В последней жестокости — есть бездонность нежности, И в Божией правде — Божий обман. Зинаида Николаевна Гиппиус.
Грей проснулся, наверное, чересчур рано — возможно, виной тому были не завешанные шторы и восходящее с его стороны солнце. Глаза резануло, и он поморщился. В горле стояла противная сухость, а все тело будто горело и он, ещё толком не открыв глаза, скинул с себя одеяло, перевернувшись на другой бок, спиной к окну. Шёлковая простынь приятно теранулась о кожу, и Грей слабо улыбнулся, потянувшись. В комнате, несмотря на то, что было душно, приятно пахло, вроде как, миндалем и мятой. Или ещё чем-то таким — успокаивающим, приятным. И кровать мягкая-мягкая, такая, что невольно проваливаешься, будто давит на тебя что-то — но тяжесть эта настолько приятная, что хочется поддаться ей и провалиться, заснув. Расслабиться, не думать ни о чём, пролежав до полудня, не реагируя на грозное отцовское «Грей, только не говори, что ты опять собрался спать до полудня!» Едва эта мысль пронеслась в его голове, как тот тут же резко подскочил на кровати, оглядываясь. В его комнате пахло фисташковым мороженым и кофе — его настоящим природным запахом. Здесь не было ни запаха фисташек, ни кофе. Здесь, впрочем, не было ничего от дома. Грей закусил губу и зажмурился, будто наделся, что это сон и вот, сейчас глаза откроет — всё будет хорошо. Просто вчера солнечный удар получил, в обморок упал, вот и кажется ему всякое. Он раскрыл глаза, но всё по-прежнему осталось неизменным. Он тяжело выдохнул. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Он ощутил, как внутри будто что-то оборвалось. И следом за этим чувством его накрыло ощущение сквозящего холода. И дело было далеко не в низкой температуре помещения. Мысль сменилась одна за одной. В его голове изучал голос Леон и каждое его слово, которое было вчера произнесено. Это отвратительная, мерзкая правда нарывала в его сознание воспоминаниями о произошедшем. Безвыходность положение и рабство. Грею шестнадцать, а его почти официально продали. Грей теперь не человек, нет, он — упаковка из-под человека с установленными настройками показателями характеристик. Он помнил, что, кажется, вчера отрубился. Грей хмыкнул, хотя это больше было похоже на истеричный смешок. Конечно, блять, он потерял сознание. Если когда-нибудь у него спросят о самом страшном воспоминания из его жизни, то он не задумываясь опишет тот день. Графично перескажет то, как сдавило в висках, как стала плыть картинка перед глазами, как он ощущал пульс в каждой клеточке своего тела, как сердце билось о глотку, как холодно стало сиюминутно. Он всё мог бы описать до таких подробностей, что это можно было бы ощутить на себе. Своими нервами. То, как колотилось сердце у него под глоткой, разнося этот ритм по голове и ушах, отдаваясь эхом. Он помнит, как некоторые слова Леона звучали отдаленно и смазано, потому что Грей, из-за страха, терял концентрацию, и ему просто оставалось пялиться отсутствующим взглядом в пространство перед собой. Перед ним не было пола, шкафов или стены. Это просто пространство. Грей мысленно похвалил себя за вчерашнее умение держать лицо, будто бы, блять, это умение могло бы пригодиться ему дальше. Трудно соображать в такой ситуации, трудно вообще анализировать слова и приходить к каким-то выводам. Это вообще дело неблагодарное, особенно, если это относится к таким, как Леон. к психопатам. Это не психическое заболевание — Грей знает. А ещё он знает, что это очень манипулятивные и лживые люди. И никто не знает, сколько правды было во вчерашних словах Леона. И была ли там правда вообще. Если садизм не стоял под вопросом, то методы достижения удовольствия путем удовлетворения своих наклонностей были великой тайной. Грей знать не знал, что Леон будет делать и как он это делает, а главное — какова итоговая цель всего этого? Слом личности? Грей помнил его слова и это действительно было убедительно. Наверное потому, что эта была единственная фраза, которую он сказал не задумываясь пялясь в телефон. Это выглядело так, будто было правдой. Грей не разбирается в искусстве лжи, особенно, когда дело касается таких снорованых людей, как Леон, но разбираться надо было начинать прямо сейчас. Секс мог бы показаться Грею неуместным для садизма, учитывая, что это был просто нормальный секс. Без удушения и ударов, единственное — болезненные укусы, от которых следы остались. Но это не было садизмом. Оно могло бы показаться Грею неуместным, что могло бы дать ему надежду на то, что Леону просто нравится секс с сомнительным согласием в условном «рабстве». Конечно, Грей бы мог так подумать. Но он знает, для чего это было. Это было унижением. Грею известно, что Леон не самим фактом доставлял себе удовольствие, нет, он чувствовал, что это унижает Грея, заставляет прибить к земле. Он знал, что после этого Грея будет тошнить. И его тошнит. Лежа на мягкой кровати среди дорогущего белья и мягких подушек, в объятьях приятного запаха, Грея блевать тянуло. Он ощущал это щекотящее давление у себя в глотке, и ему казалось, что если он выпьет теплой воды, то его тут же стошнит прямо на мраморный вычищенный пол. Или из чего он тут сделан — Грею всё равно. Так, окей, у него, видимо, есть деньги. Утраченное доверие. Ненависть к Леону. Ненависть к сексу. Ненависть ко всему происходящему. Что он, чёрт возьми, должен делать? Смириться? Смириться, когда единственное в нём желание рыдать до тех пор, пока вновь сознание не потеряет? Как бы он не пытался подойти к этой ситуации положительно, ничего хорошего он не видел. В рабство. Его отдали в рабство. Он — раб. Грей прикрыл глаза рукой, быстро поморгав. Где-то в области сердца болело так, что, казалось, там что-то даже щемит. Так, что Грей хотел вновь потерять сознание. И не проснуться вновь. Болело, ныло, щемило, тягучей болью приникая в каждую клетку. Грею было… больно. Чертовски больно. Будто сердце чем-то защемило, зажали какой-то очень важный нерв, из-за