пороге он оборачивается: наклонив голову и кусая палец, Шерлок стоит в центре гостиной, по которой прокатилась такая гибельная волна. * В спальне Джон раздевается до трусов, морщась, набрасывает халат, затягивая пояс на талии, сгребает в кучу влажную от пота одежду и спускается вниз — наконец-то смыть с себя ощущения липкости. Шерлока нет — ни в гостиной, ни в кухне. Вполне вероятно, его нет и в квартире, он ушёл, оставив Джона один на один с вопросами без ответов. Ничего нового. Джон оглядывает гостиную глазами детектива. Не место преступления, конечно, но повсюду здесь следы чего-то плохого — как пепел после пожара, своей пыльной безликостью убивший недавнюю сочность красок. Чужая комната. Чужой мир. Мир Шерлока и Кристиана, в который Джон угодил по ошибке. Он решительно не знает, что ему делать дальше, потому что, вопреки заявлению Шерлока, уверен, что этот мир не погиб, что Кристиан вернётся сюда, и Шерлок примет его. Такое обезумевшее отчаяние охватывает его, такое разочарование! Как он мог так попасться?! Нет, он не думал о Шерлоке в этом смысле, у его прошлого слишком тёмные закоулки, чтобы рассчитывать на проблески света. Но он совершенно не брал во внимание Кристиана Мэйси… — Увидел что-то особенное? — раздаётся у него за спиной. Голос строгий, музыкальный, чужой. Задумавшись, Джон не услышал шагов на лестнице. В любом случае Шерлок умеет ходить бесшумно. — Вряд ли наша гостиная тянет на достопримечательность, чтобы всматриваться в неё с таким напряжённым вниманием. Джон поворачивается. В руках у Шерлока тарелка с печеньем. Джон смотрит на неё и в памяти всплывает — нет, взрывается новым ударом — тот замечательно дождливый день и странный, неожиданный, поразительный жест, когда на пороге квартиры Шерлок вдруг крепко сжал его руки, заглянул в лицо, а потом по-свойски втолкнул его в дом и захлопнул за ними дверь. В этом было что-то очень интимное, счастливое, на один душераздирающий миг, не давая себе в этом отчёта, Джон хотел принадлежать Шерлоку без остатка. И был благодарен ему за эту короткую близость. Теперь-то он всё понимает — остро, а значит безошибочно. За каким из углов опустевшей улицы Шерлок заприметил любовника, следившего за ними сквозь дождь? Старо как мир: поссорились, и Шерлок устроил ему экзекуцию, использовав Джона Уотсона как болвана, кем, собственно, тот и является. Джону жаль не себя — жаль того момента, растраченного впустую. …Шерлок тоже переводит взгляд на тарелку, потом на Джона и поднимает брови: что? — Я подумал, что будет не лишним выпить по чашке чая, — поясняет он как ни в чём не бывало, — но у нас закончилось печенье, пришлось прибегнуть к доброте миссис Хадсон… Джон, может быть, ты всё-таки сдвинешься с места и дойдёшь наконец до ванной? А я пока приготовлю нам чай… Господи! — Шерлок страдальчески закатывает глаза. — У тебя такой вид, будто я поставил тебя в безвыходное положение. Это всего лишь чай и всего лишь тарелка печенья. — Хорошо, — коротко отвечает Джон, хотя, конечно же, ничего хорошего нет, и, как он теперь понимает, никогда не было. Однако Шерлок прав — это всего лишь чай, а чай остаётся чаем даже в самые невыносимые времена. И он повторяет: — Хорошо. Шерлок недоверчиво сужает глаза, но не произносит ни слова. После душа Джону гораздо лучше, только уверенности это не прибавляет — скорее наоборот. Пожалуй, ещё никогда он не чувствовал себя таким отверженным. Человеком без места. Осознавать это тяжело, особенно когда рядом Шерлок и когда он так мучительно любит его. Но сколько раз Джон лгал самому себе? Пора это прекратить. Поэтому за чаем он говорит: — Наверное, мне не стоит здесь оставаться. Шерлок