The Power of Love

      — Моему отцу поставили диагноз — шизофрения. Ему пришлось оставить военную карьеру, но пенсия была хорошей. Казалось бы, все не так уж и плохо? Но он совсем сошел с ума. Галлюцинации и потеря дела его жизни сделало из него самого настоящего монстра. Не такого, как я. Он стал чем-то намного хуже. Сначала… было терпимо. Крики, ругань… смотреть вечером вместо мультиков на приступы отца. Началось это… когда он изнасиловал при нас нашу мать. Никто даже ничего сделать не мог. Мы были детьми, а он — два метро ростом, сто килограмм, военная подготовка… Ты хочешь что-то сказать?       Грей посмотрел на него и неуверенно спросил:       — Я… почему вы жили бедно? Военная карьера, насколько я знаю, всегда хорошая карьера.       — О, все просто. Мой отец был алкоголиком. И это, к слову ухудшало приступы. В общем… да, изнасилование, галлюцинации, крики, метание ножей. Как-то я пришел после школы и не мог найти свою сестру. Отец спал в комнате, я старался его не тревожить, но так и не смог найти ее. Только утром я узнал, что у отца снова был приступ, и она просто не успела сбежать из дома. Он гонялся за ней с ножом и орал, что зарежет. Она спряталась под кроватью в спальне родителей. Он просто не заметил. И она провела там весь вечер и ночь, вынужденная там же справлять нужду…       Грей не двигался. Казалось, даже дыхание затаил. А ведь это было только начало. Невольно, он прильнул к Леону ближе. Сам Леон не казался сильно угнетенным. Возможно, эту историю он так много раз рассказывал своему врачу, что какие-то детали просто стали для него обыденными. Или же в этой истории были вещи куда более пугающее.       — Думаю, ты примерно понимаешь, какие там были концерты почти каждый день. Вечно он пытался из нас кого-то убить, обвиняя во всех грехах. Меня он ненавидел больше всего.       — Почему?..       — О, все просто, — улыбнулся Леон. — Я был единственным альфой, мой брат и сестры — омеги. Он их насиловал. А альфы ему не нравились. Он… он заставлял смотреть на это. Когда он приходил к нам в комнату, выбирая кого-то, другие должны были только смотреть. Если мы отворачивались — он орал, что зарежет нас всех.       — Ле…       — Тс, — он сжал его руку. — Я в порядке. Сейчас — я в порядке. В общем… пока он насиловал их, меня он просто избивал. С шести лет. Ремни, кулаки, провода, стулья… Так много вещей, которыми можно ударить человека. Но, видимо, ему этого было мало.       Леон резко замолчал, и Грей замер, напряженный и напуганный, что услышит сейчас что-то еще хуже. Его охватило плохое предчувствие, и какое-то время они просто молчали. Грей чувствовал, что их руки — холодные, и поэтому Леон так крепко сжимал его руку, будто пытался своей —тоже холодной — согреть его.       В конце концов, Леон продолжил:       — В общем… он начал насиловать и меня. В сексуальном плане.       Грей выдохнул и прикрыл глаза. Прильнул к Леону ближе, стараясь успокоить не то себя, не то его, и, напуганный этими откровениями, спросил:       — Сколько тебе было, когда это началось?..       — Девять.       — Боги, он… он делал это с ребенком…       Леон кивнул.       — Ты бы знал, как он это начал делать…       — Я…       — Не хочешь этого слышать? Я понимаю.       — Прости, но я… я не могу.       — Все хорошо. Не надо, если тебя это пугает, — он обнял его за талию, а после проскользнул рукой чуть вперед, положив ладонь на живот. Поцеловав его волосы, он продолжил: — В общем, в этом и жили. В бесконечном круговороте насилия, изнасилований, ударов и криков. Мы всегда ходили побитыми и худыми, и никто ничего с этим не делал. Даже мама… Ну, на самом деле ей было насрать. На самом деле, она, кажется, даже радовалась, когда он насиловал или избивал нас. Ведь тогда меньше доставалось ей.       — Но ведь… ведь она ваша мать! Как она… как она могла?! — Грей всполошился, искреннее пораженный, что она, родив и воспитав этих детей, могла… могла радоваться, когда им причиняли боль. В Грее от этого все скрутилось. Его снова затошнило.       — Я не знаю. Наверное, она просто никогда не любила ни отца, ни нас. Отца не любила за то, что она вышла за него по расчету, надеясь, что он сделает хорошую карьеру, а он стал алкоголиком. А нас… ну, просто за то, что мы были. Так мы и жили. Одинокие, брошенные, под гнетом насилия и страха. Я никогда больше не испытывал того ужаса. что испытал тогда, сидя дома, прислушиваясь к шагам и не зная, что будет дальше. Не зная даже, выживу ли я. Да, я… я часто боялся за тебя. До слез, истерик, но это не сравнится со страхом напуганного, брошенного ребенка…       Грей положил руку на тыльную сторону ладони.       — Я понимаю, Леон. Тебе не надо оправдываться за такие вещи. Это в самом деле ужасно. Я… знаешь, даже слышать такие факты — ужасно, но я ведь… Я догадываюсь, что если ты расскажешь подробно хоть один случай это может вызвать куда больше ужаса.       Леон кивнул, но не рассказал ни одного случая подробно. Не хотел пугать Грея. И не хотел сам себя тревожить этими мыслями. В этом прошлом было много, очень много ужасов. Ножи, битое стекло, лопнувшая от ударов кожа…       Леон шумно выдохнул.       — Да, опустим подробности, тебе в самом деле не нужно это слушать, — он снова погладил его по животу — нежнее, и Грей накрыл его руку своей ладонью. — В общем… Сначала умер мой младший брат, за ним — моя младшая сестра.       — Я… мне не нужно знать, как?..       — Не нужно, — Леон качнул головой. Сестра — забеременела от отца и умерла, пытаясь сделать сама себе аборт. Младшему брату он размозжил череп. Грею не нужно было знать такие вещи. — Остался я и моя старшая сестра. Каким же озлобленным я тогда был. Я ненавидел его так сильно, я желал ему смерти каждую секунду. Мне кажется, я становился бешеным от этих чувств. Меня злила мать, которая ничего с этим не делала, и злил отец, который убил двух своих детей и будто не заметил это. А мать продолжала говорить про его диагноз и положение. В общем… Это не заняло у меня много времени. Всю свою жизнь на тот момент я смотрел на кровь, насилие, жестокость. Для меня не было проблем сделать то, то я сделал.       Он немного помолчал, хотел продолжить, но Грей спросил первее:       — Ты убил его?       Леон хмыкнул.       — В любом случае, это было хорошей попыткой. Я, чтобы попугать, говорю всем, что совершил свое первое убийство в двенадцать. Но это было покушением, а не убийством. Мне бы не хватило сил его убить. Я все еще был мелким и худым. Но я тут же вызвал полицию. Они приехали. повязали меня, отца увезли на скорой… А полиции я уже все рассказал. Что, как и почему. На самом деле, дело было долгое. Год успел пройти, прежде чем посадили отца, а не меня, а нас с сестрой отправили в приют. Пока шло дело, мама повесилась.       