чего дышать было сложно. Раб. Без прав. У незнакомого мужчины. Захотелось засмеяться. Истерично. Боже, сейчас двадцать первый век — а это даже работорговлей назвать нельзя. Что это вообще такое? Выплата долга? Передача вещи в аренду? Что это, блять, такое? В комнате тихо. Тишина тяжелая. Давящая, казалось, что она каким-то грузом давила на мозг, из-за чего становилось не по себе. В чужом доме, в незнакомой комнате было по-одинокому тихо. Было незнакомо и холодно. Дома по-другому. Дома уютно и хорошо. Он едва вздрогнул. От осознания, что слова «уютно» больше нет. Его более не существовало в этом понятии. Было промозгло и одиноко. Было пусто и страшно. Было ненавистно и отвратительно. Грей чуть подтянулся на кровати, обняв одеяло, будто попытался создать возле себя иллюзию кого-то. Теплого. Он уткнулся лицом в мягкое одеяло, тяжело выдохнув. Он не знает, сколько так пролежал. В принципе, не хотелось вставать вовсе. Просто вот так вот лежать, пока не умрёшь, обнимая и зажимая между ног теплое мягкое одеяло. Типа всё хорошо. Типа не-трогайте-меня-пожалуйста. Со слов Леона вообще всё было более-менее. Его хотя бы не собираются морить голодом. Леон говорил об аспектах моральной боли. Сломать личность. Грей только в книжках читал о том, как это происходит, и ничего приятного в этом нет. Переломанные кости могут срастись. Раны зажить. Конечности пришить. сломанную психику не восстановить. Грею прекрасно известны последствия этого. Грею известно, что после — нет жизни. Есть бесконечная череда падения и проигрышей в борьбе с самим собой, своим сознанием. Есть бесконечная глубина психических расстройств и невозможность двигаться дальше. После этого жизни нет. Но Грей не имеет понятия о том, как это будет происходить, и к каким методам обычно прибегает Леон. Черт с ним, сексом — Грей готов стерпеть это. Он даже может попытаться абстрагироваться, и подумать о том, что леон такой сексуальный, боже Леон и вправду сексуальный, у него крутые пальцы и член, и если бы у Грея было чуть побольше холодного расчета и сучьего характера, он был бы восхищен, и с первых же секунд счел для себя только плюсы. Будь у него полная нелюбовь и отторжение к своей семье, он бы игриво потянул Леона на себя за галстук так, что Леон сам бы охренел. Будь бы Грея не-любовь к самому, блять, себе, ему было бы насрать на всё происходящее — пусть хоть колени ему вывернет, ему было бы все равно. Если бы Грей был таким, как Леон. Но он человек. Чувствующий человек, и то, что сейчас творится в его грудной клетке — невыносимо. Будто вчера Леон проделал там дыру, расковырял, а сейчас всё — просто повисло мясистым окровавленными кусками и ныло от попадающей туда заразы. Он мог ощущать, как нытье такое мощное и сильное, что боль давит на виски, что пальцы леденеют. Его рвет всем этим. Потому что он человек, и, блять, это слишком для него. Нацу хвалил его за холодность, за трезвость рассудка, за умение всё брать в свои руки, но как, черт возьми, Грей должен был взять хоть что-то в свои руки, если не было ничего? О каком холодом расчете идет речь, если Грея взяли, блять, в рабство?! И крутой член Бастии легче не сделал бы, даже будь Грей последней сукой. Никакой суке не понравилось бы даже косвенное ограничение свободы, хотя тут и случай один на миллион — я буду просто тебя ногами по почкам бить, а ты вне этого времени делай что хочешь. Про почки, конечно, образно, но вариантов Грей не исключает, просто потому, что он привык сразу брать все варианты. Он рвано вдохнул и закусил губу. Перед Леоном надо держать осанку, марку и маску. Нельзя показывать ему ничего. Ни в коем случае. Но Грей не знает, как ему с этим справиться. Это слишком. Он вздрогнул, когда дверь скрипнула. Он продолжал лежать, уткнувшись лицом в одеяло. Блять, нет, не сейчас. Он не отошел, ему нужно время. Его всего трясет изнутри от боли и обиды. Он не готов сейчас посмотреть Леону в глаза просто потому, что Бастия сразу подумает, что он уже сдался, что он уже сломлен. Грею нужно время, чтобы вернуть себе спокойствие, равнодушие. Ему нужно время. Совсем немного. Но не сейчас. Сейчас он догадывается, что у него глаза побитой обиженной псины, а это не то, что должен был увидеть Леон. Не то, что должен был увидеть хоть кто. Грей слышал какое-то легкое скольжение по полу. Потом оно прекратилось и раздались шаги. Грей напрягся, когда они были направлены к его кровати, но после удалились к окну. Грей широко раскрыл глаза, когда Леон, блять, завесил шторы. Он только что позаботился о нем (хотя вчера он, видно, просто бросил его в кровать здесь и ушел по своим важным и крутым делам светить своей важной и крутой мордой лица). Но сейчас он закрыл окно шторами. Почему-то, это дало Грею легкое послабление в плане того, чтобы быстрее прийти в норму, и не показаться перед Леоном избитым щенком. Он намного выше и сильнее этого. Шаги раздались вновь и становились чётче вместе с тем, как Леон ближе подходил к кровати. И прекратились вовсе, когда он становился около неё. Кажется, Грей обнаженной спиной ощущал всю ту энергию, что шла от него. Что нагоняла уважение, а вместе с ним — страх и уязвимость. И запах ели. Леон пах летним утренним лесом. Пах возрождением. Это было восхитительно — Грей отмечает это на каком-то подсознании, себе в этом он не признается. И ему не удалось остаться не движимым, когда Леон провел указательным пальцем по линии позвонка. Грей сдал себя с потрохами — он понял это, после того, как Леон усмехнулся. Кровать слабо закряхтела, когда Леон сел рядом, и Грей смог ощутить его тепло, хотя вчера он казался ледяным — надо же, он не труп. У него теплое человеческое тело. — Я думал, ты спишь. — Я надеялся, что я сдох, — сдавленно сказал Грей, но больше из-за того, что он был лицом по-прежнему уткнут в одеяло. Нехотя, он резко выпрямился. Так, что даже Леон вздрогнул. — Что это за домик на колесиках? — Грей кивнул в сторону того, что шумело на пару с шагами