— Хэй, Юго!
В затылок прилетело снежком — этой зимой Базз Би изобрел новый способ здороваться. Хашвальт согнал с лица улыбку и обернулся.
— Однажды кто-нибудь подобьет тебе глаз, — грозно пообещал он.
Базз Би шел к нему сквозь снегопад — короткая куртка распахнута на груди, руки небрежно засунуты в карманы. Хашвальту при виде этой картины хотелось натянуть шапку пониже. Позер. Позер и показушник, перед кем только выделывается?
Принципиальный Базз Би мерз как собака, но наотрез отказывался носить «этот ваш идиотский зимний плащ, жопоруким одноглазым меносовым ублюдком сшитый». Даже в последнюю неделю февраля, когда Ванденрейх по температуре воздуха мог конкурировать с лунной поверхностью. Причем Луна в этом состязании явно проигрывала.
Хашвальт отвел взгляд от голой шеи — опять страшно захотелось обмотать вокруг нее свой шарф.
— Ага, — согласился Базз Би, когда подошел достаточно близко. — Может, и второй подобьет — вот только соберет выбитые зубы сломанными руками. Юго, тебя хочет видеть канцлер. Прямо сейчас. Тень тебе разблокировали, так что давай — одна нога там, другая тоже уже там.
— Меня? — Хашвальт отгородился ладонью от колкой снежной крошки. — Ты ничего не перепутал?
Канцлера Хейлица он видел один раз в жизни — когда на очередной прием в Силберне зачем-то пригласили курсантов. Хашвальта, кажется, представили как весьма перспективного, умного и целеустремленного молодого человека. Канцлер посмотрел на него, как на стенку, кивнул и вернулся к прерванному разговору. Это было два-три месяца назад, а может, и больше — Хашвальт не сохранил в памяти дату. Да и мимолетное знакомство с канцлером ему не очень запомнилось. Очередная фигура на троне, человек с достаточно сильной реяцу, чтобы править, пока не пробудился император Яхве.
Ничего особенного, сколько их уже было.
Базз Би потер лоб, изображая задумчивость.
— Ну... Канцлер, может, чего и перепутал, а вот мне полчаса назад определенно назвали твое имя. Разве что со мной в комнате, в тумбочке или под ванной, тайно проживает еще один Юграм Хашвальт. Может, это он у меня носки ворует? А то сегодня проверял — опять половина непарные, интересно, какая зараза…
— Как думаешь, он мог узнать про саркофаг? — перебил его Хашвальт.
— Юго, блин, нахрен так жить? — громко возмутился Базз Би. — Саркофаг был менос знает когда, а ты все мандражируешь. До старости будешь вспоминать, что один раз нарушил правила?
Хашвальт пожал плечами. Он где-то читал, что любого человека можно закрыть в камере лет на десять, и в конце концов он припишет себе какое-нибудь преступление.
Хашвальт точно приписал бы — впрочем, у него уже был саркофаг.
— В конце концов, — Базз Би подергал его за шарф и положил руки на плечи, — это моя идея была. А значит, и песочить должны меня, ну.
— Понятно, — вздохнул Хашвальт.
Ему не было понятно. Канцлер никогда не приглашал курсантов в свою резиденцию.
— Вот и не ссы. — Базз Би с ухмылкой вогнал ему локоть под ребра. — Ну, сунут тебе очередную красивую бумажку с печатями, в которой написано, что ты стреляешь круче всех на курсе. Повесишь ее на стенку к остальным, покажешь какой-нибудь красотке и скажешь, что вот эта конкретная хрень вручена лично лидером Ванденрейха. И тебе, Юго, сразу дадут.
Хашвальт воскресил в памяти прямой равнодушный взгляд и снова прислушался к себе, пытаясь найти причину беспокойства. Глухо.
— Ладно, — сказал он наконец. — Выясним.
В конце концов, почему у канцлера не может быть какого-нибудь поручения для него? Курсанты — это вечное принеси-подай-пошел вон, даже отличники боевой подготовки.
