Оставь надежду...

"Как странно", - подумала она, оглядываясь. - Как странно, - произнесла она и испугалась. Усталый и надломленный, словно от долгого крика, голос прозвучал хриплым эхом и затих где-то в отдалении. Испугалась, потому что стояла совершенно одна в круге мутного света, и всё, что находилось за его пределами, было покрыто густым туманом. Если там что-то вообще находилось, потому что она, как ни силилась, не могла различить ни домов, ни деревьев, ни людей. Ничего из того, что подсказало бы ей, где она находится. Но, как ни странно, факт того, что она не представляет, что скрывается в тумане, взволновал её гораздо меньше, чем голос, который она услышала и который не узнала. Разве мог он принадлежать ей? Как только возник этот вопрос и не успела она сама себе на него ответить, тут же совершенно неожиданно появился новый. А кто, собственно, она? И она ли вообще? От этой мысли она вся будто окаменела, усердно высматривая что-то наверху. Там, впрочем, как с любой другой стороны, клубился плотный густой туман. Что если за ним вообще ничего нет? Ничего - какое важное значение порой приобретают слова. Она не могла заставить себя опустить глаза и осмотреть собственное тело, если таковое имелось, потому что она вдруг поняла, что ничего не чувствует. Снова это пустое слово ничего. Она попыталась наполнить его звуками, запахами, ощущениями, но не смогла. Все её старания свелись к тому, что перед глазами возникло смазанное видение чего-то отвратительно грязного, от непотребного вида которого любой добропорядочный человек содрогнётся. Значит, я человек? Очень медленно, словно борясь с самой собой, она опустила глаза. Человеческим телом это можно было назвать с большой натяжкой, но всё таки оно было. Изувеченные практически до неузнаваемости конечности кое-как прилаженные к туловищу, обтянутому бледной кожей были сплошь покрыты кровоточащими ранами, язвами и застарелыми шрамами. Стоило ей только увидеть всё это, как в неё ворвалась боль. Настолько невероятная в своей сокрушительной мощи, что даже время замерло в ожидании оглушительного крика, взорвавшего тишину. Обезображенные ноги подкосились, и она рухнула вниз. Она падала и падала, но никак не могла достигнуть дна. Боль засасывала как в колодец, состоящий сплошь из жутких образов и картин, одна страшнее другой. Они с сумасшедшей скоростью сменяли друг друга, и чем глубже она падала, тем более беспорядочными и хаотичными они становились. Лица, искажённые яростью, голоса, слова вспыхивающие огнём, змеи, кишащие вокруг. Их сухие тёплые тела переплетались, касаясь её ног. В тот момент, когда она окончательно уверилась в том, что сойдёт с ума в этом бесконечном падении, изувеченное тело с хрустом рухнуло на острые камни. Вокруг бушевали волны, с грохотом обрушивая ледяную воду на каменный риф, тот самый, в центре которого она лежала, свернувшись клубком. Тёмное небо, затянутое тяжёлыми тучами, грозило разразиться настоящим ливнем. Подтянув колени к груди, она непрестанно дрожала от холода и тягостного ощущения безысходности. Увидев огромную волну, готовую смыть её со скользких камней, она, представив, как погружается в чёрную воду, закрыла глаза, подчиняясь неизбежности, но ничего не произошло. Оказавшись в коконе теплоты, она распахнула глаза. Она снова лежала на чём-то холодном и твёрдом, и, несмотря на то, что ощущала себя живой, чувствовала, как умирает. Её убивали любовь, ненависть, боль, ярость. Все эти чувства разом метались внутри подобно урагану, ломая и без того усталое тело. Они словно боролись друг с другом внутри неё, разрывая на части. От боли и страха она хотела закрыть глаза, но не могла. Распахнутые, они не отрываясь смотрели в чьи-то небесно голубые. Они были полны такой безграничной заботы, от которой в ней что-то трещало и ломалось, требуя выхода, но не находя. Ей хотелось выжечь этот образ адским пламенем. Всё что угодно, только пусть этот небесно-голубой поглотят языки огня. И вдруг всё исчезло. Она снова оказалась обнажённой и одинокой, дрожащей от переполняющей ненависти на холодных камнях. Прямо перед ней возвышалась огромная уродливая статуя. Властелин, восседающий на троне из человеческих тел. Скульптор был несомненно мастер. Своей талантливой рукой запечатлел он в каменных глазах высокомерие и гордость, и, словно живые, взирали они с недостижимой высоты. Уродливое тело не желало подчиняться, на каждое движение отвечая болезненными спазмами и судорогой, но желание прикрыть свою