Леон тяжело выдохнул и прижался щекой к макушке Грея, тяжело выдыхая.       — В приюте было нормально. После того ада, что был дома, там было нормально… Я мечтал выучиться, как смогу, а после, как выйду, тут же устроить на работу, пойти к врачу… уже тогда я знал, что мне нужна помощь.       — Но… но как тебя могли взять на опекунство… твои приемные родители? Просто… Франция, Америка. И ты… ты, из плохой семьи и покушением на человека.       — Разумные вопросы, — кивнул Леон. — Моя мама — в смысле, приемная, ну, ты понимаешь — была бесплодна, и, пока они обсуждали всю эту ситуацию, то пришли к выводу, что лучше они спасут одну жизнь, потерявшую семью, чем будут пытаться создать новую. Они начали поиски в Нью-Йорке, где и жили, но потом поехали сюда, в Париж, на какой-то вечер или что-то такое. Там был директор нашего приюта, выступал с трогательной речью о нашем случае, какая у нас тяжелая судьба и все такое. В общем, пытался отхватить побольше спонсоров. Маму и отца заинтересовала эта история и они захотели нас увидеть. Странно, но я думал, что они выберут мою сестру. Она хотя бы никого не убивала. Они встречались с нами несколько раз, водили в кино, аттракционы. А я сидел там и хотел сбежать. Меня бесило, что они относились к нам как к маленьким, в то время, как мы прошли через ад. Но, кажется, моя сестра была счастлива. Наверное, логично. Мы не разу не были в кино, но я… Я хотел сбежать оттуда. Я не понимал, что им от меня надо. И… между мной и моим будем отцом состоялся… интересный диалог…       Леон посмотрел в окно, погладив Грея по плечу.       « — Я заметил, ты носишь с собой лезвия. Зачем?       Леон посмотрел на него, нахмурившись.       — Откуда вы знаете?       — Заметил в твоем кармане, оно чуть не выпало. Зачем?       — Лезвием можно много чего сделать. Но это… чтобы больше не оказываться в ситуациях, что раньше. В лучшем случае — ранить нападающего. В худшем — перерезать себе вены. Все зависит от обстоятельств.       Мужчина кивнул.       — Ты нравишься моей жене.       — Я убил человека.       — Ты совершил покушение. В конце концов, я понял, зачем ты это сделал. По-другому ты не мог привлечь к вам внимание. Ты даже не убил его. Здравый поступок.       — Ага. Спасибо.       — Покажешь лезвие?       — Зачем?       — Просто. Покажи лезвие.       Леон подумал, но хмыкнул и достал лезвия. Все лезвия, что у него были. Из карманов, из рюкзака, из куртки. Все десять штук. Мужчина рассеяно смотрел на них, на их количество. Кивнул, будто ободряя.       — Ты знаешь английский?       Леон ошарашенно на него посмотрел. Рвано качнул головой.       — Плохо… очень плохо.       — Кажется, ты способный парень.       — Я… я не оставлю тут Марию. К тому же, она хорошо знает английский.       Мужчина улыбнулся.       — Ничего, мы можем взять двух».       — Ну, полагаю, он смотрел на меня, как на будущий проект. Оценил мои навыки и способности, решил, что это хорошее вложение. Лучшее, чем он мог бы воспитать сам. Перед оформлением документов, меня мотали по врачам, ну, чтобы понять, что я не конченный. Мария — моя старшая сестра — ждала переезда. Она была так счастлива! Очень волновалась.       — Но она…       Леон кивнул.       — За неделю, как все было готово, она пошла гулять с подружкой из приюта. Она же ее зарезала от ревности за то, кто хочет нас забрать.       Грей покачал головой.       — Это… это зверство.       — Ага, — Леон усмехнулся. — А ее даже отец не насиловал.       — Как ты… как ты справился?..       Леон выдохнул и, неожиданно, отпрянул от Грея. Упал на кровать, будто адски устал, и Грей посмотрел на него с искреннем сожалением, не зная, как ему помочь.       — Не знаю, — только сказал Леон. — Ничего не знаю… Я ничего не помню, что было дальше, до шестнадцати. Только отрывками. Не помню, чтобы сильно страдал. Или, кажется, я так привык к этому аду, что не понимал, что мне плохо. К тому же, хорошая жизнь, много уроков, всему надо было учиться. Этика, верховая езда, спорт, математика, история, литература… Попытка сделать из меня нормального человека. Надо же, даже получилось. У меня все еще были ПТСР и депрессия, но в целом… Ну, я хотя бы не был агрессивным. Плюс с момента переезда я не прекращал работу с психотерапевтом. И психиатром. Ну, на радость отцу, я узнал про шизофрению после его смерти.       — Боги, как же я забыл… Они же тоже… умерли.       Леон кивнул, помассировав переносицу.       — Да. Я любил их, но, кажется, тогда я… просто привык к смерти. Да, я плакал, мне было плохо. Истерики, бессонница, обострение всех болячек, но в целом… Мне не было так плохо, как тогда, в детстве…       Леон спокойно посмотрел куда-то в сторону:       — На самом деле, мне кажется, в какой-то момента я плакал просто потому, что так надо. Все плачут, когда кто-то умирает. Но я к тому времени был слишком хорошо знаком со смертью. Знаешь, это только в первые два раза шок. Ты еще удивляешься, когда понимаешь, что смерть с тобой навсегда. Не знаю, может буддисты как-то там и способны это принять и отпустить, но большинство людей — нет. Ты просто живешь с ней. Просыпаешься и знаешь, что этот человек мертв. И больше никогда его не увидишь. Это как факт. Это и есть факт. Такой вот… жестокий, простой, но факт. И когда умерли мои родители, сначала отец, потом мать, я уже так сильно привык к смерти, что для меня не было ничего нового. Я не потерял любовь или комфорт, потому что у меня этого больше не было. Мне было страшно, больно, я жил воспоминаниями о боли. Потом, конечно, станет чуть лучше…       Леон сжал руку Грея в своей и посмотрел на него, будто бы хотел сказать: «когда я встретил тебя», но не сказал, потому что это звучало глупо и попросту было неправдой. Прошло еще достаточно времени, Грею пришлось много натерпеться, прежде чем Леону станет «лучше» и он в полной мере осознает, что в его мире в самом деле появился человек, которого ему страшно потерять.       — И все те парни и девушки, которых я «покупал»… Мне просто нравилось причинять боль людям разными способами, и мне нравилось, когда у этих людей не было выбора. Можно ли сказать, что я исправился? Не знаю. Мне кажется, что да. Считается, что такие люди, как я, не меняется, но я тогда не понимаю этой логики. Я ведь не всегда был плохим человеком, и если я могу стать плохим человеком, почему не могу… исправиться? И если плохие люди не меняются, к чему тюрьмы и сроки на десять лет, а не пожизненные? Просто… Просто тебя, я понял, я не хочу терять. Не хочу делать больно. Мне спокойно. Не знаю, веришь ты мне или нет, я бы сам себе не поверил, потому что, кажется, я осознал это только здесь.       