— Если что, я буду на полигоне с китайской мордой, — подмигнул Базз Би. — Приходи, посбиваем мишени на скорость. В этот раз я тебя точно побью.
— Китайскую морду зовут Цан Ду, — напомнил Хашвальт. — А Ванденрейх, кстати, территория, свободная от расизма.
Базз Би сделал страшные глаза и спросил громким шепотом:
— А что, ему мало быть китайской мордой, он еще и расистом заделался?
Хашвальт отвесил ему подзатыльник.
— Не делай вид, что ты меня не понял. Мы не задираем новичков. Мы помогаем им влиться в коллектив.
Цан Ду был гемиштом, как и Базз Би, но держался, как родной сын императора Яхве. Это раздражало всех, кроме Хашвальта. Он отлично понимал, что за этим вызовом скрываются неуверенность и страх оказаться хуже, чем чистокровные.
— Ага,— Базз Би потер затылок. — Придешь?
Хашвальт посмотрел на часы и вздохнул с сожалением.
— У меня через двадцать минут занятия. Завтра?
Тренировка была отличным способом разогнать кровь и согреться — особенно тренировка с Базз Би. Он заряжал Хашвальта своей шумной кипучей энергией, лук собирался легко, и стрелы находили мишень чаще и быстрее. По-хорошему, во всех грамотах, которые Хашвальт получал за меткую стрельбу, должно было стоять еще одно имя, но об этом даже не стоило заводить разговора. Хашвальт еще помнил, как один раз немного подыграл Базз Би на очередной тренировке — видел, как сильно тот хочет выиграть, и решил сделать доброе дело.
За этим неумным поступком последовали очень длинные семнадцать дней, наполненные тяжелым злым молчанием, и демонстративный уход на другой конец длинного стола в курсантской столовой. На восемнадцатый день они сначала подрались, а потом помирились, и Хашвальт дал обещание «никогда больше не корчить из себя кретина великодушного».
— Ага, завтра.
Базз Би помахал ему рукой и скрылся за поворотом, а Хашвальт снял капюшон, стряхнул с него снег и шагнул в Тень.
Резиденция канцлера занимала весь третий этаж Силберна и была оформлена со сдержанной роскошью, всегда раздражавшей Хашвальта своей неуместностью. Хорошо, что он бывал он здесь от силы пару раз в месяц, выполняя мелкие поручения старших офицеров.
В приемной его встретила секретарша, высокая темноглазая блондинка, у которой почему-то всегда был печальный и одновременно торжественный вид. Однажды Хашвальт притащил сюда очередной запечатанный пакет и ждал ответа восемь часов, а она периодически приносила ему крепкий черный кофе и развлекала вежливой беспредметной беседой.
— Рада снова вас видеть, господин Хашвальт. Вашу верхнюю одежду, будьте добры. И ваш крест квинси.
Стягивая плащ, Хашвальт пытался выудить из памяти нужное имя. Кажется, Вилда... Или Волда... Или вообще Криста? Ладно, неважно, он спросит потом. И пригласит на кофе — в благодарность за прошлый раз. Может, даже предложит прогуляться вдоль набережной, если погода будет хорошая.
Хашвальт остановился и придирчиво осмотрел новенький мундир — нет ли где пятна — и пригладил волосы.
— Сюда, пожалуйста, — Вилда-Волда-Криста распахнула перед ним неприметную дверь. — Прямо по коридору и налево, только сначала постучитесь.
Кабинет у канцлера был на удивление небольшой, и основную его часть занимали высокие деревянные шкафы с книгами. Хашвальт остановился посреди комнаты — точно в трех шагах от массивного письменного стола, — коротко поклонился и отчеканил:
— Курсант Юграм Хашвальт прибыл по вашему распоряжению.
Сидящий к кресле человек поднял голову.
Канцлер Георг Хейлиц чем-то напоминал Его Величество, которого Хашвальт видел много раз — на витражах в католическом храме, на иллюстрациях в учебниках по истории квинси. Но это было очень отдаленное сходство. Канцлер не отличался таким мощным телосложением, у него были гладко выбритые щеки и глубоко посаженные светло-серые глаза.