пристально смотрит, и его глаза белеют от гнева. Джон впервые видит, чтобы глаза так резко меняли цвет — вернее, лишались его. Он мог бы запустить в Джона чашкой, вместе с English Breakfast разбрызгивая свой гнев по всей кухне, но хорошо владеет собой. — Очередной домик на пляже? — бросает он небрежно. — Отчего же? Тебе вдруг перестала нравиться эта квартира? Эта кухня? Твоя комната? — Голос Шерлока нарастает, в нём появляется рокочущий звук, тяжёлый и низкий. — Или занавески миссис Хадсон настолько кошмарны? По какой из этих причин ты снова решил удрать, Джон Уотсон? У Джона перехватывает дыхание от справедливости этих слов. — Шерлок, — начинает он и делает глоток чая, потому что его горло пылает. — Я просто… Я не хочу мешать тебе — вот и всё, — говорит он, чувствуя себя хуже некуда. — Вот и всё? — усмехается Шерлок, а потом резко отодвигается от стола и встаёт. — Что ж. Дело твоё. В конце концов, это принадлежит только тебе: твои выводы, твои решения, твои причины и твоя жизнь. Но я был бы огорчён. Он уходит стремительно, и сбитому с толку Джону остаётся только хлопать глазами. «Я мучаю его, — вдруг думает он. — Ему плохо, как и мне. Ему больно. Но почему?» Джон в замешательстве: что происходит? И для чего он здесь — в этом городе, в этой квартире, — такая явная помеха? Неужели лишь для того, чтобы однажды Кристиан Мэйси закатил эту бурную сцену, проявив всю силу чувств и доказав Шерлоку неотвратимость своей любви? Или Шерлока достало положение третьего (определённо не самая любимая его поза) и он решил, что приоритетам любовника пора положить конец? А тут — так кстати! — бывший смотритель, чудный «рояль в кустах», прикативший в столицу в поисках счастья, неприкаянный, как сорванный лист. Бери его тёпленьким и делай что хочешь. Только не слишком ли велика цена — ради точек над i терпеть рядом безрадостное существо с мрачными тайнами, мелким гонором и тягой к дрочке под одеялом? Не похоже, чтобы Шерлок вообще что-либо терпел. И не слишком ли сильна была боль, расцветшая на его лице? Вряд ли она привиделась Джону… Чёрт возьми, Шерлок опять всё запутал! У Джона раскалывается голова, он принимает таблетку аспирина и поднимается в спальню. Опускает жалюзи, ложится поверх покрывала. Он чувствует себя подавленным и несчастным. Его душа травмирована, усталое тело ищет покоя, и возможно поэтому он засыпает минут через пять, отгородившись глубоким сном от всех неразрешимых вопросов. Никто из них так и не прикоснулся к печенью миссис Хадсон. *** Стук раздаётся в его расплывчатых снах — отчётливый, громкий, пугающий. Джон приходит в себя с трудом, тупо соображая и медленно размыкая челюсти, чтобы пробормотать: — Что… Кто там? Ему требуется какое-то время, чтобы понять, где он вообще. — Я. Стукнув ещё раз, Шерлок заходит и испытующе смотрит на Джона, распластанного на постели в жарком бессилии. — Ты готов? — Готов? — переспрашивает Джон, садясь и потирая виски. — Чёрт… К чему? Несмотря на опущенные жалюзи, в комнате довольно светло. Часов шесть, думает Джон. — У нас встреча с клиентом, — терпеливо напоминает Шерлок. — Нечто курьёзное: ни капли крови и масса недоразумений. В принципе, всё довольно прозрачно, но некоторые детали следует уточнить на месте. Ты разве забыл? Да, забыл. Провалившись в сон, Джон забыл обо всем на свете. Он умудрился забыть даже о Кристиане Мэйси и его слепящем мужском обаянии. Теперь воспоминание о нём резко и горячо обжигает грудь. Джон невольно прижимает к груди ладонь — придержать разливающийся по сердцу огонь. Бессмысленное занятие. — Я всё ещё нужен тебе? — говорит он тоскливо, тут же готовый убить себя за этот