Леона. — Чемодан, — хмыкнул Леон. — Я, блять, вижу. — Так зачем, блять, спрашиваешь. Леон передразнил недовольную интонацию Грея, и тот недовольно закатил глаза и повернулся к нему, нахмурившись. Леон рассмеялся. Почему-то так искренне и красиво, что Грей даже захотел ему поверить. Он захотел поверить, что этот смех искренний. Но он знал, что это было ложью. Он просто пытается ему понравиться, чтобы дальше было больнее. Много ума не надо, чтобы отличить искренность от попытки понравиться. Грею надо улавливать различия с первых секунд, иначе он просто не выживет. — Зачем он? — все же уточнил Грей осознав, что Леон просто так ничего говорить не будет. — Твои вещи. Грей выдержал небольшую паузу, потому что, боже, Леон выглядел великолепно. Он прекрасно знал, насколько он омерзителен, насколько мерзкий и ужасный там, внутри, насколько пугающий его взгляд, но Грей просто на какую-то секунду оценивает его как картинку. Он в костюме, с идеальной прической и кожей, он сидит, располагая к себе даже гребаной позой — чуть раставив ноги, оперевшись о них локтями, склонив голову так, будто заинтересован в происходящем. Нет, — говорит себе Грей, — не заинтересован. Он притворяется. Он лжет. — Только по одному его размеру я догадываюсь, что там не все мои вещи. — Всё остальное купишь. Не хочу, чтобы ты ходил в каких-то найках с прошлогоднего дропа. Купишь себе обновленный озвиго или типа того. — Ты что, разбираешься в кроссовках? — Грей кивнул в сторону отполированных оксфордов на Леоне, из-за чего он был уверен, что тот наверняка знает наизусть всю коллекцию официальный обуви у гуччи или балмэйн, но знать не знает об озвиго. — Я о-бо-жа-ю кроссовки, — он выделил это «обожаю» и слабо усмехнулся будто бы гордился тем, что кто-то впервые оценил его познания в этой теме. — О, боже, ты звучишь так, будто бы это твоя сексуальная мечта. — Ты со стороны будешь звучать точно так же, когда я позволю тебе купить любую коллекцию адидас или найк даже до их дропа. — Ты что, пытаешься меня купить? — Вообще-то, я уже. — Нет, я про... — Пытаюсь ли я тебе понравиться? — Ты что, мысли читаешь? — Грей чуть сощурился и сам не заметил, как усмехнулся. Он тут же осекся. Блять, Леон был просто-напросто харизматичным и красивым, и это всё подкупало. Пока он не говорит всякие ужасные вещи, пока не смотрит надменно, пока не издевается, он выглядит так, будто бы позволяет в себя влюбиться. Это будет сложнее, чем думал Грей, просто потому, что Леон меняет роли так, будто переключает две разные личности. Одну Грей презирает, а другая улыбается так, что ей веришь. На него будто сейчас смотрел другой человек. При тех же обстоятельствах карты вскрываются по-разному, и Грей даже замечает, что ему болит чуть меньше. — Иногда да, — усмехнулся Леон, резко отвел взгляд на свои руки. — Я же вижу, что ты просто пытаешься мне понравиться. Я могу отличить искренность от лжи. — Но нет, — он пожал плечами, хмыкнув, — я не пытаюсь. Я тот, кто я есть. — Я уже видел тебя, который ты есть. Ты ненормальный просто потому, что покупаешь людей и занимаешься хрен знает чем. — Вчера у меня было плохое настроение. — И ты, блять, решил купить меня?! — О, нет, этим я занимался дольше, чем один день. — Я уже хочу тебя придушить, — сквозь зубы сказал Грей. Только со смены темы ему немного отлегло, и вся призрачная симпатия к Леону резко отпала. Видимо, это действительно просто природное обаяние Бастии, вот Грей и ведется, но стоит только напомнить себе о главном, как все заклятье спадает, и из принца Леон в доли секунды превращается в чудовище. — Души, — хмыкнул Леон и чуть вытянул шею, будто предлагая. Грей невольно зыркнул взглядом в его сторону, на его, блять, шею — даже она у него, сука, какая-то сексуальная. Как кадык выпирает, как жилки напряжены, какая кожа молочная, бледная такая, королевская. И родинка ещё блядская прямо на адомовом яблоке. Пальцы чешутся расстегнуть несколько пуговиц, спуститься ниже, к ключицам. Грей осекается, кусает себя за щеку и просто ударяет Леона под ребра локтем и валится обратно на кровать. Леон снова рассмеялся. Грей не понял, зачем. Он сейчас не видит его лица. — Зачем ты пришел? — пялясь в потолок, спросил Грей. — Конечно же, чтобы позлить тебя. — Поэтому ты так заботливо занавесил шторы, а? — подловив его на недавнем действии, спросил Грей. На самом деле, он сказал это в шутку, сам не придав этому никакого смысла, но Леон почему-то не ответил. И Грей невольно задумался о том, не было ли в этом действии… лишнего? А в том касании к спине? Что он хотел этим сказать? — Вообще-то, я хотел обговорить некоторые вещи, и… Леон прервался, когда завибрировал телефон, и тот достал его из кармана. — Блять. Опять. Леон тяжело выдохнул и потер переносицу. Грей видел это периферией зрения. И то, как он выдохнул устало. Леон действительно выглядел так, будто бы очень устал. Он сам по себе, если честно, выглядел очень уставшим и не выспавшимся. — Мне надо отойти, а ты оденься, поешь и заскочи ко мне, хорошо? — спросил Леон, вставая и обреченно пялясь на экран мобильного, будто надеясь, что ему померещилось и никто ему не звонит. Грей лишь кивнул. Когда Леон пошел в сторону выхода, Грей спросил: — А что, правда купите кроссовки до дропа? — Ну, — кивнул тот, повернувшись к нему. — А зачем вам это? — Я просто могу, — он пожал плечами и закрыл за собой дверь. Грей ещё смог услышать его монотонное уставшее «Доброе утро». Некоторое время после того, как Леон вышел, Грей просидел в абсолютной тишине, пялясь в потолок. Он рвано выдохнул. Леону нельзя было доверять, нельзя было верить ни единому его слову. Грей знал, что нужно было быть начеку, потому что Леон — ненормален, и никакой хороший человек бы не стал покупать, блять, другого человека для своего удовольствия. В этом крылся какой-то предстоящий ужас, и Грей осознавал, что всё, что сейчас происходило, было затишьем пред бурей. Умышленным. И он просто хотел задобрить Грея