И сейчас эти серые глаза опять смотрели на Хашвальта, как на стену.
Нахлынула неловкость, какая бывает, если зайти в ванную комнату и обнаружить, что унитаз уже кто-то оседлал.
Солнечные лучи бросали неровные пятна на полированную поверхность стола. Часы на каминной полке тикали. Хашвальт стоял.
Может быть, Базз Би все-таки напутал? Но тогда секретарша, девушка с многовариантым именем, не пустила бы его дальше неприметной двери. Непонятно. Странно.
Когда Хашвальт уже решил, что перед ним статуя, которая может двигаться, но не издавать звуки, канцлер заговорил:
— Вы сильно выросли за эти полтора года.
Голос у него был такой же невыразительный, как и взгляд.
— Да, — сказал Хашвальт. Никакого другого ответа в голову не пришло. Он действительно вырос, раздался в плечах и не выглядел на свой возраст.
— Распустите волосы.
Хашвальт моргнул. Просьба удариться лбом об стол удивила бы его куда меньше. Его вызвали, чтобы отругать за прическу не по уставу? Базз Би целый год лелеял мечту о малиновом ирокезе, пока не узнал, что вылетит из академии, как только заявится на лекции в таком виде. Неделю потом искал, с кем подраться, и нашел. Оставил Цан Ду шрам, в ответ получил четыре.
В сложные моменты Хашвальту почему-то всегда вспоминался Базз Би.
Коса была длинная — работы минут на пять, и это если торопиться. «Еще год, и ты на свои патлы сесть сможешь», — говорила Бамбиетта, даже и не думая скрывать зависть. Хотя у нее тоже было чем похвастаться.
Волосы вились под пальцами — зря вчера поленился высушить и лег с мокрой головой. Эти кудри раздражали Хашвальта, сколько он себя помнил, но намекать родителям на более практичную прическу было бесполезно. Традиция такая — мужчины рода Хашвальт носят длинные волосы. На этом — все.
Закончив, Хашвальт вопросительно посмотрел на канцлера. Тот еле заметно кивнул и сделал неопределенное движение рукой, словно раскручивал волчок.
— Повернитесь.
Хашвальт послушался и сразу ощутил, что теперь канцлер смотрит именно на него. Взгляд ввинчивался между лопаток, шарил по телу сотнями невидимых пальцев. Хотелось стряхнуть его, как севшее на плечо насекомое. А потом раздавить, пересилив брезгливость.
Хашвальт изучал вымпелы на стене — серый-голубой-белый, серый-голубой-белый, цвета Ванденрейха — и покусывал губы от нарастающего раздражения.
Его сейчас будут стричь прямо здесь или что? Ножниц на столе точно не было.
— У вас очень красивые волосы. И мне бы хотелось, чтобы вы иногда приходили сюда и распускали их передо мной.
У Хашвальта в голове наконец-то щелкнуло. Яхве милосердный, так он что, из этих?
— Вы имеете в виду сексуальные отношения? — спокойно спросил он, поворачиваясь.
Канцлер откинулся обратно на спинку кресла и одобрительно кивнул.
— Я опасался, что вы до последнего будете делать вид, будто не понимаете, о чем речь. Но вижу, вас не зря рекомендовали как человека умного и сообразительного.
— И целеустремленного, — скрипнул зубами Хашвальт. Вернулось ощущение, что по нему ползет насекомое. Нет, полчища насекомых.
Канцлер снова его разглядывал. Ждал.
— Прошу прощения. Я не гомосексуалист, — коротко произнес Хашвальт.
Изнутри рвалась какая-то слепая звериная ярость, но изображать негодование было глупо и унизительно. И, пожалуй, небезопасно.
— Проверяли, курсант? — поинтересовался канцлер. Густые брови насмешливо приподнялись.
Хашвальт все-таки не сдержался — поморщился. Ну что за человек?