вопрос, малодушие и ничтожность которого может оправдать только затуманенное, не до конца прояснившееся сознание — и ничто другое. Господи, взывает он, когда же я перестану быть такой чёртовой тряпкой?! Если сейчас он меня добьёт, то будет прав абсолютно. Но Шерлок отвечает без ожидаемого сарказма. Даже больше — кажется, он нервничает, произнося это: — Мне казалось, что ситуация прояснилась, но, видимо, я не умею быть убедительным с первого раза, поэтому говорю снова: Джон, мне важно, чтобы ты был здесь. Ты, а не он. Выбор в его пользу, но внутри у Джона всё сжимается, а потом раскрывается щемящей и какой-то необъятной пустотой. Это совсем не то, что могло бы его обрадовать, заставить почувствовать себя победителем. Достаточно самого существования этого выбора, чтобы осознать себя ещё более одиноким. Он встает с кровати, мысленно обещая себе, что справится. Соберётся с силами, подключит здравый смысл и чётко разграничит, что реальность, а что — всего лишь дым… — Так-то лучше, — говорит Шерлок. — У тебя десять минут, машина Майкрофта ждёт нас внизу. Машина Майкрофта? При чём тут Майкрофт? Клиент от него? Но, честное слово, Джон впервые слышит об этом. Он всерьёз опасается, что на фоне стресса у него отшибло память. Хотя было бы неплохо. * Случай и в самом деле курьёзный. Один из знакомых Майкрофта, имеющий положение в обществе и репутацию человека практического, что называется, вляпался и не видел выхода. Но Шерлок, разумеется, увидел его, превратив тупиковую ситуацию в затруднительную, не требующую пули в висок. О чём и сообщил белому как мел клиенту, разложив всё по полочкам и предложив короткий путь к свету в конце тоннеля — ровным голосом, не поведя даже бровью. Клиент окаменело молчал, смотрел на Шерлока не мигая, а потом чуть не плакал от счастья, благодарно тиская руку Джона в своих трясущихся пальцах, сулил заоблачный гонорар и звал в ресторан — сейчас же, сию же секунду отметить победу. Джон чувствовал себя неловко, пожиная чужие лавры, его участие в деле сводилось всего лишь к роли сопровождающего. Видимо, Шерлок и взял его для того, чтобы Джон принял на себя этот слишком мощный поток — сам Шерлок принимать благодарности не любил, не умел этого делать и не выносил панибратства. — Не до ресторанов, — буркнул он, демонстративно пряча руки в карманы. * Домой они возвращаются всё в той же шикарной машине. Кондиционер молотит вовсю — даже пробирает озноб. Водитель своей чопорностью напоминает искусно выполненную ледяную скульптуру. — Впустую потраченное время, — со вздохом говорит Шерлок, сверля глазами рыжеватый затылок. — Ну почему же. Ты спас его карьеру, а для таких, как он, это дороже жизни. — Джон поворачивает к нему голову: — И всё-таки я ничего об этом не знал. — Да, — коротко соглашается Шерлок. — Извини. Так вышло. — Он слегка повышает голос, снова кинув взгляд в сторону ледяной скульптуры. — Непредвиденность, срочность, «жизнь висит на волоске» — мой брат был как всегда драматичен. Обожаю его за это. Одним словом, не было времени посвящать тебя в подробности дела. Надеюсь, твоя гордость не пострадала. — Не пострадала. — Помолчав, Джон добавляет: — Я вообще мог не ездить туда. — Исключено, — отрезает Шерлок. — Мы партнёры. «Или тебе просто захотелось покрасоваться передо мной», — мысленно усмехается Джон, чувствуя лёгкое умиление. Остаток пути они едут молча, а дома расходятся по своим комнатам: Джон — до позднего ужина, Шерлок — до утра. * Джон лежит без сна и слушает, как за окном куролесит ветер. Молодой и сильный, скоро он остудит жару и принесёт с собой дождь. Ну и отлично. Джон смиряется. С собственной жалкой ролью и