Замер троллейбус в троллейбусном парке. Перепутал механик провода по запарке, Включив в лампочке в сорок электросвечей. Люди ночами делают новых людей.
Корусан необычен и ярок всегда. Наступление ночи не означает тишину, а напротив выпускает на свои трассы и магистрали новый поток шумных автомобилей. Эта планета не спит никогда, а лишь меняет свое обличие: с суетливо, обыденной на криминальную яркую. В тысячах жилых квартир гасят свет, и спальные районы погружаются в легкую и относительную тишину, разгоняемую шумом моторов ночных лихачей. Все начинает казаться новым, таким заманчивым, интригующим и запретным. Лишь некоторые люди могли видеть бесстыдный яркий Корусант, раскрашенный сотнями вывесок и фонарей. Святое обличие Храма джедаев отступает, позволяя самым дерзким из его обитателей вкусить нечто запретное и похотливое, узнать что-то помимо вечных заповедей джедаев, вбиваемых советом каждый день. Сейчас здесь рушатся запреты, а тонкие стеклянные стены душ со звоном разлетаются на тысячи осколков. По их лицам разливается красный пигмент. Смущение и стыд борются с безумством, но никто не думает об этом сейчас пока их тела так близки, а перед глазами искрится. Новые эмоции кажутся неизученными и приковывают к себе внимание юных глаз, помутневших от ощущений чего-то нового.Тонкие стены из цветного картона В светло — серых дворцах из стекла и бетона, Доверяя всему, что плетут из дневных новостей. Люди ночами делают новых людей.
Асока не могла точно сказать, когда её стали интересовать примитивные потребности живых существ, которые Совет мудрых магистров считает смутными и сомнительными, но в них было свое таинственное, сладкое, притягательное… Хотя Асока до сих пор не понимает, как «движения туда-сюда» могут заставить воспарить и обезуметь, трястись от незначительных прикосновений, а после выбить из сил и заставить опасть на простыни бездушным телом. В их комнате жарко, но окна закрыты. Ей кажется все слишком грязно, мокро и стыдно. Её голос далек, чужд. Но Асока не жалуется: ей просто становится не по себе от своих же диких стонов. Вокруг все смазывается в единое пятно, рябящее в глазах. Тела слишком близко, но почему-то приятно. И хочется ближе, а отчего не понятно. Порой Асока приоткрывает глаза, но, встретившись с голубыми, тут же закрывает. Его глухое рычание пьянит и дурманит. Все кажется не знакомым и таким грешным, но войти во вкус легче, чем кажется. Асока может себе позволить кануть в бездну своих же эмоций в эту ночь. Всё ещё слишком грязно, но уже не так стыдно. Её разум рухнул в омуте наслаждения, обнаженное тело трется в его простынях. Асока ничего не понимает, счет времени сбит, но лично для них оно бесконечно. Энакин искусал её губы, впивается в шею. Ей слегка больно, но желает сильнее. Кровь разливается по телу, поступает к губам и щекам, сгущается внизу живота, расползается грубыми толчками к вискам и ушам, заглушая звуки улиц. Тело рвется ответить на эти толчки, заставляя приподнять бедра на встречу, а спину выгнуть в кошачьей манере. Асоке уже все равно, что их кто-то услышит, она перестает сдерживаться (А может больше не может?). Оторвавшись от губ, она впивается в шею, посасывает кожу, задыхаясь отстраняется, любуется проделанной работой. Теперь ей не стыдно. Руки раскрепощенно гуляют по телу, царапают спину, сжимают плечи. Все запреты летят куда подальше. Дыхание сбито, а толчки все чаще. Хлюпанье и шлепки отдаются эхом. И кажется, будто сотни планет и звезд взрываются разом, а на деле Асока всего лишь вскрикивает, мертвым грузом опускается и замирает на серых простынях, окрашенных каплей крови.Люди кричат, задыхаясь от счастья, И стонут так сладко, и дышат так часто, Что хочется двигаться с каждой секундой быстрей. Люди ночами делают новых людей.
Корусант вновь сменился на суетливую и скучную планету. Все в постельных тонах, но выглядит мрачно. Лживые маски вновь на лицах, а Храм джедаев вместе со всеми служителями мира все также девственны и святы. Остались лишь воспоминания, доказывающие притворную идеализацию таких чистых миротворцев.