— Я не вижу смысла проверять очевидные вещи.
К мужчинам его не тянуло никогда. Не тянуло и к женщинам, но это пока, он еще и не искал ту единственную, свою. Жизнь длинная — будет еще время для любви.
— И не хотите открыть для себя новые горизонты? — очередной неприятный вопрос вытряхнул Хашвальта из философских размышлений. Его неприязнь прогрессировала словно военная мощь Ванденрейха — семимильными шагами.
Он не будет открывать для себя никакие горизонты. Не с этим человеком.
—Нет, — ответил Хашвальт, даже не пытаясь искать другие слова.
Впрочем, канцлер не выглядел оскорбленным.
— Ага, — произнес он, и в пустых глазах впервые вспыхнуло подобие интереса. — Характер.
В его голос вплелись новые, какие-то алчные нотки. Хашвальту очень хотелось уйти, перестать дышать одним воздухом с человеком, сидящим за письменным столом.
— Мой характер соответствует моим целям, — сухо произнес он. — Я здесь, чтобы служить Ванденрейху.
— Ну так и служите, — полные губы раздвинулись в улыбке. — Или же, — короткую паузу он сопроводил кивком в сторону вымпелов, — вы разделяете Ванденрейх и своего канцлера?
И тут пришел страх, ввинтившийся в затылок ледяным сверлом и сковавший сознание холодом. За него даже не было стыдно. Неподчинение приказу — это всегда трибунал, но пугал не расстрел, пугало то, что может произойти непосредственно перед ним. А еще Хашвальт вдруг понял, что если все кончится хорошо, он никогда больше не назовет Хейлица канцлером — по крайней мере, мысленно. Канцлеры не должны быть... такими.
Хейлиц — отныне всегда только Хейлиц — покачал головой.
— Я вижу, что меня поняли неправильно. Я не имею привычки использовать свое положение таким образом. Это был не приказ, а предложение.
Это звучало искренне, даже доброжелательно. Хашвальт не поверил ни одному слову.
— Тогда я отказываюсь.
— Вы уверены, что вам не надо подумать?
— Я думаю очень быстро.
От напряжения гудели и ноги и спина, хотя прежде Хашвальту несколько раз приходилось стоять в карауле и не по двадцать минут — или сколько они уже разговаривают?
Хейлиц покачал головой и улыбнулся — и опять безо всякой досады, скорее с мягкой укоризной. Как терпеливый родитель непослушному чаду.
— И все же такие решения не принимаются за одну минуту. Давайте договоримся: я дам вам неделю. Если измените свое решение, приходите... — зашелестели страницы ежедневника, — ...приходите ко мне в следующий понедельник, шестого марта, и мы продолжим наш разговор.
— Хорошо, — соврал Хашвальт. — Хорошо.
Он знал, что не придет, даже если в среду Силберн наводнят полчища голодных пустых, и единственным безопасным местом будет эта комната. Но готов был дать любое обещание, если оно означало конец разговора.
Хейлиц словно заглянул в его мысли.
— Ну, тогда я вас не задерживаю, ведь у вас, кажется, занятия? Идите, курсант.
В приемной Хашвальт наскоро заплел косу, а потом вышел на улицу, зачерпнул полные ладони снега и стоял, окунув в них лицо, пока снег не растаял.
* * *
— ...пришел на лекции в платье, сел в первый ряд и сказал, что он девочка, и его теперь нужно называть Жизель! Ты представляешь? Эй, какого черта вы все здесь ходите?
Красная от эмоций Бамбиетта летела сквозь толпу маленькой сердитой торпедой. Хашвальт молча шагал рядом, выискивая знакомые лица, точнее — то единственное лицо, по которому успел соскучиться, и считал от одного до десяти. По-английски, по-французски, а потом по-немецки.
— И знаешь, что самое главное? Это, блин, мое платье! Аккутрон теперь уверен, что это наша затея. Отправил меня на пересдачу. Козел. Все козлы!
— Все, — покладисто отозвался Хашвальт. Ничего, зато языки подтянет.