противоречивостью Шерлока. С его личной жизнью, которая была и есть, и лицемерием, которое ранит. (Тот его ход конём был несомненно красив: разгромил амуры в пух и прах, да ещё так образно. «Жар в крови», «плот в океане»… Отбил охоту к любым возможным поползновениям. Уже тогда Джон заподозрил, что свою отповедь Шерлок подготовил заранее, продумав в ней каждое слово и точно зная, кому она адресована. Ну конечно, зачем ему такой невыразительный воздыхатель, когда рядом — сверкающая галактика.) Внутри Джона всё так же пустынно. Даже осознание любви больше не обжигает ужасом. Он давно уже любит его, он полюбил его сразу, в первую же секунду, как только увидел, теперь-то чего пугаться. Я мог бы любить его всю жизнь, думает он. Теряя от любви голову и день за днём превращаясь в счастливого идиота. Но тот, другой, тоже будет любить его всю жизнь, вне зависимости от того, сколько раз Шерлок разобьёт ему сердце… Джон смиряется. Принимает условия. И если Кристиан Мэйси снова возникнет у них на пороге, предъявляя права на Шерлока, он уступит без звука, шмыгнет в свою комнату и будет сидеть там как мышь, не подавая признаков жизни, потому что это — правильно, это — справедливо. Они так очевидно влюблены и их так легко представить вдвоём, в бархатной темноте, когда обилие звёзд подавляет, а буйство дня уступает спокойствию ночи, и слышен каждый счастливый вздох — и каждый стон; они могут с ненавистью орать друг на друга — прекрасные, неистовые, уязвлённые, — а в следующую секунду начать целоваться. Именно так работает желание, так управляет страсть, и Шерлок уж точно не его приз. Не заслужил Джон Уотсон такого приза. Но удирать он больше не будет. Хватит с него. *** Следующая неделя проходит без волнений. Сонно, лениво, тихо. Доведя Лондон до кипения, жара наконец спадает, и дышится легче. Ветер нагоняет громады чёрных готических туч, гроза бушует страшная, но недолгая, ночная, а потом всё вокруг светлеет и утихает. Они продолжают жить в квартире на Бейкер-стрит — делят пространство на двоих. Миссис Хадсон захаживает к ним чаще обычного — прощупывает ситуацию, как видно опасаясь серьёзной размолвки. Но нежелательных явлений больше не следует, врагами её постояльцы не выглядят, и она успокаивается. Ей хочется мира, как и любому на этом свете, — даже тому, кто вечно затевает войну. Шерлок и Джон всё понимают: и её тревогу, и желание мира. Но, разумеется, это не тема для обсуждения. Они стараются не доставлять ей хлопот. Их общение не назовёшь душевным, да и прежняя лёгкость пока не вернулась (возможно, она никогда уже не вернётся), и, конечно, они не устраивают согревающих посиделок у телевизора, когда две чашки чая на столике и сумерки за окнами делают жизнь бесподобно простой. Но в глубине души Джон не теряет надежды, ему необходима эта надежда, необходимо ощущение дома, даже такое — иллюзорное, непрочное, готовое рухнуть в любую минуту, — и он решает, что постарается восстановить хоть что-то, хотя бы малую часть. Шерлок до странности уравновешен, и хотя количество их клиентов свелось до минимума (то ли периодические укусы СМИ окружили его стеной недоверия, то ли знойная томность июля не способствует преступной активности), он как будто не замечает этого. Играет на скрипке. Валяется на диване с книгой. Часами колдует в мини-лаборатории. Молчит. Джон тихо радуется его спокойному присутствию и как может гасит порывы ревности, взмывающие внутри него непроходимым огнём, когда Шерлока нет. Это нелегко. Порой ревность подступает к самому горлу и душит до хрипа, Джон и не думал, что так безобразно ревнив. «Где он? Куда собирается? Откуда пришёл? Отчего так медленны