постыдную наготу перед грозным взглядом каменной фигуры оказалось сильнее боли. Она поползла прочь, как можно дальше от жгучего презрения, источаемого статуей. Потребность скрыться, спрятаться толкали её вперёд, в пелену густого тумана, как и прежде клубящегося вокруг в надежде обрести покой, но он, безжалостный к её позору, расступался. Перед ней открылось множество путей, тёмных коридоров, таящих в себе пугающую неопределённость. Она застыла на перепутье этих дорог не в силах выбрать нужную. Каждый из путей, казалось ей, ведёт туда, где она непременно будет отвергнута и изгнана. Кто она? Возможно, для неё нигде нет места? Возможно, все дороги ведут в тупик, а она уродливый монстр, навечно обречённый искать выход? Измученная страхом и сомнениями, она снова сжалась в дрожащий комок и осипшим, скрипучим голосом взмолилась: - Покоя. В тот же миг всё снова заволокло плотной пеленой, исчезли пол и стены, и она начала падать. В этот раз падение было таким стремительным, что в ушах засвистел ветер, и таким коротким, что не успела она опомниться, как оказалась в огромном зале. Она с грохотом упала на деревянный стул, а руки и ноги прочно сковали цепи. В ужасе она огляделась и увидела, что за ней пристально наблюдает множество глаз. Перед ней на высоких трибунах, расположенных полукругом, восседали мужчины разных возрастов в странных одеяниях и молчали. Она медленно переводила взволнованный пытливый взгляд с одного на другого, но не смогла различить хоть толику интереса. Их лица были равнодушны. Она не могла пошевелить ни руками, ни ногами, крепко-накрепко прикованными с стулу, не могла уйти. Не понимая, зачем она здесь, чего ожидать, она хотела спросить, но побоялась нарушить мрачную тишину. Хуже всего было то, что терзаемая неизвестностью, где-то глубоко внутри она чувствовала - печальный исход неизбежен. Лишённая последних крупиц собственной воли, движения, обнажённая в своём уродстве, она ощущала себя ничтожеством в этом огромном зале, залитым призрачным мутным светом. Всё здесь, кроме деревянного стула в центре, было огромным и давило; ей казалось, что она с треском надломится, не выдержав веса. Молчание длилось бесконечно долго, когда, наконец, седовласый старец поднялся и заговорил. - Ты знаешь, зачем ты здесь? - произнёс он громогласно. - Нет, - робко ответила она. - Ты знаешь, кто ты? - Нет. - Пред тобою правый суд, избежать которого никто не в силах, - ответил старец, и глубокий зычный голос его загрохотал как раскат грома. Она сглотнула вставший в горле ком и сгорбилась, глядя на него исподлобья. - Настал твой час ответить за дела твои, и да получишь справедливое ты воздояние, - изрёк он торжественно и, опустившись на своё место, продолжил. - В сей час пред нами та, кого кого спасти едва ли сможем, та, кого давно мы ждали. Я каждого прошу быть беспристрастным, хотя в этом деле множество тёмных пятен и неожиданных поворотов. Итак, душа Тома Марволо Реддла, и в ваших силах вынести ей справедливый приговор. При упоминание имени, короткого и лаконичного, что-то в ней шевельнулось, но так глубоко, что она не смогла уловить этого движения. И всё же у неё есть имя. Даже если оно оказалось совершенно непримечательным, абсолютно не подходящим к случаю, и, как ей виделось, не шло ей совершенно - как костюм не по размеру, оно было. Это внезапное открытие всколыхнуло в ней множество эмоций, самой яркой из которых, на удивление, оказалась неприязнь. Такая кристально чистая, незамутнённая ни ложью, ни сомнениями, что её не смогли скрыть страх и отчаяние застилающие взгляд пеленой тумана. Она несмело посмотрела прямо перед собой, на лица судей, готовая молить о пощаде, но слова застряли внутри. Справедливый суд. Её взгляд медленно переходил с одного лица на другое, но не находил отклика. Сплошная стена правосудия, в которой нет места снисхождению. Каждое было строгим и прекрасным, но лишённым чувств и эмоций даже больше, чем та ужасная статуя. И каждое будто говорило ей о том, что не потерпит лжи. В этом месте каждый был обнажён до самой своей сокровенной сути, какой бы искалеченной и покарёженной она не являлась. Она не смела отвести от них воспалённых глаз, потому что вдруг осознала, что именно её суть, уродливая и бледная, томится сейчас в ожидании вердикта. Том Марволо Реддл. Имя. Три слова, но какую огромную ношу они несли в себе. Произнесённое целую вечность назад, оно до сих пор звенело в ней ядовитым презрением, в каждой натянутой до предела нервной струне. Если