и усыпить его бдительность, потому что потом всегда будет больнее. Когда состояние аффекта спадает из-за неожиданного удара, боль накрывает незамедлительная и куда более разрушающая, потому что психика в этот момент беззащитнее всего. Грей напомнил себе об этом и зарекся хоть ещё один гребаный раз подумать о том, что Леон красивый, милый или ещё черт знает какой. Это было сложно хотя бы из-за того, что Леон хорошо играл и делал из себя другого человека. Другую личность. Представал перед ним в образе, будто бы никак не связанным со всем, что происходило вчера. Будто бы вчерашние фразы принадлежали не ему. Будто бы это просто дрема, сон, мираж — и он никак не относится к ним. Но купится на это Грею было нельзя. Ни в коем случае. Леон мастерски играет, строит из себя черт пойми кого. Он умеет лгать не только посредством слов, но и взгляд, поведением и интонацией. Он сплошная ложь, и этим нельзя проникаться. Грей потер виски и встал, оглядывая комнату. Он зацепился взглядом за ещё одну дверь, подойдя к ней и обнаружив за ней ванну. Он удивленно приподнял брови — личная ванна! Охренеть. В ней уже находилось всё необходимое, наподобие полотенец, шампуней, гелей, зубной пасты и щетки. У Грея чуть глаза на лоб не залезли, когда он заприметил, что тут было четыре разных шампуня — для разных типов волос. И это даже не было пробником. Полноценный размер. Через двадцать минут принесли завтрак, на столике оказался обычный континентальный завтрак, и Грей лишь поморщился. Конечно, сначала в нем была гордая мысль не жрать из принципа и подохнуть раньше, чем Леон успеет извлечь из прибывания Грея хоть какую-то пользу, но пока он рылся в чемодане, живот жалобно издавал звуки одинокого кита, в следствии чего Грею пришлось сдаться. Нацепив на себя джинсы с толстовкой, он сел на диванчик, смотря на принесенный завтрак так, будто это он был виноват во всем происходящем. Пытаясь отличить сыр «Бри» от «Маасдам» он резко опомнился о телефоне. Наспех запихнув в себя только тост с куском сыра и ветчины, он оглядел комнату, а после подошел к чемодану, активно роясь в нём, стараясь найти там телефон, но нет — его не было. Дошло до того, что он просто вытряс все содержимое, включая карманы, но нет, ничего. Он оглядел комнату, но его не встретило ничего, кроме полностью пустых поверхностей. Решив, что телефон, видимо, остался в его вчерашней одежде в кабинете Леона, как и рюкзак, он наспех выпил кофе и закинул в себе ещё один сделанный наспех бутерброд. Было странно, что Леон не принес его одежду — хотя, как догадывался Грей, у того просто не было времени. Некоторое время он задержался в своей комнате прямо пред дверью, потому что, черт, так не хотелось видеть Леона, видеть этот дом, эти коридоры. Не хотелось осознавать плачевность и безвыходность положения опять. Боль в нём не притупилась, но грозилась усилиться, если он откроет дверь. С тяжелым выдохом, он это сделал. Надо было взять себя в руки и успокоиться. Перед Леоном всегда надо успокаиваться, хотя тот невольно сам способствовал этому. Грею оставалось лишь догадываться о том, понимал ли Леон, что он ведет себя слишком… неправильно? Это не совпадало с той ролью, что он взял на себя вчера. Разительность интонации и фраз, голоса и отношения. Будто бы это было два разных человека. (или так оно и было?) Он не хотел идти к Леону. Не хотел даже видеть его лицо, слышать его голос, знать, что отныне он зависим от него. В коридоре было намного холоднее, нежели в комнате — казалось, на него будто холодный ветер подул. Оправив на себе свитшот, который оказался на размер больше, он уверенно зашагал вперед, растерянно оглядываясь по сторонам. Сначала он очень даже целеустремленно ходил по коридорам, будто знал, куда ему нужно, а после, сдавшись, остановился, растерянно оглядываясь. Он помнил, что его кабинет был на втором этаже — а вот где, чёрт знает. Впрочем, и сам Грей не знал, на каком он сейчас находился. Дом у него был трёхэтажным и довольным большим — и на какой черт, спрашивается, ему одному такой особняк? Почему не квартира? С какой стороны ни глянь, Леон казался совершенно неправильным и непонятным. Грей бесцельно стал шататься по коридорам, в попытках выловить горничную — вчера он точно парочку видел. Дом изнутри казался ещё более огромным — а обилие белого цвета начинало напрягать. Если так подумать, то даже в самом Леоне слишком много белого — высветленные волосы (Грею, правда, интересно, какого они на самом деле цвета), бледная кожа, идеально-белая рубашка. Идеальная сдержанность. Непробиваемая маска — Грею казалось, что узнать его настоящие эмоции просто невозможно. Даже если он ненавидел тебя, даже если хотел убить, он всё равно будет мило улыбаться с пустым безразличием в глазах. Грей не думал, что такие люди-куклы и вправду существуют. — Прощу прощения! — Грей окликнул девушку в униформе. — Не подскажите, где тут кабинет Леона? — А вы кто? — она приподняла бровь, смотря на него так, будто по статусу она была выше него как минимум на ступенек пять. Подобный вопрос поставил Грей в тупик — а кто он? Не любовник и не возлюбленный. Раб? Шлюха? Мальчик-раздвигай-ноги? Грей простоял, молча пару секунд, удивлённо хлопая глазами и смотря на девушку. — Знакомый, — неловко промямлил Грей, сам невольно удивляясь подобному идиотскому варианту. Девушка лишь пожала плечами и сказала идти за ней. Грей неловко откашлялся и пошёл вперёд, смотря в пол. Интересно, а что о нём вскоре будут думать здешние? — Вот здесь, — она кивнул головой в сторону уже знакомой двери, и куда-то быстро пошла. Грей простоял с пару секунд у двери, а после, выдохнув, постучался, открыв. — Не подумай, что я тебя слушаюсь, я просто свой телефон ищу, — он закрыл дверь, пока что не смотря на Леона и, на самом деле, он во всяком бы случае пошел бы к нему, даже будь его телефон рядом, потому что ну, кто знает Леона, и что он хотел. Но он не хотел сдавать своих мотивов. — А, да, там, в