Они с Бамбиеттой чуть не столкнулись лбами, одновременно выскочив из Тени перед входом в общежитие. Хашвальт сам вызвался дотащить тяжелый рюкзак до нужного этажа, за что и страдал.
— Я со злости вчера все стены покрасила, и теперь у меня черная спальня. А ты что на выходных делал, Юго?
Внезапный вопрос застал Хашвальта на середине французской линейки.
Он мог точно сказать, чего не делал — не думал о Хейлице. Ну или, по крайней мере, очень старался, хотя между лопаток время от времени расползался неприятный холодок, и тогда Хашвальт отчаянно злился и приказывал себе не быть девчонкой. Хейлиц сказал, что будет искать дальше — значит, будет. Может, нашел уже.
— Читал. Спал. Учил племянника собирать лук,— отчитался Хашвальт. — Теперь должен фрау Хелльберг, нашей соседке, два горшка с геранью и новую кошку. А еще на следующих выходных я крашу ее забор.
— С ума сойти, вот ведьма, — посочувствовала Бамбиетта. — расскажи Базз Би, пусть притащит из Мира Живых самую злобную и блохастую скотину. Он, кстати, все еще там, знаешь? Встреть у Солнечных Ворот и разверни назад, все равно этот придурок демонстративно дрыхнет на первых занятиях.
— Учту, — рассеянно пообещал Хашвальт, возвращая рюкзак.
Обычно они так и делали — встречались у Ворот и вместе шли в учебный корпус, обмениваясь новостями и впечатлениями. А сегодня Хашвальт битый час прогуливался туда-сюда под подозрительными взглядами охраны, сдерживал зевки и думал, как Базз Би будет выкручиваться на этот раз — заевшие замки и старушки, срочно нуждающиеся в переводе через улицу, исчерпали себя как аргументы еще в прошлом месяце.
В итоге выкручиваться пришлось самому Хашвальту — Базз Би не пришел на занятия и не объявился на тренировке. Даже не заглянул в комнату, чтобы раскидать вещи — Хашвальт понял это вечером, когда решился все-таки сунуть нос в чужой шкаф и обнаружил пустые полки.
Знакомый холод приветливо куснул кожу между лопаток.
Утро нового дня началось с Аскина. И с простых новостей, которые не укладывались в голове.
— Сцепился с дозорным? — Хашвальт медленно моргнул и вытер лицо ладонью. — Серьезно?
Последний раз он испытывал нечто подобное в детстве, когда на спор полез на очень высокое дерево и уже наверху почувствовал, как под ногой ломается ветка. Мир плыл вокруг, и даже просто дышать было страшно.
Тогда Хашвальт изо всех сил верил, что тихий хруст ему почудился. Сейчас — что Базз Би влетит из коридора и заорет: «Я же говорил, мой друг Юго не поведется на такую хрень!»
Аскин сидел на его кровати, сплетая и расплетая тонкие пальцы, и смотрел с сочувствием, от которого хотелось рычать. За дверью, кажется, кто-то подслушивал— еще бы, арест курсанта, такое событие. Хашвальт ощущал сразу несколько реяцу, разбираться, где чья, было некогда. Да и какая, в сущности, разница?
— Дозорный, кажется, погиб, — осторожно продолжил Аскин. — Должны, по идее, учесть как смягчающее обстоятельство, но, сам понимаешь, если о нас узнает Готей…
Хашвальт стиснул зубы. Не забывай скрывать реяцу, не вздумай убивать пустых и уж тем более обходи по широкой дуге шинигами — правила посещения Мира Живых были очень простыми, и Базз Би всегда их соблюдал.
— Пойду. — Хашвальт поднялся на ноги и раскрыл Тень. Это как прыжок в ледяную воду — надо действовать быстрее, чем страх заставит тебя передумать.
— Пускают только родственников, — предупредил Аскин. — А у Базз Би, кажется, никого.
