Film noir

Мы наполовину трупы, наполовину живые, болезненные души. (с) кланбук Тореадор

Десять дней - серьёзный срок, чтобы задуматься о пропаже человека. Для него они, должно быть, показались десятью годами. Эти ожоги... - Как тебе удалось сбежать? - даже с искренним участием её голос звучит как будто притворно. - Что с твоим лицом? Холод её пальцев на выжженных на коже крестах... Кажется, они снова горят. - Дай, я поцелую - и всё заживёт. Ему всё равно, притворяется ли она нимфоманкой, потому что ей так нравится, или так и есть. Мерзко в равной степени. - Клеймо моего проклятия. Они не сделали его, они его только выявили. - с нездорово-истерическим, детски-капризным надрывом шепчут его губы. - Я не желал свободы. Я хотел только умереть. Или нет... Ещё - чтобы он страдал, когда узнал бы... Она прижимает палец к его бледным губам, прерывая. Вечное существование между мучительным голодом жизни и холодным сном смерти - отнюдь не самое большое бремя Тореадора. "Девять жизней", гласит первая полоса. Девять - это трижды трое... В 911, вызванная по которому "скорая" надрывно верещит сиреной на месте автокатастрофы. В свернувшейся завитком змее, украшающей неоновую вывеску "Гадючьей норы". В заголовках растиражированных газет, что с присущим жёлтой прессе нездоровым удовольствием смакуют подробности того, как в очередной раз чудом выжил некогда блиставший актёр. Какая жалость. Ему опять не удалось умереть. Но когда молодого человека вытаскивают из Роллс Ройса, превращённого в груду смятого металла, его вид не выражает ни страха, ни боли, ни даже ожидаемого самим от себя разочарования - только безразличие. И, конечно, не ночной образ жизни. Ни один мегаполис не засыпает, когда заходит солнце. Другой ритм, другие развлечения, разноцветные огни вместо бледного будничного пейзажа прайм-тайма... Чем плоха возможность взглянуть в другое лицо города? Восемь оборотов. Пара изящных изгибов. Один взгляд искоса. Достаточно, чтобы публика готова была выстелить для её ножек ковёр из похрустывающих купюр, когда она сойдёт с танцевальной площадки своего клуба. И она пройдёт по ним, словно это всегда было для неё обычным делом. Красивая кукла должна быть равнодушной. И, скрывая таящееся за зеркалами серебристых глаз, вместо света софитов в них отражается всё оно же - безразличие. Жажда крови от рассвета веков изводит детей Каина. Этот клан, как бы ни был тонок чувствами - не исключение. В том Эстеты равны с остальными, и не в природе хищника их наибольшее проклятие. Семь вдохов в минуту - дыхание крайне затруднено. Слабеет пульс. Яд куда хуже алкоголя переполняет молодую кровь, и барону приходится пересилить отвращение к дьявольской подпольной химии. Напротив, Эш, вероятно, уже играл в прятки с ангелами, когда из желанного героинового рая, куда он накануне приобрёл безвозвратный билет, нежданный демон задумал вытащить его обратно в ад жизни. Из таких глубин омута забвения, куда уже не проникает даже знакомая пряная нота дорогого одеколона; да что там, даже острая боль в яремной вене. Эту самую жизнь, трижды ненавистную, меценат выпивает вместе с ядом, до последней капли, с присущей Тореадорам полной отдачей моменту. Прошлое и причины, будущее и последствия - важно лишь настоящее, в котором умирает юный талант, гаснет едва взошедшая звезда. Исаак не может этого допустить. Здесь, в Голливуде, он видел подобный сценарий слишком много раз. Эш Риверс не владеет ни телом, ни разумом, чтобы сопротивляться. В его состоянии абсолютно всё равно, что, впившись в плоть, положит финал - медицинская игла или клыки вампира. И - пока что - в том числе то, что последний задумал для него совсем иной поворот сюжета. И, раз уж затронули вопрос восприятия - острая чуткость к прекрасному на редкость хорошо помогает скоротать не-жизнь, когда всё меркнет с течением времени, не так ли? Шесть сотен долларов за одни только укладку и перекрашивание? Они что, шутят? Ну и ладно. Деньги для неё сейчас не проблема. В салоне умирает она-прежняя. Расслабляющая музыка по радио становится её похоронным маршем. А та, что рождается - лишена прежних забот, совершенна, и имя ей... Бархатная Леди? Мисс Велюр? Мадам Вельвет? Что-нибудь постельно-мягкое, ассоциирующееся с соблазнительным, с роскошным... Да она вся - воплощённые соблазн и роскошь. Барон будет доволен, что дал ей шанс. И неважно, что Сью теперь самой себя не