углу. Грей метнулся взгляд к близлежащему ему углу, и недовольно нахмурился. Он просто, блять, свалил его шмотки и портфель в кучу в углу! Вот так просто! — Это что, мусор по твоему?! — возмущенно воскликнул Грей, резко повернувшись к Леону. Он посмотрел на него. Леон что-то набирал и сам не считал чем-то необходимым посмотреть на своего собеседника. Леон лишь пожал плечами и совершенно равнодушно сказал: — А мне что, надо было аккуратно сложить твои вещи и любовно положить их на диван, чтобы любоваться? — Как насчёт принести их ко мне в комнату? Или, типа, как насчет, не вести себя как сраный бог? — Грей недовольно сощурился и подобрал одежду и рюкзак, нашерстив в заднем кармане джинс смартфон. Он шмыгнул носом. — А кто я ещё по твоему? — он наконец-то поднял голову, посмотрев на Грея, и они пересеклись взглядами. Грей слабо пробрало, потому что к такому взгляду так быстро не привыкнуть. Если к такому возможно было привыкнуть в принципе. Если Вы подписаны хотя бы на несколько пабликов, посвященных моде, то вы наверняка видели рекламную кампанию Келвин Кляйна с Беллой Хадид и роботом-моделью. Представьте в своей голове их лица. Лицо Беллы и робота. Посмотрите в глаза робота. И вы не увидите там ничего. Это пустота. Они просто матовые и безжизненные. Такие же глаза у Леона. Матовые и безжизненные. Как у робота. — У Бога нет психических отклонений. Не то чтобы я жал ему руку или типа того, но я уверен, что Бог идеален, а психические расстройства, — Грей прервался, когда небрежно скинул одежду и рюкзак на диван, замечая что всё это время Леон буквально следит за ним, выжидая, — это не об идеальности. это о нарушенных процессах жизнедеятельности. Ах, да, у Бога нет жизнедеятельности — хоть в чем-то вы похожи, — съязвил Грей, презрительно сощурившись и сев на диван, прямо напротив Леона. Они некоторое время просидели в тишине, просто смотря друг другу в глаза, и Грею давалось это с трудом, потому что это всё по-прежнему пугало. Он помнил, кто ему сейчас Леон и что он может сделать, но Грей не был бы Греем, если бы его наглость и любовь лезть на рожон не лезла бы из всех щелей. Внезапно, Леон усмехнулся, и опустил чуть голову отводя взгляд, но потом снова смотря на Грея. — Даже интересно, это с чего ты взял, что у меня есть психические расстройства? — Я просто предположил и, по-видимому, оказался прав, — Грей как-то абсолютно небрежно и непринужденно пожал плечами так, будто ему это все абсолютно неинтересно и он тут вообще ни при чем. Леон откинулся на свое кресло, сложив руки на груди, и не сводя взгляда с лица Грея. Он сказал: — Кто мог знать, что за таким милым лицом скрывает такая… — Тварь? — О, нет, ты слишком груб с собой, Грей. Фуллбастер пробрало от того, как он сказал это «Грей». Он мог поклясться буквально всем, что так его имя никто не произносил. Добавить ко всему низкий баритон Бастии, и Грей даже дышать стал с трудом. Он хотел сказать что-то вроде: «не произноси моё имя так, будто оно может что-то для тебя значить, ублюдок», Но он сдержался. Ему надо было сдерживаться хотя бы немного и иногда, если он не хочет, чтобы его убили — а Леон вполне мог. Ему даже не надо было об этом заявлять. Это читалось по его лицу и мимике. По его словам и жестам. Это было понятно. — Я просто по-прежнему в шоке, что ты очень взрослый, Грей. Не думал, что потеря одного из родителей так закаляет людей. Главное, чтобы потеря твоего отца не сломала тебя. А то будет совсем-совсем не интересно. От напоминания о Сильвере Грей ощутил, как сердце пропустило удар, а после заколотилось как дикое, разнося странное, будто какое-то сдавленное нытье по всему телу — концентрируясь в самой грудной клетке. Ему только оставалось надеяться, что его лицо при этом осталось невозмутимым. — Ладно, оставим мою божественность и твои психические травмы. — Удивительно, как ты все мастерски переиначил, — Грей закатил глаза, складывая руки на груди. — Это моя работа. Иначе бы торговал лицом и прессом в рекламе мужского белья, — Леон кинул на него какой-то резкий обрывчатый взгляд, когда Грей издал какой-то странный смешок. Он приподнял бровь, и Грей даже решил пояснить. — Просто удивительно — это была моя первая мысль. — Что я рекламирую мужское белье? — уточнил Леон, смотря исподлобья, будто бы пытался нагнать на Грея страх, но Грей чувствует, что он просто притворяется и не зол на самом деле. Когда такие люди действительно злятся — это чувствуется кожей. От этого волосом дыбом и сердце скачет к самому горлу, пульс отдавая в ушах. — Тебе бы подошло. Стилизованный черно-белый, с уклоном в серый, плакат, и ты — без эмоций и с психическими расстройствами. — Слушай, пацан, ещё одна шутка про расстройства — и я что-нибудь тебе сломаю. — На больное? И, пардон, жизнь ты мне уже начал ломать, сломанная нога или рука меня не так пугает, тебе уже нечем меня запугивать. — Надеюсь ты поменяешь своё мнение. Леон кратко улыбнулся — с такими садистскими недобрыми нотками, что у Грея мурашки по рукам прошлись, но он лишь постарался усмехнуться в ответ. Вышло, наверное, отвратительно — ломанно-переломано и не по-настоящему, но Грей старался изо всех сил по крайней мере. — Оке-е-е-й, — начал Грей первым, чтобы хоть чем-то разрезать эту напряженную леску, протянувшуюся между ними, — что ты хотел? — А, да, точно, — он будто опомнился, внезапно посмотрел краем глаза на экран макбука и, прикрыв его, снова посмотрел на Грея, продолжив: — для более-менее твоего удобного проживания… — Леон замолчал, когда Грей закатил глаза, но лишь укоризненно на него посмотрел, продолжив: — я зарегистрировал на тебя карту, — он поднял со стола пластиковую кредитную карту. — И сколько там? — О, поверь, тебе должно хватить. Слишком мало, чтобы скупить пару акций, но достаточно, чтобы прикупить студию на авеню. Грей присвистнул, приподняв брови. — Несколько… миллионов? — аккуратно уточнил Грей. — Зачем вам это? Я… я не понимаю. Что там у вас в развлекательной