У Базз Би был дедушка, по меркам Ванденрейха действительно никто. Он отказался присоединиться к доблестной армии Его Величества и осел где-то в Японии, растил второго внука. Хашвальт представил, как вываливается из Тени посреди гостиной и жестами рассказывает незнакомому человеку про карцер и все остальное.
— Тебя в любом случае не ждут, — голос Аскина приплыл откуда-то со стороны.
Хашвальт пожал плечами. В горле щекотало, но он боялся, что если рассмеется сейчас, то не сможет остановиться. Ветка ломалась, и он падал в пустоту — снова и снова.
— Меня ждут в другом месте.
* * *
Девушка с тремя именами — вот досада, он так и не узнал, как ее зовут — виновато улыбнулась и сказала:
— Канцлер сейчас очень занят. Подождите немного, возможно, он вас примет.
— Хорошо, — ответил Хашвальт, кивком отказываясь от кофе. Можно было смело спорить на свой крест квинси, что никаких дел у Хейлица нет.
Ждать, тем не менее, пришлось целых четыре часа. Хашвальт разглядывал узор на ковре и время от времени позволял себе помечтать, что никто его не примет. Он вернется в общежитие и попытается помочь как-нибудь по-другому. Например, пойдет к отцу и попросит его перетряхнуть свои связи.
Отцу, да и маме тоже всегда нравился Базз Би. Хашвальт вдруг представил, как приходит домой и буднично сообщает родителям, что сегодня у него стало на одного друга меньше. Картина была такой яркой, что он чуть не подпрыгнул на диване, услышав негромкое: «Вы можете войти».
В кабинете канцлера царил мягкий полумрак. Где-то над головой шуршал кондиционер, гоняя туда-сюда прохладный сухой воздух. Тем не менее, рубашка почему-то липла к лопаткам. Мерзкое ощущение.
— Курсант Юграм Хашвальт, — насмешливо протянул Хейлиц, не отрываясь от какого-то документа. — Который здесь, чтобы служить Ванденрейху. Разве сегодня шестое число?
Хашвальт почувствовал, как в горле копится раздражение. Для кого этот спектакль?
— Мы оба знаем, что вы ничего не пишете, — холодно ответил он.
— Не лучший тон для того, кто пришел договориться, — покачал головой Хейлиц, но перо отложил. — Из тебя получится плохой дипломат.
— Из вас получился плохой канцлер.
— Я был бы плохим канцлером, — Хейлиц едва заметно нахмурился и указал на кресло, — если бы рискнул безопасностью Ванденрейха для того, чтобы один красивый, но глупый мальчик понял, что важные решения нельзя принимать так быстро. Ты правда думаешь, что я послал кого-то убить дозорного?
Хашвальт молчал. По правде говоря, он и не рассматривал другие варианты.
— Шинигами убивают пустых, — продолжил Хейлиц. — Пустые убивают шинигами. А дурные молодые квинси, такие как твой друг, иногда оказываются в нужном месте в нужное время. Понимаешь, курсант Юграм Хашвальт?
Хашвальт понимал. Человек, который видел, как Базз Би убил дозорного, а тело завернул в плащ с символом Ванденрейха и подбросил в Готей, обязательно найдется. То есть, не человек, конечно, а квинси, благородный и заслуживающий доверия.
В голове шумело.
— Зачем? — Хейлиц, казалось, читал его мысли. — Мои люди убедят его признать свою вину.
Хашвальт практически видел, как собирает лук и стреляет в гладкое спокойное лицо — и плевать, что крест квинси остался у девушки с тремя именами.
— Тебе стоит сказать ему спасибо. Благодаря этим пустым первый урок прошел для тебя безболезненно.
— О чем вы? — Хашвальт оцепенел, уже догадываясь, что услышит.
— Твоей сестре, кажется, чуть за тридцать, — охотно пояснил Хейлиц,— Отличный возраст, чтобы произвести на свет еще одного ребенка, если что-то случится с этим. Эти луки так часто взрываются, особенно в детских руках.