Грей немного помолчал, смотря на свою руку в ладони Леона. Он сказал:       — С такой жизнью любой бы головой пошел. Это не оправдывает твои плохие поступки, но объясняет. И ведь… самую сильную боль мне причинил не ты.       Леон слабо качнул головой, как в трансе.       — Не знаю, Грей, не знаю… Бездействие тоже бывает уголовно наказуемо.       — Да, но разве ты представлял себе последствия?       — Нет. Я думал… это просто шантаж. Типа, тебя взяли, подержали в какой-нибудь комнате, а потом выпустят. У меня раньше такого не было, никто никого не похищал, и я не думал, что это серьезно… А еще… Еще тогда я на все смотрел будто бы со стороны.       — Так же, как и на смерть своих родителей?       — Да, — Леон кивнул. — Именно так. Иногда, мне кажется, мой мозг просто выключается и я смотрю за всем, словно картина на стене. Славно я просто зритель, а все вокруг — фильм, а в фильме не бывает последствий. Не знаю, Грей, мне кажется, что я просто кретином был в тот момент, как бы красиво я это не называл.       Грей слабо улыбнулся, хотя забавного ничего не было. Он знал, что у Леона в прошлом был ад, но такого грандиозного ада он не ожидал. Леон был ребенком — беззащитным ребенком — с ним делали то, что сделали. Радовало, что он осознавал, что болен, что лечился и менялся, не радовало, что столько людей прошли через ад уже по его простому «хочу». Грей не оправдывал его, но больше он не оправдал и себя. Не было сил на здравую оценку, на «правильно». Даже герои в книгах не всегда правильно поступают, чего уж говорить о них — простых жертва обстоятельств. И Грей мог хоть сотню раз осознавать, что Леон был садистом, очень жестоким человеком, что ему нет прощения и все такое, Грей мог верить в хороший финал, а мог и не верить, ему было без разницы, потому что сейчас, сидя с ним, он знал одно — он не хочет уходить. И сотню раз ему все равно, насколько это «нездорово». Его столько месяцев пытались сделать «здоровым» столько времени он поступал правильно, что теперь его тошнило от этого.       Возможно, некоторым людям просто бывает правильно выбирать неприемлемые варианты. Так же, как это делал Леон с другими. Так, как это делал Грей сам с собой. Можно ли это было назвать выбором? У Грея есть на это ответ.       Нет никакого выбора и не было никогда. Ни у кого.       Есть только иллюзия выбора. Мы приходим к определенной точки путем действий и решений других людей, и совершаем выбор, когда наше мировоззрение и сознание сформировано чужими мнениями, чужими книжками, фильмами и членами нашими окружениями. В сущности — мы лишь симбиоз чужих решений и поведения.       И вот, Грей тут.       И чхал он на эту правильность, честное слово.       Он сжал руку Леона в ответ и сказал спустя долгую минуту молчания:       — Ты плохой человек и я это знаю. Таким тебя сделала такая жизнь. И это… это пиздец, ты уж меня прости, хотя ты это и без меня знаешь. Мне жаль, что ты прошел через это, и вынужден был носить этот ад с собой столько времени. Я тебя понимаю, Леон. Я имею право это говорить.       Леон кивнул.       — Да, ты понимаешь меня, как никто другой. Ты прошел через очень похожий опыт. Через одну часть тебя провел я, через другую… тоже я чужими руками. Ну и почему ты все еще рядом? — он грустно улыбнулся, посмотрев на Грея уставшим взглядом.       Видел Бог, они устали от этого всего оба.       — Потому что я люблю тебя, — улыбнулся Грей, смотря ему в глаза. — Даже если я эту любовь вымучил, я все равно люблю тебя.       — Спасибо… — еле слышно сказал Леон. — Я тоже тебя люблю, Грей. Давно этого не чувствовал. Меня любил отец, мать, Джувия… Господи, кто меня только не любил, а я никогда не чувствовал ничего в ответ, кроме, может быть, благодарности или желания почесать свои вены изнутри…       Грей тихо рассмеялся, глядя на него.       — Но тебя я люблю. Я это точно знаю. Именно потому, что мы эту любовь вымучили. Я понимал только язык боли, и вот, нашелся человек, который додумался накормить меня тем же, чем он сам нажрался с моих подачек.       — Это было случайно, — хмыкнул Грей, пожав плечами.       — За свою жизнь я понял, что не бывает ничего «случайного», — выдохнул Леон, не сводя взгляда с Грея.       — Ну нуди, — беззлобно улыбнулся Грей и положил голову на его плечо. Леон был теплый, от него приятно пахло, Грей чувствовал себя с ним хорошо и больше не чувствовал никакой опасности. — Хотел бы я обнять того маленького Леона из прошлого…       — Я бы тоже этот хотел сделать, — тяжело выдохнул Леон и поцеловал его волосы. — Все хорошо.       — Ага… — на выдохе протянул Грей, закрыв глаза и обняв его за руку. — Все хорошо…       Самое странное, что для них все в самом деле было хорошо.       Да, наверное, в этом и счастье, и в этом вся проблема. Что никто не живет правильно или здорово, или еще как-то там, как написано в книжках по психологии, или как тебе рассказывает твой психотерапевт на сеансе.       В общем, может быть, за чертой излечения тебя в самом деле ждет куда более лучшая его жизнь.              Но кто это проверял?       — Страна дождей и мусора, — прохныкал Грей, выходя из машины на дождливую улицу.       — Здесь обычно не так дождливо, — хмыкнул Леон. — А мусор да, более засран только наш любимый Нью-Йорк.       — Давай на старости в Эдинбург поедем, там чисто и красиво.       — Так там дожди.       — Да срать я на твои дожди хотел, главное, чтоб без мусора.       Леон рассмеялся и кивнул, но ничего не сказал. Утром они сходили на могилу его сестры, и Грей очень долго смотрел на даты. Такая короткая жизнь, полная страданий. Несмотря на то, что утро было безоблачным и теплым, он поежился, как от холода. Они стояли молча, и, Грей не знал, о чем думал Леон, но Грей, не сводя взгляда с даты, вдруг почувствовал благодарность. Да, у него был адский год, это было очень тяжело. Он жил в аду, страхе и ужасе. Он плакал, страдал, ему было так невыносимо больно. Его мучили, он пытался умереть, это было нестерпимо. Но все-таки можно ли было сравнить его страдания со страданиями сестры Леона? Она жила в аду всю жизнь и, только увидев луч света, умерла.       Грей хотя бы знал, что его ждет еще долгая и, дай Бог, неплохая жизнь, да и до шестнадцати все неплохо было. Да, болезнь мамы, но Грей до сих пор жил надеждой, так что кто он такой, чтобы жаловаться? На самом деле, по сравнению с Леоном или его сестрами, он почти что побывал на курорте. Врач бы, наверное, ему сказал: «не обесценивайте свои проблемы», но Грей только бы поморщился. Он не обесценивал, но ему впервые удалось полностью понять: жизнь-то на этом не закончилась. Ему есть, за что быть благодарным, и, в конце концов, он со всем справился.       