программе? Слом личности? И вы типа… даете мне охеренную комнату и ещё более охеренную сумму денег? — Тебе не нравится? — Вот именно, что нравится, а должно быть наоборот! Там, не знаю... Подвал, цепи, еда по расписанию. Леон тяжело выдохнул и помассировал виски. — Знаешь, по тебе видно, что ты смотрел триллеры. Полная безвкусица. Да, слово «рабство» звучит так, будто у тебя не будет прав, и я буду вытирать о тебя ноги, но, — он развел руками, — это не в моем вкусе. — Если ты пытаешься... — Блять, Грей, хватит, — Леон резко перебил его, прикрыв глаза, — я ничего не пытаюсь. Я делаю то, что хочу. Сейчас я захотел трахать подростка, лишить его семьи и дома. Я это сделал. Зачем мне тебя в подвал сажать? Да и, — он на секунду призадумался, оперевшись подбородком о кулак, — в подвале бильярд и спортзал. Ну, можешь, конечно, там заниматься, я не против. Некоторое время они молчали. Грей смотрел на Леона и пытался сопоставить все, что он сейчас получает. Леону нельзя было верить, но, блять, он фактически дает ему несколько миллионов. Просто так. На расходы. Хотя расходы Грея никогда не вылазили даже за несколько тысяч долларов — о чем могла идти речь?! — Так вот, — продолжил Леон, не дав Грею переварить всю информацию, а она уж точно усваиваться в его голове не хотела. — Съездишь сейчас, прикупишь все. Или не сейчас, не знаю, как хочешь. Только, пожалуйста, нормалью одежду. Не Зару или что ты там носишь. Нормальную. И для меня купи что-нибудь. — Для тебя? — Да. Там, не знаю, белье, чулки или... — Вы носите чулки? Леон медленно моргнул и поднял на него взгляд. Снова моргнул. Грей уставился на него в ответ. — Эээ... Грей. Чулки для себя, которые ты наденешь для меня. Грей уставился на него. На карточку. Моргнул. Сказал: — Ей-Богу, лучше бы для тебя... Он растерянно почесал шею. Нет, он спокойно относился к красивому белью. Да, конечно. Но у него самого были только парадные трусы, которые он купил только потому, что они были на акции, а еще они оказались жутко неудобными, лишний раз убедив его, что да, такое белье создано для того, чтобы его снимали. — Могу дать пару адресов брендовых магазинов, хотя если у тебя есть сейчас время, я дам шоферу указания, и он сам тебя отвезет, чтобы тебе не пришлось искать, — Леон говорил как-то отстранено, что-то просматривая в открытой папке, перелистывая листы и что-то проглядывая. — Шофер? — Да, конечно, — он кивнул, закрыв папку и чуть отдалив её от себя, — а ты думал? Тебе до школы и города прилично надо будет идти, а метро, как видишь, тут нет. — Блять, Леон, ты же… — Ненормальный? Да, я это уже слышал, — он махнул рукой, снова уставившись в свой макбук. Он вообще будто сейчас был не здесь. — Нет, просто, — Грей резко встал, и Леон заинтересованно поднял взгляд, следя за ним, — ты делаешь что-то очень странное, — он подошел к столу, уложив ладони на гладкую деревянную отпалированную поверхность — настолько гладкую, что в ней Грей, кажется, видит своё отражение. — Я не понимаю, — шепотом, так, что даже сам Грей не ожидал от себя такой интонации. — Я не знаю, богатым до чертиков может скучно, поэтому… поэтому ты просто делаешь первое, что тебе в голову взбредет, и… Грею пришлось прерваться, когда Леон захлопал в ладони с ироничным восхищением на лице. Раздалось три последних хлопка с более длинными паузами в промежутке, и Леон сказал: — Бинго! Ты понял! Я делаю все, что захочу. Это как фетиш. Этот секс с сомнительным согласием, условное рабство. Мне нравится смотреть на вас под разными углами и ситуациями. Сопоставлять несопоставимость, и наблюдать за реакцией. Ты растерян, да? Я забрал твою семью, но даю тебе деньги? Я насильно склоняю тебя к сексу, но не обращаюсь, как с падалью? Я запугал тебя, но на следующий день называю тебя по имени и прошу, а не приказываю? Да, именно этим я и занимаюсь. Противоречия! И никто не знает, чего я этим добиваюсь. — Зато я, кажется, знаю, — Грей дерганно улыбнулся, и Леон заинтересованно склонил голову в сторону. — Ты ведь знаешь, куда жать, чтобы больнее, — Грей подался чуть вперед, сокращая расстояние между ними настолько, что в нос ударил яркий запах Леона вперемешку с одеколоном и чем-то… ещё. — Ты ведь знаешь, что потерю семьи не загладят деньги. Ты ведь знаешь, что хорошее отношения не отмоют унижения. Не притворяйся. Тебя насквозь видно. Последнюю фразу он сказал буквально на выдохе. Леон лишь слабо усмехнулся, и резко схватил за руку так, что Грей чуть не повалился на стол, но он успел поймать равновесие. Леон притянул к себе настолько близко, что Грей оказался над его плечом, и сейчас мог положить на него свою голову. Левая рука, на которую он опирался, слабо заныла. Он ощутил дыхание Леона на своей шее. — Ты очень умный и сильный человек, Грей. Ты мне нравишься. Грей вздрогнул, когда Леон провел носом от уха к вороту толстовки. — Но ты никогда не поймешь к чему конкретно я веду игру, и почему сочетаю такие вещи. Я охочусь не на боль, Грей, мне нужно большее. А если быть ещё честнее, — он выдохнул прямо на ухо, и Грея пробрало слабой дрожью. Сердце билось в глотке, — то сейчас мне и вправду очень-очень скучно. А ты скучать мне не дашь, правда ведь? Это «правда ведь» было сказано так тихо и проникновенно, так приказывающе и угрожающе, что у Грея что-то стало посреди горла, и он неосозанно кивнул. И даже не потому, что он был с этим согласен. Просто по-другому нельзя было. От Леона веяло этой энергией и силой, которая есть только у таких людей, как он. Леон отпустил его руку, и Грей абсолютно медленно, так, будто ничего не было, выпрямился. Они обменялись ничего не выражающими взглядами. — Твоя карта, — Леон протянул ему кредитку, и Грей быстро её выдернул, запихнув карман. — Семь восемь один девять. — Довольно… легкий. — Ничего не напоминает? — он усмехнулся, вздернув бровь. Грей прогнал этот код в своей голове ещё раз, но — нет. Ничего. И он лишь покачал головой. — Ладно. Вообще, она магнитная, и