узнать. Слава тёмным богам, зеркала не позволят ей взглянуть на Вельвет Велюр. А иначе зависть к той молодой, богатой и обворожительной, что только начинает жить, убила бы её измученную душу окончательно. И войны фракций - а уж тем более мелкие разногласия кланов - ничто, если взглянуть на них с высоты многих столетий, в течение которых, как правило, мало что меняется. Пять минут до начала съёмок, а исполнитель главной роли, очевидно, решил, что вправе задерживаться, на сколько ему заблагорассудится. - И часто у вас так? Режиссёр заметно нервничает. - Что вы... Непредвиденные обстоятельства, форс-мажор, так сказать... Впервые всё сегодня идёт не так, как надо. Ума не приложу, почему. Ложь, до смешного прозрачная. Все знают, как сложно поддерживать хорошую репутацию у продюсера, когда в команде Гэри Голден - златовласый, дьявольски обаятельный, безукоризненно играющий любые роли Великолепный Гэри, который в противовес всему этому невыносимо язвителен и своенравен. - Вы не думали о возможности замены? Нет, это просто нелепо. Исполнить эту роль мог бы при должной подготовке любой хороший актёр, но кому нужны безвестные таланты, когда можно собрать кассу, просто в очередной раз показав зрителям то, чего они на самом деле ждут - лицо голливудского кинематографа с улыбкой на миллион и голосом на миллиард? - Как-то не задумывались. - Могу порекомендовать неплохого начинающего актёра. - предлагает Абрамс таким ненавязчивым тоном, будто бы обращается скорее к стене и декорациям, чем к коллеге. - Да, когда будем проводить кастинг на новый проект, обязательно учт... - И повысить спонсирование, если он заменит мистера Голдена в этом фильме. На столько, на сколько сборы понесут убытки от отсутствия вышеупомянутого. - ...Конечно. Как его имя? Впрочем, есть ещё кое-что. Власть. Она развращает. И Камарилья, и некоторые наиболее организованные группировки Шабаша, и даже Анархи не раз сталкивались с истиной данного утверждения. Но лучше оставьте это кланам аристократов и повелителей тьмы, а не нам. Четыре часа утра. Сьюзан, запахнувшись в тонкий плащик, идёт вдоль поблескивающей от прошедшего дождя мостовой, срываясь на полубег и поминутно спотыкаясь о брусчатку от дрожи. Чувство ориентации в пространстве и понимания происходящего бросает её, как бумажный кораблик в бурю, в неизвестном направлении. Внутри словно мечется растерянный, голодный и напуганный зверь... Какие-то люди окружают её, берут за тонкие запястья, игнорируя судорожные попытки вырваться. Мало ли кто ходит ночью по тёмным переулкам, но в любом случае ничего хорошего от них ждать не стоит. Её ведут против воли. Воры или насильники, они, стало быть, решили найти лучшее место для последующего избавления от мёртвого тела. Она уже условно мертва. Только ещё плохо осознаёт это. Когда дверь открывается, девушку с непривычки ослепляет блеском. Золотой инкрустации и света хрустальных люстр в помещении так много, что человек в кресле кажется на их фоне более чем невзрачным. - Очень хорошо. А теперь попрошу оставить нас наедине. Дверь за Сьюзан закрывается. - Полагаю, вы и есть новообращённая, которую суд Камарильи обрёк на смертную казнь вместе с сиром? Как же это в их стиле... - Я не понимаю, о чём вы... Он не похож на того холеного и раздражительного человека, которого величали Князем. Пожилой мужчина с проницательным взглядом, ничем не выдающий своего положения во всей этой странной политической игре. И только если прислушаться к ощущениям, давит на плечи излучаемое им влияние, заставляющее комнату казаться тесной и не оставляющее сомнений: по единому жесту таких людей перекраиваются наизнанку судьбы и вершатся глобальные деяния. - Тогда скажу просто: можете считать себя в безопасности. - и снисходительная, скрывающая все возможные корыстные причины такого гостеприимства улыбка. Пусть состоящие в любой из этих организаций называют нас дегенератами и позерами. Три Тореадора - слишком много для одного проспекта. Даже если тот расположен в сердце "фабрики грёз". Пусть не понимают привязанности к искусству, и особенно к смертным, что для вампира - заведомо нонсенс. Два любимых птенца под крыльями старого ворона. У каждого свой путь, и Печать Каина, будучи общей, тем не менее, для любого собственная. Один путь, по которому все они проходят. Но всё-таки наибольшее проклятие истинных Тореадоров... Ноль благодарности. ...это неравнодушие.