его движения? Что это за взгляд, погружённый в себя? О чём он думает сейчас? О ком?» Образ Кристиана Мэйси не меркнет — напротив, становится только ярче, обретая живую плоть. Джон не забывает о нём ни на миг. Его сны тревожны, воинственны, смутны, несколько раз он просыпается в старые добрые четыре утра и лежит без сна, вспоминая детали, о которых лучше вовсе не вспоминать: то, как сильны его предплечья с натянутыми, полнокровными венами, как подчёркивали их красоту небрежно закатанные рукава васильковой рубашки, и с какой властностью длинные пальцы удерживали Шерлока возле себя… Однако внешне ничто не напоминает о Кристиане, словно его и не было. Шерлок не высматривает улицу из окна, не вздрагивает от телефонных звонков, не пишет длинные СМС; их разговоры обычны, а вечера слишком будничны, чтобы таить в себе что-то катастрофическое. Не сговариваясь, оба выбирают обходить стороной опасную тему, и только однажды Шерлок нарушает табу. — Хочу спросить тебя, Джон, — начинает он после короткой заминки. А потом продолжает в своей обычной безапелляционной манере: — «Ты же всё знал» — что это значило? Джон вздрагивает, его мышцы напрягаются до твёрдости камня, жарко вспыхивает лицо. Что это значило? Глупость, вот что. И отсутствие выдержки. Чёрт возьми, он совсем разучился держать себя в руках! А Шерлоку только дай повод, сейчас начнёт жилы тянуть… — Я уже и забыл, — врёт ему Джон, краснея ещё больше, и обречённо ждёт, что Шерлок не успокоится: вопьётся в горло со всей присущей ему настырностью. Но, получив отговорку вместо ответа, тот замолкает, а вскоре и вовсе уходит из дома — надолго, не сказав куда и зачем. И Джон опять терзается ревностью, мучаясь, не находя себе места, представляя сумасшедшего Мэйси в такой близости к Шерлоку, что дыхание начинает рваться из его груди горячими, яростными толчками. * Однако эти мелочи не портят общей картины: в квартире на Бейкер-стрит царит небывалый штиль. Джон наконец-то звонит родителям. В каком-то горячечном угаре, как будто бросившись с крыши, как будто что-то сорвалось в нём и понеслось к неясной пока цели, он набирает номер отца. Странно, но во время разговора он почти спокоен, а ведь так не должно быть, должно быть совсем не так! С ломающим голос трепетом, с ходящими ходуном руками и бешеной тахикардией — ведь он не говорил с ними так давно. Ничего подобного нет и в помине, и Джон не знает, радоваться ему или пугаться… …За полчаса он выложил всё — насколько его хватило. Коротко, сжато, но — обо всём. Даже о Шерлоке. Он сам удивлялся, как складно, размеренно звучит его речь, как убедительно каждое слово, хотя уже к середине разговора сердце бухало в его груди как шальное. Отец понимающе слушал, ма выхватывала у него телефон и щебетала совсем как девчонка, и улыбалась, и счастливо ахала, и не упрекнула в долгом молчании. Никто из них не упрекнул его. И это было так ценно, это было то основное, за что он их безмерно любил: они прощали его всегда, безусловно, как и должно происходить у близких людей. Возможно, они бы простили ему даже Гарри — если бы он решился очернить их дни и погасить их солнце… Новости из дома были мирными, почти идиллическими: все здоровы, дом стоит, сад цветёт. Джон спросил о Гарри — резко сглотнув и задрожав всем телом, но стараясь не выдать безнадёжно больного страха, взметнувшегося в нём от низа живота до кончика языка. Гарри в Италии, сообщила ма, обрадовавшись вопросу, и, кажется, это надолго, по меньшей мере месяца на три, «что-то там у неё не ладится, Джон, и я ужасно волнуюсь, но ты же знаешь свою сестру: уж если за что взялась, умрёт, но доведёт дело до конца; всё у неё