везде, где был я — код не требуется, но мало ли, по каким местам ты ходишь, так что… — Да ты по-любому пользуешься только экраном своего айфона. — Пользуюсь, — согласно кивнул Леон, — но и просто карты у меня тоже есть. Можешь… — Нет, с картой удобнее. Привычнее, — покачал головой Грей, предупредив мысленно предложения Леона тоже пользоваться телефоном. — Окей. Сегодня поедешь? — Ну да… С другом встречусь, наверное. — Хорошо, тогда, я найду кого-нибудь тебе, он зайдет и уточнит время. Хотя я могу доверять тебе автомобиль на автопилоте и... — У меня даже прав нет, — Грей невольно стал отбивать на столе какой-то ритм недавно услышанной песни. Даже не от того, что он нервничал — нет, он был спокоен. Просто само по себе. Хотя Леон мог это растолковать по-разному. — Достаточно иметь допуск стажера, чтобы к тебе не предъявили ничего. У нас есть договоренность, что наши сотрудники могут использовать наши машины даже без прав, в тестовом режиме, пройдя предварительную подготовку, что отмечается в таком пропуске. — О, звучит круто, но мне никто не давал никакого пропуска. — А, бля, черт, я забыл про него. Завтра тебе принесу его. Грей лишь кивнул и развернулся, взяв в охапку свою одежду с рюкзаком. Он резко опомнился, и развернулся обратно, сказав: — В чемодане не было моих учебников и некоторых документов, так что я ещё заеду в… свой прошлый дом. — О, нет-нет, — внезапно запротестовал Леон. — Только со мной и завтра. Чтобы без меня твоя нога не ступала туда, понял? Грей нахмурился, но заторможено кивнул. Он и не придал этим словам большого значения, просто потому, что это заранее бессмысленно. В отношении Леона вообще всё бесполезно, потому что он кажется абсолютно бессмысленным набором каких-то действий. Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, пытаясь вспомнить, где же, блять, его комната — вылавливать горничную опять не хотелось. Леон заметил, что когда он выходил, то глянул на него через плечо с такой жалостью, что даже Леон удивился. Будто он его жалел. Он попятился внезапного такого проявлений эмоций, когда дверь за ним закрылась, выдохнул. Так, будто до этого не мог дышать нормально, будто что-то мешало, а как только дверь за ним закрылась — его отпустило. Дело было не в его злости, наглости или черт знает, в чем ещё. Дело было в его проницательности. Будто бы он ощущал подсознательно то, о чем сам не мог додуматься, будто бы он кожей чувствовал то, чего не узреть глазу, но Леона радовало что сам он, кажется, всего не понимал. Не понимал, в первую очередь, всего того, что чувствует отдаленно сознаем, что считывает и что понимает. Леона нельзя было прочитать — ни в коем случае. Но возможно было почувствовать. Можно было веками слушать эти легенды про истинность и то, что в истинной паре люди чувствуют друг друга кожей, но Леон знал, что всё намного прозаичнее — просто люди рождаются такими с самого рождения. Чувствующими. Способными уловить настроение других людей, их состояние, провести его через себя и ощутить другого человека на каком-то ином уровне. Леону страшно за то, что Грей может быть именно таким, потому что… Леону было что скрывать. Начиная историей его грязно-кровного происхождения, которая является тайной их семьи, что должна быть похоронена вместе с ним, заканчивая сегодняшним днем и своим состоянием. Например, реально существующим психическим расстройством. Несмотря на то, что он давно обеспечил себя правильным лечением, такие вещи никогда не проходят бесследно. После них всегда остается отпечаток, налет на поведение, какими бы лекарствами и психотропными ты это не придавливай. Грей читал будто сквозь. Будто видел это во взгляде или движениях — Леону меньше всего хотелось бы вдаваться в подробности просто потому, что ему это неинтересно. Грей забавный, и ему нравится, как он пытается спрятать всё в себе. Леона это не смущает. При должном нажиме, любая пружина сломается, и как бы ты себя не сдерживал — это не поможет. Терпение лопнет, а с ним и всё умение держать маску. Леону все равно: пусть Грей будет вести себя так, как посчитает нужным. Своего Леон не упустит в любом случае. Он ответил одному из партнеров, закрыв почту и крышку ноутбука. Откинувшись на стуле, он прикрыл глаза ладонями, тяжело выдыхая. Жутко хотелось спать — это было для него неизменным. Больше года он мучается бессонницей, и очень редко может нормально выспаться. Он пил седативные и снотворное, но ничего не помогало, сон всегда напоминал легкую дрему, которая в любом случае рассеивалась после трех или даже меньше часов, проведенных в забытье. Леону казалось, что даже если его вырубить и он потеряет сознание, то это не продлится больше двух часов. Да даже если в коме будет лежать — дай бог три часа пройдет. Настолько его мозг отказывался давать ему долгожданный покой. Это началось… давно. После того, как он расстался со своей вроде как любимой девушкой. Смерть родителей нанесла здоровенный урон для него, но Джувия была рядом. Он помнит, как остался один у могильной плиты. Тогда не было дождя, но было очень холодно, не смотря на солнце. Тогда он просто сидел на коленях и пялился на надгробие в холодном склепе. Две могилы. Он не помнит тогда, о чем он думал, думал ли вообще. Помнит, что всё это время прошло в забытье, пока он смотрел отсутствующим взглядом на гравировку, выточенную на мраморе, и единственное, что он тогда хотел спросить у Бога, было «за что?» Вся его жизнь сплошное «за что?» Не было в неё момент чистой радости и счастья. За ним всегда таилась невыносимая жгучая боль его прошлого, и ничто не могло её погасить. Он любил и отца, и мать, и переносить их смерть было сродни постоянному ношению на своей коже язв, которые не залечить и даже не забинтовать. Просто они постоянно болят от факта существования, и даже стороннее раздражение не требовалось. Просто постоянная невыносимая боль на его коже, под и даже в ней — кому-то это покажется невозможным, но Леон живет с