Последний раз Хашвальт дрался в шестилетнем возрасте, не поделив с соседским мальчишкой сувенирную фигурку меноса. В памяти осели недовольные слова отца: «Благородные квинси не дерутся друг с другом. Благородные квинси не машут кулаками, как ругонгайские оборванцы». Хашвальт кивал, украдкой ковыряя пластырь на подбородке, и обещал, что больше никогда. И уж, конечно, не мог представить, что следующим, на кого он замахнется, будет канцлер Ванденрейха.
Хейлиц смотрел спокойно. Не пытался уклониться, перехватить руку или ударить своей реяцу, хотя и малой толики хватило бы, чтобы переломать Хашвальту все кости. Словно знал, что в последний момент тот поймет — самоубившись о первое лицо в Ванденрейхе, он не решит ни одну свою проблему. Скорее, создаст своей семье парочку новых.
Хашвальт медленно опустился обратно в кресло, за что удостоился одобрительного:
— Глупый мальчик. Но учишься быстро.
Тишина звенела все оглушительней. Хашвальт вспоминал про французского аристократа, который с криком «Лучше смерть, чем ее ожидание!» рвался к гильотине вперед своих товарищей. Сейчас он понимал его как никто другой.
— Знаешь, что такое минет? — спросил Хейлиц таким тоном, будто интересовался, холодно ли на улице.
— В теории, — процедил Хашвальт. Его познания о сексе ограничивались журналами, которые иногда приносил Аскин, и фантазиями в душе. И ни то, ни другое сейчас не годилось.
— Кажется, в начале нашей беседы я сказал, что не стоит торопиться, принимая важные решения. — Хейлиц откинулся в кресле. — Так вот, думай об этом как об исключении, которое подтверждает правило. У тебя есть тридцать секунд. И ты все еще можешь уйти.
Хашвальт встал. Эти тридцать секунд были лишними — он принял решение в тот момент, когда открывал Тень.
Воздух вдруг стал горчить. Он не сможет. Его вырвет. Или он сомкнет челюсти. Последний вариант казался особенно привлекательным, но Хашвальт уже сейчас понимал, что не решится. Вот Базз Би… Впрочем, нет, Базз Би с порога полез бы бить морду.
Хашвальт вскинул голову.
— Но мы с вами договорились?
И едва не шарахнулся, когда его погладили по щеке — бережно, почти ласково.
— Я отпущу его, — пообещал Хейлиц. — Если буду тобой доволен.
Его пальцы были шершавыми от частого применения квинси-техник и пахли вишневым табаком. Похоже, он курил те же сигареты, что и отец. Хашвальт любил этот запах, он ассоциировался с семьей и домом, но сейчас от него мутило.
Он выдохнул и медленно — собственное тело вдруг стало очень тяжелым — обогнул стол и опустился на колени перед Хейлицем. Вопросительно посмотрел и, получив короткий кивок, потянулся к застежке брюк. В его мыслях тихо смеялся Базз Би, а тихий голос сестры рассказывал племяннику сказку про Короля.
Хашвальт облизнул губы и подался вперед.
Потом его все-таки вырвало, но Хейлица это не разозлило, а, скорее, позабавило. Он даже подставил корзину для бумаг и подержал волосы. Хашвальт прикрыл глаза, переживая новый прилив дурноты, но в желудке, кажется, ничего не осталось.
— Вы довольны? — услышал он свой голос, на удивление спокойный и четкий. В голове кто-то кричал во всю глотку.
— Вполне. — Хейлиц протянул ему салфетку, Хашвальт машинально ее принял. — Приведи себя в порядок и иди встречать своего друга. Или напейся. Делай что хочешь, но в субботу я хочу видеть тебя в хорошем настроении. Дозорные умирают нечасто, но их есть кем заменить.
Вывалившись из кабинета, Хашвальт глубоко вздохнул и отшвырнул наконец салфетку. Его разбили на части, и собрали что-то совсем новое и очень мерзкое. Что-то, с чем он никогда не сможет ужиться.
Проведя ладонью по лицу, Хашвальт понял, что плачет.