будет отлично, как и у тебя, мой дорогой». Сейчас ему хочется плакать. Он всегда готов разрыдаться под эхо их голосов. Но радость и облегчение переполняют его: у него всё ещё есть его дом, его мама и папа, его сестра — его Гарри, такая взрослая, занятая такими серьёзными вещами, любимая, дорогая, бесценная, и, может быть, однажды ему станет немножко легче думать о ней… Джон запирается в своей комнате, охраняя короткое счастье, подаренное ему этим звонком. Он боится спугнуть тончайшее чувство родства, которое, казалось, уже потерял, и не хочет ни с кем говорить, даже с Шерлоком. Но, словно почувствовав необычайность и хрупкость момента, Шерлок не тревожит его, и хотя время совсем не позднее, и чайник кипел уже дважды, он не пытается вытянуть Джона из его изоляции — не стучит в дверь, не окликает нетерпеливо, не задает вопросов. Джон благодарен ему за это. * В конце недели Лестрейд приглашает его в уже полюбившийся паб. Джон приглашению рад — пусть редкая, но всё же традиция. С Шерлоком Грег по-прежнему на ножах — никак не может простить ему «дело проклятого Нуари». «Проклятого Мура», — поправляет Джон, совершенно точно зная, что за этим стоит. «Какая разница?! — свирепеет Лестрейд. — Меня выпотрошили, Джон! Вынули душу, а заодно и печень. И всё твой дружок, чёрт бы его побрал! Кинул меня на полдороге… Он, конечно, ничего мне не должен, но с друзьями так не поступают». — Я вымотан, — жалуется он по телефону. — Давай напьёмся. Просто напьёмся, как два мужика. Будем пить и глазеть на девчонок. В какой-то степени Джон тоже вымотан и тоже не прочь отвести душу — в обстановке, далёкой от любых осложнений. Их встреча проходит так, как он и мечтал — тепло и надёжно. Да, надёжно. Именно это слово приходит на ум, когда Джон смотрит на хмельного инспектора, на его раннюю седину, придающую ему столько привлекательной мужественности, на его красивое лицо. Ему удивительно спокойно в обществе этого человека, чья жизнь так неспокойна и так нелегка… — Мы разводимся, — говорит инспектор внезапно, без интонаций — просто сообщает, как заурядную новость, которую и новостью-то не назовёшь. — Я и моя жена. Джон недоумённо моргает, уставившись на него во все глаза. Грег никогда не затрагивал личных тем, никогда не жаловался на семейную жизнь, и хотя в последнее время выглядел довольно помятым, Джону и в голову не приходило, что это связано с домашними неурядицами. Собачья работа, неполноценный сон, отдых урывками, невозможность расслабиться — да мало ли существует причин, по которым инспектор Скотланд-Ярда в какой-то момент может сдуться как шарик. Но развод… — С чего это вдруг? — спрашивает он наконец. — Не вдруг, — всё так же безразлично отвечает инспектор. Джон совершенно не знает, что на это сказать. Что обычно говорят в таких случаях? Утешают? Подбадривают? Или просто не лезут в душу? — И… И что ты будешь делать потом? — Господи, Джон, жить, конечно, что же ещё? — улыбается Лестрейд, хотя и не слишком весело. — Уж точно с горя не повешусь… Эй, посмотри на ту чёрненькую, вроде бы ничего себе… А вообще-то, Джон, говоря по правде, ну их всех к чертям — одна морока. — Он поднимает кружку. — Давай за нас? Ведь мы ещё что-то значим в этом мире, да? — А то! Они пьют пиво, хрустят сушёными креветками, болтают и тихо оттаивают изнутри — каждый в своих печалях. Жизнь может быть довольно терпимой, в итоге решают оба, и по-настоящему хорошие дни не такая уж редкость. Ну а дерьмо — дерьмо случается*. До разговора остаётся совсем немного. * «Дерьмо случается» — распространённое английское сленговое выражение, но лично у меня оно стойко ассоциируется с любимым «Форрестом Гампом»