Просто осознать, что мир продолжает жить, пока ты умираешь, бывает очень целительно.       Грею просто было легче осознать, что его жизнь — не самая большая драма, рядом с ним стояла самая настоящая катастрофа, пройдя через жизнь которой, Грей бы реально все-таки бы утопился. Может, со второй или третьей попытки, но все-таки…       Подобная «встреча» не оставила у Грея неприятного послевкусия, а вот Леон казался потревоженным. Грей хотел его утешить, но в машине его укачало, и вскоре Леон был занят не своими терзаниями, а блюющим у обочины Греем.       — Токсикоз? — спросил он, протянув ему воду.       Грей прополоскал рот и кивнул.       — Кажется… Мне еще и от духоты плохо, чувствуешь, как парит? Перед дождем. Голова раскалывается, тошнит… Господи, беременность только началась, а я уже хочу сдохнуть.       Леон зажевал губу, смотря на него, и Грей вскинул бровь.       — Что?       — Нам… нам бы решить, Грей. Ты был прав вчера. Ты не должен это терпеть ради того, чтобы ты прервал эту беременность.       Грей ничего не ответил, только кивнул. В машине он открыл на все окно и часто, глубоко дышал. Леон поглядывал на него, сжимая его руку, и оценивая, чтобы бледность снова не перешла в зеленый оттенок. До отеля, несмотря на все трудности, они доехали вполне мирно, но Грей тут же ушел в туалет. Леон немного постоял у окна, глядя на темнеющее небо, а после занялся тем, чтоб попросить о доставке костюмов им на вечер, а еще назначил стилиста и визажиста для Грея. На самом деле он не был уверен, что Грея стоит куда-то тащить, учитывая его состояние, но чем-то нужно было занять руки и голову.       Грей вышел уже не такой мертвенно-бледный и с сомнением посмотрел на Леона. Молча прошел к нему и сел на подлокотник его кресла. Леон приподняв брови, глянул на него. Грей спросил:       — Как ты… как ты отреагируешь, если я скажу, что хочу оставить беременность?       Леон немного подвис. Он просто смотрел на Грея и пытался обработать запрос. Оставить беременность? То есть Грей родит? И у них… будет ребенок? Леон немного помолчал, и Грей нервно на него смотрел. Он даже не знал, как объяснить это резкое заявление. Да, он понимал риски, он все осознавал, но, видел Бог, пойти и добровольно отказаться от этого ребенка он не мог. Так случилось, значит, так надо. Многие здоровые не могут забеременеть с первого раза, а тут Грей с его поехавшим гормональным фоном с первого раза и даже без течки! Грей считал это чудом. В конце концов… об аборте легко говорить только тогда, когда это не тебе нужно делать аборт. Грею было страшно от одной мысли об этом.       Он не был готов.       Он не хотел этого.       Он уже любил его ребенка внутри, и он не мог от этого отвернуться.       — Полагаю… — вкрадчиво начал Леон, — нам придется на сегодняшнем вечере объявить о наших отношениях, чтобы через год никто не удивился, что у меня внезапный младенец появился.       Грей широко улыбнулся и, без слов, просто обнял его, съехав с ручки кресла на колени к Леону. Он молча обнял его в ответ, погладив по спине и поцеловав его волосы.       — Я думал… думал, ты будешь против… — тихо сказал Грей, взглянув ему в глаза.       — Я высказался по этому поводу с самого начала, если ты захочешь рожать — я не буду мешать. И я буду рядом. Да, мне, кажется, это… это не совсем правильное решение…       — Нахрен правильности, — выдохнул Грей, смотря ему в глаза.       — Что в наших отношениях было правильного? Мы никогда правильного ничего не делали. К чему это сейчас?       Леон смотрел на него, гладя по бокам, думая о том, сколько много рисков за этим простым «неправильно». Как много «но» и последствий. Но Леон взрослый мальчик, понимал, что после секса без презерватива случается всякое и он сам был виноват в том, что сделал. То, что Грей не выпил таблетку в тот вечер было почти ожидаемо. Леону следовало проверить это. В конце концов, это не фильм, и тут в самом деле есть последствия, конкретно сейчас это последствия — зарождающаяся слепая жизнь в Грее.       Очень много но.       Леон мягко положил ладонь на еще плоский живот и кивнул.       — Хорошо. Значит, мы ждем ребенка. Как-нибудь со всем уж разберемся, да?       Грей широко улыбнулся и кивнул, наконец, ощутив облегчение. Он чувствовал, что это ровно то, что нужно было выбрать. Это его ребенок, и он не может просто так отказаться от него. Да, он юн, глуп и все такое, но с возможностями Леона разве это проблема? Наймут с самого начала опытную няню, и у ребенка будет и любящий папа, и… человек в своем уме. Когда есть деньги — многие проблемы решаются. Грей это знал, и еще знал, что неважно, как сложатся их отношения с Леоном, и даже если он сбежит от него через год, он не будет жалеть ни минуты о том, что не отказался от этой жизни в нем.       По крайней мере, Грей знал точно: он больше не один.       Он улыбнулся этой мысли, и это наполнило еще нежностью и теплом.       Место, в которое Леон его по итогу привел, было… шикарным. После жизни у Леона, после его минималистического пентхауса и футуристического офиса, Грею казалось, что все, что не белое — беспросветный колхоз. Но это место ему показало, какой еще могла быть роскошь, ярким дизайном, кучей живых растений, невероятной архитектурой. Грей смотрел на это, раскрыв рот. На самом деле, рот у него не закрывался еще с момента, как его одели и причесали. Он себя никогда настолько красивым не чувствовал. Одежда, немного в оверсайзе, скрывала его худобу, оформляя силуэт правильно, правильный мэйк скрывал его бледность, но раскрывал взгляд, делая его более свежим. Глядя на себя в зеркале, будто бы на нового и блестящего, Грей тяжело выдохнул и пожелал, чтобы когда-нибудь он так выглядел без крутой одежды и консилера. А теперь… вот это вот!       Правда Леон по-свински кинул его под одной из пальм, когда его потянул кто-то из его знакомых, и Грей, рассеянно хлопая глазами, смотрел за тем, как он склонился к какому-то пожилому человеку, кивая с умным видом и хмурясь, а Грей стоял тут, в обилии незнакомой речи и глупо хлопал глазками. Что ж, не мудрено, если про него вскоре будут говорить, что глупая моделька нашла себе папика, а Леону только дай куколку, которая в рот ему будет заглядывать. Радовало одно — Грей, глядя на себя в зеркало, мог с гордостью сказать, что он в самом деле выглядел, как красивая глупая моделька, а не потерявшийся подросток с тупым взглядом. Его рост и худоба выгодно сыграла, стильная дорогая одежда делала его статнее, да и в целом он приятно выглядел.       