такое сравнение здесь уместно. Знание того, кто она, не давало покоя, в котором она так отчаянно нуждалась, и тем более не дарило надежды. Она отчаянно старалась, но не могла вспомнить пройденного пути, называемого жизнью. В зале воцарилась тишина, густая и ощутимая, словно протянутой рукой можно её коснуться. Здесь не было ничего: ни звуков, ни запахов, ни колебаний воздуха. Пустая квинтэссенция ничего, созданная где-то на грани мироздания. Тишина давила ощутимым грузом, в то время, пока она боролась со сгустком тёмного и живого, переползающего по искалеченному телу в поисках выхода. Оно было своим, таким знакомым и привычным, и в то же время чужим и неопознанным. Она не хотела его, но не могла отторгнуть то, что стремилось соединиться каждой уродливой клеткой. "Кто же я?" - хотела она крикнуть в наполненное пустотой пространство, но её отчаянный возглас опередил голос тихий и уверенный. - Прежде, чем Вы начнёте, я хотел бы уведомить Вас о том, что у этой души есть защитник, - произнёс голос откуда-то из-за спины. - Вот как? - удивился седовласый старец. - И кто же это? - Я! - прошелестело тихо, но отчётливо из-за спины. Тонкая, как волосок, нить надежды потянулась откуда-то из груди: неужели она не одинока в час расплаты? Но в тот же миг хлынула неудержимым потоком горечь. Взор помутнел от родившихся слёз, скрывая на миг одухотворённые лики судей. Одна. Я так долго была одна. - Как ты смеешь являться сюда! - процедил сквозь зубы сидящий по правую руку от старца светловолосый юноша. Весь его облик был ясен и светел, но глаза смотрели грозно и воинственно. Они излучали силу и уверенность, которой, казалось, просто не могло быть в этом чистом создании, но волны гнева, исходившие от него, заполняли пространство, подбираясь всё ближе. Она плотнее вжалась в стул, насколько позволяли цепи, и закрыла глаза. Всё её существо трепетало в ожидании грома, который неминуемо грянет. Вот-вот. И это странное строение обрушится, погребая под собой её жалкие останки. - Смею. - тихий голос звучал насмешливо и вызывающе. - Я смею больше, чем ты можешь себе представить. - Да как... - Тишина! - грянул седовласый старец. И тут она поняла, что никогда прежде, ни в прошлой жизни и ни в какой другой не знала, что значит тишина. Такая пронзительно звонкая, в которой можно различить взмах крыльев бабочки за миллиарды световых лет отсюда. Если бы только можно было заткнуть уши, раствориться в небытие, исчезнуть, потому что эта тишина была страшнее истошных криков. - Кто дал тебе право? - Это право дано мне создателем, - ответил голос всё с той же насмешкой, но только где-то совсем рядом. - Или ты забыл? Ей захотелось открыть глаза и обернуться, взглянуть в лицо возможному спасителю. Тому, кто осмелился перечить, но не смогла. - Не забыл, создатель позволил каждому из нас вступиться за душу, но ты!? Подобные тебе ещё никогда... - на этих словах старец вдруг осёкся. - Я смог удивить тебя, польщён, - она не услышала, а словно ощутила этот голос нутром. Он завибрировал в ней едва уловимой, но такой знакомой мелодией, и безумный порыв заставил распахнуть глаза. - Что же будет дальше? - Если тебе есть, что сказать, говори и убирайся, - велел старец. - Не так быстро, старый друг, не так быстро. Всему своё время, - обернуться к этому тихому, почти шипящему, полному издёвки голосу - вот всё, о чём она могла думать в это мгновение, но неясное волнение будто парализовало. Полными ужаса глазами смотрела она на старца, ожидая новой вспышки гнева, но он остался спокоен и поколебать это спокойствие не могло, казалось, ничто на свете. - Моя история будет длинной, и кто знает, чем она закончится, - голос зашёлся в неприятном каркающем смехе. - Пути Господни неисповедимы. - Не смей касаться Господа своим змеиным языком! - вскричал светловолосый юноша. - Эх, сбить бы с тебя спесь, щенок. - Твои угрозы пустой звук, тебе меня не запугать, - вскинул голову юноша. И вдруг, к нему метнулась тень огромного змея с человеческой головой. Каждая полупрозрачная чешуйка на его призрачном извивающемся теле сочилась ядом, а с острых, словно бритва, зубов капала слюна, прожигающая всё, чего касалась. Змей обвился вокруг хрупкого тела юноши и зашептал на ухо: - Я знаю, ты не боишься меня, - тонкий раздвоенный язык быстрым движением коснулся нежной щеки, - а стоило бы. - Хватит, - окончил это представление старец. - Мы ждали слишком долго, начнём. По залу разнёсся удар гонга. Гром всё-таки грянул с невидимых небес.