этим все свои почти четыре десятка. Тогда, в этом холодном склепе, с цветами, увековеченными у надгробий, на его плечо легла её рука. Он узнал её, боже, конечно же он узнал — от неё пахло океаном, теплым песком и йодированным воздухом. Конечно же он узнал её, и он почувствовала все, что она хотела вложить в это касание. Они познакомились на первом курсе университета, и не были ничем большим, чем друзьями. Никогда не видели в друг друге ничего лишнего. Но в тот момент, когда её рука коснулась его плеча — тогда он ощутил нечто необходимое ему в тот момент. Он лишь молча положил поверх её руки свою, чуть сжав. Её вторая рука погладила по волосам, и чуть нажал на лоб, заставив Леона откинуть голову, уткнувшись где-то чуть ниже ребер. Её теплые проглаживания по волосам — такие нужные и помогающие. Леон поднял взгляд вверх, встречаясь с её взглядом, и единственное, что он мог там прочитать было «я здесь». Она была права. Никого больше не было. Только она. Её запах бесконечного океана, волнистые волосы и теплые поглаживая. Бесконечность её теплоты и помощи. Она была права. Леон не увидел никого, кроме неё, и тогда всё началось. Всё закончилось хотя бы не смертью — и Леон был благодарен. Они просто расстались — по-правильному и верно. Леон всё больше уходил в работу, как и Джувия. Они забывались в своем бизнесе, компаниях, планах дня, планировании бюджета и новых проектах. И в один момент они попросту проснулись в разных кроватях и осознали — они не видели друг друга уже больше месяца. Джувия была в командировке в Майами, пытаясь выкупить площадь для отеля, а Леон в Лос-Анджелесе, прятался от солнце, заключая договоры о продаже сверх-нового, высокотехнологичного оборудования. Кажется, тогда они просто ограничились звонком по фейс-тайму и решили остаться друзьями. Друзья из них всяко было лучше. На любовь в обоих не осталось ничего. Оба ожесточились, закрылись, и кончился весь запах океана, кончилась теплота. В них обоих. И это стало просто бесполезно. Вроде, всё прошло незаметно, но именно тогда у Леона начались первые приступы бессонницы, о которых он не рассказал ни Джувии, ни лучшему другу, ни хоть кому. Это было бессмысленно. Он просто с каждым днем ощущал, что гниет всё сильнее в самом своем нутре, своим существом, и это уже необратимый процесс. Никто не знал о новом хобби Леона — о рабстве. Он мастерски это маскировал, потому что, так или иначе, в своём окружении он был более, чем уважаемым человеком, и все свято верили в его адекватность. Но это было ложью. Он знал, что об этом догадывается Мереди — боже, она блестящий психолог, поэтому она просто считывала его — и, кажется, Локи. Они очень тесно работали вместе, сходясь на безупречном понимании дела и техники, поэтому Локи нередко зависал у него с выпивкой, и, кажется, он замечал постоянство одной из всех — кажется, Мэнди. Но они молчали. Во всяком случае, они молчали — это облегчало жизнь всем. Рабство было его способом вымещении злобы, ненависти, обид, недостатка внимания и кучи других штук, которые подарила ему смерть родителей. Психопатия не была чем-то приобретенным. Это было тем самым, с чем он появился на свет. Он был пропитан этим. Он являлся этим. Кажется, это было в семь… или около того? Он осознано убил человека. Могло обойтись и без этого, но его в любом случае оправдали, списали на состояние аффекта и самооборону. Не было никакого состояния аффекта. Был план. Леону было семь, и тогда он осознал, что теперь приговорен не законом, а судьбой. Он ненормален. В любом случае, оно всегда было с ним, в отличии от других расстройств, что привнесла смерть родителей. Сначала отца, и только потом — матери. Леон был один. Даже несмотря на находившуюся рядом Джувию, где-то глубоко внутри он был тем маленьким мальчиком, которому было так холодно и так страшно, который не получал ничего, который был просто отбросом общества. И этот мальчик — ребенок внутри него — он был одинок и простужен. Обиды росли, а вместе с ними и все расстройства. Леона просто не поняли. А теперь никто и не поймет. Даже Мереди — не в обиду её профессионализму, Леон всегда её уважал, но он знает примерные масштабы, и это не то, что можно объяснить. Поэтому его смешат все эти попытки Грея его понять. Нет, не поймет. Несмотря на его проницательность, несмотря на то, что он чувствует намного глубже, чем следовало — самого нутра не нащупать. Этого маленького обиженного на всех мальчика, о котором забыл уже даже Леон. Это просто бессмысленно. Это смешно. Каждый день засыпать на пару часов с ужасной болью, просыпаться с ней же и мыслями «Это пройдёт». Проблема в том, что это никогда не пройдёт. Потому что Леон всё ещё в здравом в уме, и всё помнит: каждый момент своей ужасающей гнилой жизни, в которой было так мало света, так мало ласки и любви, что теперь, казалось, недостачу того счастья он не сможет восполнить ничем. Слишком велика боль от поломанной жизни. Не лечило ни время, ни деньги. Не лечило ничего. Быть может, Грей?.. (боже, он задавался этим вопросом с каждой своей новой игрушкой) Леон помотал головой. Боже, Грей — что этот ребёнок вообще может? Леон тяжело выдохнул, и невольно поднес руку к лицу, вдыхая в себя застывшее на коже лёгкие нотки кофе. И чувство, будто не один, будто рядом кто-то, но он прекрасно знал, что рядом не было никого. Даже когда он будет с Греем, он по-прежнему будет один — потому не было ни одного человека, который был бы рядом душой, мыслями, чувствами. Потому что ни один человек не захочет быть рядом с Леоном — потому что человеком его сложно назвать, потому что внутри мертв и взгляд тусклый, сухой. Не было смысла кому-то быть рядом с Леоном. Да и в Леоне, наверное, смысла тоже нет. За окном собирались тучи. В Леоне было пусто, холодно и промозгло.I really feel Я чувствую, I'm losing my best friend Теряю лучик света, I can't believe Не верю я, что это This could be the end Конец
____________ Песня: "No Doubt - Don't Speak"