К нему подошел официант и что-то спросил. Грей тупо кивнул. Ему подали бокал с шампанским, который Грей рассеянно принял и уставился на пузыри.       Слава Богу, скоро вернулся Леон и с недоумением поглядел на бокал шампанского, который Грей ему всунул.       — Это что?       — Шампанское. Мне его дали, а мне нельзя!       — Ну да, ты же несовершеннолетний…       — Я беременный, Леон, — прищурился Грей.       — О Боги… Мой партнер — беременный несовершеннолетний, а я не могу пить шампанское, потому что на нейролептиках… И мы в самом деле решили, что должны родить ребёнка! Грей, из какого тупого южного американского сериала мы сбежали?       — Лучше подумай о том, куда шампанское деть, или и стой вот так, как дурак.       Леон посмотрел на него, вскинув бровь, а после просто оставил его на столик рядом. Грей проследил за тем, как вскоре его забрал официант и унес. Грей тяжело выдохнул.       — Ладно. Принеси апельсинового сока, что ли, поухаживай за мной.       — Хорошо. Заодно познакомлю тебя с кое кем, идем, — он мягко взял Грея за руку и повел вперед. По пути сказал что-то официанту и вскоре Грею принесли стакан свежевыжитого сока. Грей поблагодарил кивком и осмотрел зал.       Вскоре Леон улыбнулся еще какому-то пожилому мужчине и тот, радушно улыбнувшись в ответ, подошел к ним, что-то громко и радостно говоря на французском. От обилия французского у него уже начинала болеть голова.       — Кристоф, хватит хвалиться французским, ты и так француз, все знают, что ты говоришь на французском. Соизволт опуститься до крестьянского американского, — возмутился Леон.       Кристоф беззлобно фыркнул и потер аккуратно подстриженные усики, посмотрев на Леона с мягкими прищуром.       — Так уж и быть, судя по всему, все для твоего юной спутника? — он перевел взгляд из узких щелочек-глаз на Грея.       — Да. Он не говорит на французском.       — Ба! В наше время молодежь знала минимум три языка не считая родного!       Грей аж стушевался, неловко покраснев, глупо моргая. Он с натяжкой знал испанский, и то с Божьей помощью, иностранные языки на сердце ему не ложились.       — Это Грей, — сказал Леон, проигнорировав упрек. — Он мой… сначала стажер, а на данный момент…       — О Господи помилуй, только не говори мне, что ты, как и всякие толстые дядьки с долларам вместо мозгов, завел себе молодую цацу? Да, цаца хорошо, но у вас есть общие темы?       — О, больше, чем ты можешь представить, — заверил его Леон.       — У Грея была тяжелая жизнь. Очень. А ты знаешь, страдания делают мудрее.       — Только если там есть, чему становиться мудрее, — фыркнул Кристоф и снова посмотрел на Грея.       — Молодой человек, вы вообще разговариваете?       — Меня просто тошнит, и, я боюсь, если открою рот, то не смогу проконтролировать очередной рвотный позыв.       — Отчего же вас тошнит? — Кристоф потер усы, оглядев Грея с ног до головы.       — От ва…       — У Грея токсикоз, — прервал его Леон нервно, он не собирался тут на весь зал кричать о его беременности, но Леон не мог позволить, чтобы Грей грубил в лицо такому человек, как Кристоф. Во-первых, он был очень влиятелен, во-вторых, злопамятен и так же был обладателем хрупкого ЭГО. Это был очень опасный, гремучий коктейль, который не рекомендуют взбалтывать.       Кристоф пораженно приподнял брови. Грей — возмущенно глянул на Леона.       — Беременный? Сколько ж тебе лет, деточка?       — Я не деточка, — поморщился Грей.       — Ему девятнадцать, — соврал Леон.       — Ну, что ж, могу только поздравить. Моя жена до сих пор жужжит по поводу того, что из-за моей медлительности, она не смогла, как мечтала, родить в двадцать, так что, вероятно, это популярный вариант у омег…       — А у нас выбора нет. Либо рожаешь молодым, либо оп, и ты уже старородящий и тебе грозят патологиями у плода.       — Да, незавидно, — кивнул Кристоф, и, посмотрев на Леона, спросил: — Пришел проведать дела во Франции?       — Да, можно сказать и так, — кивнул Леон, приобняв Грея за талию и прижав к себе. Грея бы раньше взбесил такой жест собственичества, а сейчас, почему-то, было очень приятно оказаться прижатым к нему. Леон был теплый, сильный, Грей почувствовал себя хорошо, несмотря на присутствие этого странного Кристофа.       Вечер сам бы Грей оценил на хилую троечку, он ожидал совсем другого. Да, было вкусно и играла хорошая музыка, было очень красиво и он даже сделал пару фоточек в интересных зеркалах, но в остальное время Грей откровенно скучал, пока Леон представлял его то третьему, то десятому, а Грей тупо кивал. Может, если бы он сам вертелся в этих кругах или хотя бы знал французский, то ему было бы куда интереснее, но он вынужден был просто скучать, оглядывая в сотый раз интересные дизайнерские решения в красивом зале.       Слава Богу, его вскоре в самом деле затошнило и упало давление от непрекращающего шума в зале, и Леон, заметив, что Грею стало плохо, поспешил закончить вечер. Он попрощался с некоторыми людьми и, взяв Грея за талию, повел к выходу. На улице Грею стало чуть лучше, когда он подышал вечерним прохладным воздухом, держась за стену здания. В ушах немного звенело от давления. Леон заглянул в его бледное лицо и сказал:       — Давай, поехали домой. Поездку в машине стерпишь?       Грей кивнул и позволил Леону аккуратно увести себя в машину. Леон сел к нему на заднее и спросил:       — Снова?       — Ага, — отозвался Грей, открывая пошире окно. — Еще и давление поднимается чуть что… Что ж, весело.       — Это только начало, — улыбнулся Леон.       — Намекаешь, что будет еще хуже?..       — Ну, в тебе будет развиваться джентльмен, который в конце будет весить три с чем-то, а то и четыре…       — А вдруг омега и три? — улыбнулся Грей.       Леон посмотрел на него и подсел чуть ближе к нему, приобняв за талию и поцеловав его волосы.       — Тоже нелегко будет.       — Ага, — согласился он на выдохе, и улыбнулся еще шире, когда Леон положил ладонь на его живот. Грей спешно накрыл тыльную сторону его ладони своей рукой. Да, возможно, это неправильное решение и так нельзя, но им так хорошо, они впервые находятся в какой-то абсолютной идиллии, где прошлое уже ничего не значило, а значение имело только настоящее и будущее. И не ошибиться. — Мне не понравилось, — поделился Грей внезапно своими впечатлениями от вечера.       — Понимаю, — кивнул Леон, уткнувшись подбородком в макушку Грея и, опустив взгляд, глядел на опускающийся на улицу сумрак. — Тут раз на раз не приходится. Иногда весело, иногда от скуки удавиться хочется. В любом случае, теперь тут многие знают о нашем положении в отношениях, а слухи расходятся быстро, так что вскоре все будут в курсах, и… — он склонился, обдав теплым дыханием его щеку и оставил на ней нежный поцелуй, — буду тебя часто на официальные мероприятия таскать.       — Фи, — сморщился Грей. — С пузом только таскаться по всяким местам не хватало.       — Хотя бы на десять минуточек.       — Ладно, — фыркнул Грей. — Интересно, про нас будут писать на всяких сайтах?       — Уверен, уже завтра, — рассмеялся Леон.       — Представлю, как многие омеги будут читать и думать, что мне повезло, и что я просто попал в нужное время в нужном месте. И никто не будет знать, что брак с уважаемым мистером Бастией и капли тех страданий не стоил.       Леон ответил не сразу, внимательно смотря на его лицо, а после, выдохнув, сказал:       — Да, ты прав. Но так сложилась твоя жизнь.       — Хорошо, что все кончилось, — на выдохе сказал Грей.       Леон согласно промычал и потерся носом о его висок. Грей, утомившись от этого вечера, устало прикрыл глаза.       В номере отеля Грей наспех принял душ, а после, закутанный в халат, собирался грохнуться в постель, прижаться к Леону и заснуть самым крепким сном, пока у него была такая возможность. Он догадывался, что с ребенком, который давит на твои органы и пинает твои почки, сон будет роскошью. Но Леон все еще был в костюме, сидел у окна и задумчиво тер подбородок.       — Не три так кожу, прыщи будут, — фыркнул Грей, стоя босыми ногами на чистой плитке. С волос на нее капала вода.       Леон посмотрел на него и улыбнулся, похлопав себя по коленям. Грея дважды просить не нужно было, и уже через несколько секунд он сидел у него на коленях, болтая ногами и прижавшись своей щекой к его волосам. Леон чуть приспустил халат с белого плеча и нежно поцеловал в него.       — Иди мыться и спать, — велел Грей, гладя его по волосам. — Ты воняешь потом и другим людьми. Второе желательно смыть. Первое можно оставить.       Леон улыбнулся и поцеловал его в ямочку у груди.       — После душа, — промычал недовольно Грей, и Леон, тяжело выдохнув, кивнул, аккуратно усадил Грея на диван и сам пошел в душ. Грей видел, что Леон был задумчивым, но не то чтобы он обратил особое на это внимание, с его-то жизнью и с тем решением, что они приняли, ему явно было о чем подумать. Так что Грей решил к нему в душу не лезть, да и Леон об этом не просил.       Грей тоже посмотрел в окно. На улице было темно, моросил мелкий дождь. Было красиво, а еще — спокойно и очень хорошо. Грей думал о том, как это удивительно: еще недавно его жизнь разваливалась на части, казалось, что все кончено, а сейчас все только начиналось. И его жизнь, и жизнь ребенка внутри него. Грей выучил это еще с книг: что за одну страницу ты можешь полностью поменять свое отношения к герою, понять его и простить, и поменять свое отношение к сюжету на сто восемьдесят градусов. В жизни происходило всегда что-то похожее.       Когда дверь скрипнула, Грей перевел взгляд на Леона и тут же все попытки в философию исчезли из его головы, потому что Леон был прям так, в чем мать родила, и Грей не скрыл довольного выдоха. В груди появилось приятное тепло, мурашками спустившиеся ниже, меж бедер. Несмотря на то, как сильно Леон похудел, он все еще оставался поджарым, жилистым, с красивыми мышцами и таким же красивым телом.       Грей поерзал, удобнее усаживаясь на кресле, ослабил пояс халата, и тот скользнул вниз, открывая грудь, и развел колени чуть в сторону. Леон подошел нему ближе, довольно улыбаясь и, не сводя взгляда, мягко опустился перед ним на колени. Грей ощутил очередной приятный теплый импульс меж бедер.       Леон притянул его за бедра к себе чуть ближе, удобнее его устраивая и побольше раскрывая. Он нежно гладил его бедра, целовал внутреннюю часть коленок и бедер, лаская губами и терся щекой. Грей весь изнылся, пока Леон изучил каждый сантиметр его бедер, пока ласкал его ноги и наглаживал, а после, наконец, горячее дыхание током прошлось меж ног, а мягкие губы накрыли горячее и мокрое. Грей откинул голову назад, закрыв глаза и раскрыв рот в беззвучном стоне. Одной рукой вцепился в кресло, другой — в волосы Леона, притягивая его ближе. И кто мог знать, что Леон любитель таких ласк?!       Холодные, сильные пальцы чуть развели в стороны ягодицы, раскрывая его больше, и язык скользнул глубже, лаская, тихо хлюпнула смазка, и румянец с щек медленно прошелся до груди. Леон широко лизнул и поднялся вверх. Оперся руками о подлокотник и, склонившись, чмокнул мокрыми от смазки и слюны губами его в плечо. Грей повернул голову и словил его губы, целуя. Большая ладонь погладил его по груди, задевая соски, спустилась ниже и накрыла его пах, мягко массируя, а после Леон вошел в него сразу двумя пальцами. Грей, закрыв глаза, довольно застонал, сжавшись, и подался бедрами к нему на встречу.       Леон тихо усмехнулся, целуя его линию челюсти, продолжая растягивать и ласкать пальцами в том ритме и под тем углом, в котором Грею нравилось больше всего, когда его бедра задрожали, он убрал пальцы и, взяв Грея за талию, ловко поменял их местами. Грей вскрикнул, когда Леон усадил его на свои бедра, а после ощутив тяжелый член меж своих ягодиц, закусил губу и чуть поерзал на нем, пачкая его член в своей смазке. Чуть привстав, он, глядя Леону в глаза, обхватил его член ладонью и направил в себя. Когда проскользнула головка, Грей издал тихий стон, и, опускаясь бедрами, дойдя до середины, он блаженно закатил от удовольствия глаза и откинул голову назад. Леон поерзал, взял его за бедра и, рассматривая такой прекрасный вид, который открылся перед ним в виде почти обнаженного Грея, движущемся на его члене, помог тому найти нужный ритм.       Грей задвигался на нем, плотно обхватывая, и тихо постанывая от удовольствия. Леон поднялся ладонями вверх, накрыл грудь, лаская, а после сжал между пальцев соски. Грей простонал почти жалостливо, почти скуля, и сделался еще уже, и от этого низко застонал уже Леон, откинув голову назад и, переместив руки на его бедра, отдался процессу. Грей ускорился, расслабляясь на нем, стоны были громче и откровеннее, Леон сжимал его бедра, лапал, шлепал, а после перешел на ягодицы, чуть разведя их в стороны, крепко сжав в своих ладонях, дыхание у обоих сбилось. Грей то стонал, то будто бы задыхался, но с ритма не сбивался, чувствуя, что был близок. Его ноги задрожали, бедра напряглись.       Леон утробно зарычал и резко насадил Грея до основания. Тот тихо вскрикнул, ощутив, как внутри оказался узел, и широко раскрыл глаза, почти тут же его пробило сильным оргазмом, и он выгнулся, довольно выстонав имя Леона, задрожав всем телом. Леон, плотно держа его за бедра, толкнулся последний раз и шумно выдохнул, когда напряжение отпустило, окатив волной удовольствия и легкой судорогой в паху. Грей тихо шмыгнул, когда ощутил, как его наполняет узел, и посмотрел мутным взглядом на Леона. Тот, внезапно, самодовольно усмехнулся и, подняв руку, стер слезинку с его красной щеки.       — Плачешь, когда кончаешь, м? Как в песнях Ланы Дель Рей?       Грей только тихо фыркнул и, убрав волосы со лба, ткнулся носом в место, где бился пульс, а после поцеловал. Леон улыбнулся и нежно погладил его по щеке. Грей дышал тяжело, ноги продолжали дрожать от удовольствия, он то сжимался на его узле, то снова расслаблялся.       Когда узел спал, Грей был вообще без сил. Оперевшись руками о ручки кресла, он, дрожащий, привстал. Член выскользнул, и Грей сжался, чтобы ничего не запачкать. Тяжело выдохнул и сказал:       — Что ж, снова в ванную.       — Помочь? — подмигнул ему Леон, шлепунв по бедру.       Грей в ответ только фыркнул и, неловко слезая с его колен, скрылся в ванной. Леон громко, довольно выдохнул, и откинул голову назад, закрыв глаза и наслаждаясь приятной послеоргазмной истомой. Чуть придя в себя, он взял влажные салфетки и вытер себя, а после, наконец, ушел в спалю. Растелил кровать и упал в нее, потянувшись. Грей пришел еще через пять минут, залезая под одеяло и подлезая к Леону под бок. Удобнее устроившись, он положил голову на его плечо и прошептал:       — Сладких снов.       — Сладких, — ответил Леон, зная, что сегодня глаз не сомкнет, слишком нервный в ожидании утра.       Леон оглядел серые стены и постучал пальцем по столу. Было холодно и не слишком дружелюбно. Он оглядывал лица других сидевших, которые беседовали со своими друзьями или родственниками, все одинаково измученные и уставшие. Да, в таких тюрьмах, с такими себя условиями, сидят не за кражу батончика и даже не за нанесение побоев по неосторожности.       Здесь с людьми совсем другой разговор.       Может быть, — думал Леон, — потому что какие-то люди все-таки не меняются.       Может быть, это именно то, чего он заслуживает на самом деле?       Но, подняв взгляд и увидев своего биологического отца, которого вели к нему, он подумал: нет.       Нет.       Он не монстр. По крайней мере, не настолько.       По крайне мере, он не причинил боли ни одному ребенку, он даже постоянно занимался благотворительностью, скидывая крупные суммы в фонды для сирот, онкобольных и детей с особенностями.       В каких-то сферах он был очень хорошим человеком. А сейчас, когда все налаживалось, он чувствовал, что достоин прощения.       Может быть, он даже сходит в церковь.       Он сидел перед ним, немного похудевший, но такой же мощный, что и раньше. Леон счел чудом, что он, будучи таким маленьким и слабым, смог совершить почти удачное покушение. Взгляд у него был дикий, озлобленный, настороженный. Да, некоторую злость ничего не выбьет, тюрьма просто научила его быть осторожнее и смотреть из-за плечи. Всего-то. Если простить и отпустить, он снова наделает дел. На нем была плотная рубашка, а руки были плотно закреплены между собой, ладони и пальцы закрыты. Видимо, чтоб он не навредил себе или другим.       — Как живется среди таких же, как и ты? — спросил Леон, спокойный, но это было только внешнее спокойствие, прикрытое успокоительными, которым он напичкал себе, оставляя Грея одного в постели. Перед тем, как уйти, он оставил ему записку, чтобы он не волновался (тебе же нельзя!) и нежно поцеловал его в лоб. В тот момент он почувствовал, что, все-таки, человек в нем может быть сильнее зверя. Он чувствовал, что может победить это. Особенно, когда есть ради чего.       Его отец — Эрик — поднял на него тяжелый взгляд и сказал:       — Не пизди уж. Ты тоже шизик, я знаю, и нормально живешь, я бы тоже мог, но ты не дал.       — Я не про твою болезнь, — сказал он, не глядя ему в глаза и оглядев других пациентов. Да, некоторые, кажется, были не в своем уме. Им с отцом в каком-то смысле повезло, у них не было острых течений или опасных симптомов. Если бы отец не упал в алкогольную зависимость, то в целом смог бы остаться вменяемым. Леон держался только потому, что лучший пример — плохой пример. Он видел, во что мог превратиться, если ослабит контроль. Но, из-за алкогольной зависимости, которая обострила его болезнь, и из-за тяжести преступлений, часть которых свалили на состояние его ума, он был здесь. В тюрьме для психически больных людей. Леон счел это лучшим наказанием. Нет ничего хуже, чем проживать остаток своих дней среди людей не в своем уме. Да, если и был ад на земле, то он был тут.       — Ха… — издал Эрик неясный звук. — Ну и? Как будто ты сильно скорбишь по матери.       — Дело не только в матери. Дело вообще во всем том, что ты устроил. Мне до сих пор кошмары снятся, я монстром был, и все по твоей вине.       — Ну конечно, — заерзал Эрик, глядя на Леона исподлобья. — Все вокруг виноваты…       — А это разве не твоя история? Ты всех всегда во всем винил. Даже мать, когда убил ее. Даже потом.       — Мгх, — промычал он. — Я читал про тебя в газетах. Нам дают читать газеты. И смотреть телевизор. Тебя там тоже показывают… Я говорю, что ты мой сын. Они кивают головой, но не верят… Шизофреникам никто никогда не верит…       Леон смотрел на него, и про себя думал: и этого человека он боялся? Этот человек снился ему в кошмарах? Господи, врач был прав, ему нужно было сделать это раньше. Посмотреть своему страху в лицо и осознать, что это уже не тот мужчина, которого Леон боялся. Это просто напуганный всем происходящим шизофреник, который всем говорит, что Леон Бастия — он его сын, а ему даже не верят.       — Ты раскаиваешься за свои преступления? — зачем-то спросил Леон.       Эрик нервно покачнулся вперед, затем — назад.       — К нам приходил священник… — сказал он. — Часто приходит. Я исповедуюсь ему.       — От всего сердца?       — Ммм… — промычал он, подняв на него взгляд.       И больше ничего не сказал.       — Ты помнишь, что ты сделал? Кроме матери.       Эрик покачал головой. Леон тяжело выдохнул и посмотрел в сторону.       — Ясно. Что ж, может это и хорошо… Не знаю.       — Ты придешь еще?       — Нет.       — Ясно…       Леон снова посмотрел на него. Да, приходить сюда ему больше незачем, его отец сейчас вызвал только жалость, а он не был достоин даже этого чувства.       — Я пойду.       Эрик поднял взгляд, открыл рот, но, ничего не сказав, закрыл его. Леон чувствовал его взгляд затылком ровно до того момента, пока за ним не закрылась тяжелая дверь. Внутри пульсировало странное чувство облегчения, жалости и боли. Леону хотелось сигарету, кофе и проблеваться. Третье придется отложить. Сигарету он купил в ларьке недалеко, а кофе в странного вида закрытого кафе, где стаканчик ему всунули через небольшое оконцо. Леон огляделся и сел на небольшую скамью в тени кроны дерева. Он закурил и отпил горячего, горького, крепкого кофе. Тошнить захотелось еще сильнее, но рвотных позывов не было. Он сидел, и, куря, смотрел в сторону больницы-тюрьмы. Леон чувствовал, что это был целительный приход, это поможет ему вскоре, и, уже через час, он забудет все, что оставил в этой стране, окончательно. И эти могилы, и кладбища, и этот старый дом… Надо оформить на него доверенность на кого, чтобы продали или что-то типа того. До этого дня он стоял, словно памятник пережитой боли Леона, ужаса и тьмы его жизни. Стоял, словно его интимное откровение о том унижении, что он пережил.       Теперь же он не чувствовал нужды в том, чтобы оно было там. С этими кроватями, старыми пыльными игрушками и пятнами засохшей крови и рвоты.       Теперь с этим он мог попрощаться.       Выкурив еще одну сигарету, он отписался своему психиатру и, спрятав телефон, вызвал такси. Уже в городе остановился у одно из лавочек, чтобы купить Грею цветов и уже пешком направился в отель, наслаждаясь шумом города, видами милых витрин и витающей в воздухе французской речи, которая больше не вызвала в нем отторжения. Он улыбнулся какой-то милой бабушке, торговавший круассанами, и купил у нее пару штук. Пахли невероятно. Он шел дальше, смотря на бумажный пакет, чувствуя исходящий от него запах, и вдруг остановился, вспомнив, как когда-то, еще совсем маленьким, он мечтал ходить вот так по улицам Парижа, покупать свежие круассаны и пить их с черным кофе. Тогда это было роскошью. Сейчас — покупка эмоций ради.       Он улыбнулся, ощутив необычное чувство теплой благодарности, затопившее его сердце. Глаза стали мокрыми.       Да, его жизнь была адом и, может, Бог только посмеется над его исповедью и не простит, но все, казалось, налаживалось. По крайней мере, в этот момент он был счастлив. С цветам для его омеги, со свежими круассанами, со знанием, что он ждет ребенка и уверенностью, что он со всем справится.       Да, он был счастлив. По кранный мере, в этот момент.       Когда он вернулся, Грей встретил его недовольным взглядом и тут же начал:       — Ты мог сказать мне об этом вчера вечером?! Я тут весь на нервах! Ладно сходить к себе в бывший дом, ладно! На могилу! Но к живому отцу, из-за которого ты прошел через ад?! Что я должен думать, по-твоему?!       Леон глупо улыбнулся. Отчего-то осознание, что Грей волновался о нем, согрело его. Он дернул плечом, снимая обувь.       — Я не хотел тебя беспокоить, тебе нельзя нервничать.       — Ах, ну да! А сейчас я вот совсем не нервничал! — всплеснул Грей руками.       — Прости. Я не подумал, что ты будешь настолько волноваться… Вот, прикупил тебе цветов и… подумал, что будет дикостью, если мы уедем, а ты так и не попробуешь круассанов прямо в Париже.       Грей прищурился, а после, выхватив цветы и бумажный пакет, сказал:       — Если ты думаешь, что я прощу тебя за это, то ты глубоко ошибаешься.       И, громко топая ногами и пыхтя, ушел в другую комнату. Леон усмехнулся и пожал плечами, идя за ним. Остановился в проходе, немного помолчал, дожидаясь, когда Грей закончит заказ — он просил о двух чашках кофе сюда. Латте для него, американо без молока (черная муть, как он говорил) для Леона. Когда он положил трубку, Леон прошел вперед, глядя, как Грей принялся ставить цветы в вазу.       — Не пялься так на меня, дыру проделаешь, — фыркнул Грей, глянув на него из-за плеча. Он поставил букет и оставил вазу на тумбе со своей стороны кровати. Тяжело выдохнул. — Жаль, что мы уезжаем уже сегодня. Мне здесь понравилось.       — Смотрю, тебе нравится везде, где не Нью-Йоорк, — подметил Леон, присев рядом с ним и, приобняв его, он погладил его живот.       — Нью-Йорк большой, а от воспоминаний все равно не скрыться.       Леон зажевал губу. Немного помолчал.       — Если ты так захочешь, мы можем переехать. Куда захочешь. Просто… нужно будет решить некоторые вопросы.       — По твоей работе? — спросил Грей, посмотрев на него.       Леон не ответил. Если бы только по работе… До беременности Грея, до решения оставить ребенка, задача со сложностями, но решалась, но теперь… Встреча с отцом… Как объяснить? И захочет ли Грей, узнав правду, оставаться с ним? Леон не исключал возможности того, что Грей принял и его, и их отношения и даже свою беременность только от того, что он думал, что бежать ему больше некуда. Конечно, Леон обещал дать ему хорошие деньги и Грей мог бы переехать, но, очевидно, после столь больных отношений, едва ли Грей захочет оставаться один. Одиночество в его случае худший кошмар.       Но узнав правду?       Как все объяснить им обоим?       Вопросов, на самом деле, было дохера. Это еще Леону молиться надо, чтобы новости о его внезапной паре и еще более внезапной беременности не попали в руки к кому не надо. Он сомневался, что такие люди читают такие журналы, газеты или сайты, но жизнь тот еще анекдот, одна большая случайность, в которую Леон не верил.       Он только сказал:       — Я бы на твоем месте выбрал страну с хорошей медициной, тебе ведь рожать еще. Во всех странах… свои особенности.       — Уверен, за те деньги, что ты готов платить, ко мне будут относиться и все делать только так, как я хочу.       — Да, вероятно… Как вы себя чувствуете?       — Замечательно, — хмыкнул Грей. — Я не хочу больше выблевать свой желудок. О, кофе принесли. Позавтракаем на балконе?       — Хорошо.       Леон кивнул, вставая:       — Иди, я его заберу.       Они устроились на большом балконе, и Грей смотрел на Эйфелеву башню, жуя круасан.       — Вкусный, — только сказал он.       Леон не ответил, он молча смотрел куда-то вперед, глотал свою черную муть и держал Грея за руку. Да, по возвращению в Нью-Йорк снова начнутся проблемы, вопросы и непонимания. Снова придется что-то решать, в чем-то разбираться. Леон начинал понимать желания Грея быть подальше от этого места. Просто вне его все казалось просто и понятно, а там приходилось бесконечно с чем-то разбираться и еще к этому страдать.       А здесь Леон, почти без сопротивления, решил одну проблему и жизнь вообще казалась сказкой.       Но вечером назад, в Нью-Йорк, и черт знает, что их там ждет.       Леон сжал руку Грея сильнее.       По крайней мере здесь хорошо, безопасно и рядом Грей. А еще их трое. Леон улыбнулся этой мысли.