Ты не сможешь держать все под контролем

      Я смотрю в его глаза, позволяя наслаждаться его собственным незнанием. Он небрежно откидывает мои спутанные волосы, ставшие такими после его поцелуя, закружившемся танцем в ночном клубе. Я не ночная девочка, но я отдаю то, что хочу отдать, и забираю то, что хочу забрать.       Его пальцы, привыкшие к грубости и бесцеремонности впиваются в мое плечо, стягивая тонкий шелк набок, полностью оголяя плечо. Он столь же презрительно, как и его пальцы, ухмыляется, то ли радуясь отсутствию бюстгальтера, то ли наоборот. Но в ту же минуту, показывая свое возбуждение, он прорывает мое платье, делая вырез еще глубже и наслаждается зрелищем: порванное платье, оголенное плечо с едва скрытой грудью, размазанная помада и растрепанные волосы — и с упоением тянется за поцелуем. А я, будто это мой первый раз, радуюсь тому, что он даже и не предполагает, что его ожидает. Он так наивен в своих попытках быть главным, несмотря на то, что старше меня на, без шутки, двадцать лет.       Я нежно, но требовательно прошу заказать чего-нибудь холодного, но в то же время обжигающего, хотя давно отказалась от алкоголя. Но он следует моим желаниям, надеясь быстро получить то, чего жаждет он. Я кажусь легкодоступной, как и все девушки в его окружении в прошедшие пятнадцать лет и в следующие пятнадцать. Он наливает мне бокал, решительно подав мне, но я лишь касаюсь губами обжигающей жидкости, краем глаза наблюдая за тем, как быстро он осушает свой. Он не любил пить, но он любил скорость. Зачем ему очередная двадцатилетняя девчонка, согласившаяся переспать с ним через час после знакомства? Но я все еще не спешу, потому он сам подходит и нависает надо мной, поднимая мою голову легким движением. Но мне нужно время.       Я кокетливо поднимаюсь и прошу включить какую-нибудь музыку, на что он обреченно подходит к музыкальной аппаратуре, а я незамедлительно направляюсь в ванну. Мучительно вздыхаю и смотрю на себя в зеркало — вид как у последней бляди. Я никогда не презирала проституток, но это было явно не мое. Не могу удержаться от того, чтобы не стереть помаду и едва заметно не поправить волосы, чтобы они не мешали в моем долгом и мучительном процессе. В остальном — остаюсь такой же сумасшедшей и шлюховатой.       Выхожу к нему, в надежде, что он налил себе второй бокал, но он наливает третий, показывая тем самым нежелание более терпеть. Бокал он оставляет, протягивая мне мой. Я отставляю его на столе, на что он презрительно смотрит и подходит практически вплотную, желая получить свое. Пора. — Джаред, — мучительно долго и сладко протягиваю я, чему я, не скрывая, училась. — Ты можешь довериться мне на одну ночь?       Он неожиданно поднимает голову, в третий раз за все время заглядывая в мои глаза, думает настолько долго, насколько позволяет ситуация, и соглашается. Я делаю облегченный, едвазаметный вздох, беру его за руку, и мы оказываемся в спальне. Типичной отельной спальне, хорошо, что кровать без монолитного подполковника. На его брюках нет ремня, потому мне приходится импровизировать. Из общей комнаты люксовового номера доносится музыка, поэтому я начинаю танцевать, позволяя ему расслабиться под воздействием женского тела и алкоголя. Он поддается не сразу, но наконец-то его голова падает на подушку. Я все ближе двигаюсь к шкафу, в надежде найти там ремень и галстук. Он напрягается, но я медленно повторяю: — Доверься мне…       И он не в силах отказать, приняв мою игру. Он все еще думает, что держит все под контролем, в то время, когда я знаю, что он практически окончательно сдался.       Вместо галстука, вытягиваю пояс от банного халата и нахожу крепкий ремень. Протанцовываю путь обратно к кровати, оказываюсь на ней, нежно беру его руки. Он пытается сопротивляться, но я заглядываю в его глаза, улыбаюсь самой невинной улыбкой, на которую способна и облизываю губы — и он снова принимает игру. Стягиваю руки ремнем и привязываю над его головой, не слишком туго, чтобы он не пробовал вырываться. У него должна быть иллюзия, что он сможет отказаться от всего, что его ждет, в любой момент.       Пояс откладываю — слишком рано. Девушки не властвовали над ним, я чувствую это в каждом его вздохе и непонимающем взгляде. Берусь за воротник его футболки и рывком разрываю пополам, слишком тяжело для меня, и если бы материя была еще плотнее — мне пришлось бы снова импровизировать. Он снова смотрит, пытаясь возразить, пытаясь снова взять ситуацию в своих руки, но я тут же снимаю его возражение, накрывая горячим поцелуем, на который он незамедлительно отвечает. Мои руки на его груди, легко касаются сосков, ореола, прокручивая все более большие круги, возбуждая его все сильнее. Губы спускаются на его шею, но тут же возвращаются к ушам. Я не уверена, что ему понравится, но у людей уши — эрогенная зона. И это находит свое место, но я не задерживаюсь слишком долго, спускаясь ниже. Мои губы на его сосках, языком провожу круги и полосы, прекращающиеся в кресты, перестаю касаться его сосоков, но не отрываюсь от груди, наращивая его возбуждение все сильнее. Он едва сдерживается, чтобы поторопить меня словами, но и стонов не выдавливает. Он слишком закрытый, слишком замкнутый. Потому я не решаюсь его испытывать и спускаюсь ниже, расстегиваю ширинку, стягиваю штаны, бросая их на его коленях, боксеры и тут же облизываю его член, касаясь языком головки. Он все еще скрывает свое возбуждение, по прежнему молча, и единственное, что его выдает — сомкнувшиеся кулаки. А для меня это отсутствие эмоциональности может быть провалом. Я провожусь языком по всей длине, заглатываю головку, а потом опускаюсь настолько низко, насколько позволяет моя анотомия, не переставая двигать языком. Мне нужно выдавить из него эмоции настолько быстро, насколько я могу. Он сдается, я слышу глухой стон, похожий на смесь мата и тяжелого выдоха. Я продолжаю возбуждать его, что дается мне не без труда, а он, несмотря на всю ту же эмоциональную нищету, по крайней мере не скрывает того, что у него все еще осталось после одинаковой однотипности. Я довожу его до предела, он готов кончить, но тут же срываюсь, хотя несколько движений довело бы его до конца. Он возмущенно матерится, на что я протягиваюсь за поясом от халата, не отпуская его взгляд со своего лица, и одним быстрым движением сооружаю сымпровизированный кляп. Он смотрит на меня так, будто готов убить, слишком резко дергая руками, стягивая ремень сильнее. Его ноги напряглись, будто он готов бороться со мной, если того потребует ситуация, и он был готов. А я касаюсь холодными пальцами его яичек, пытаюсь успокоить. Наклоняюсь ниже, но не целую его, не отводя своего взгляда от его глаз, наполненных наслаждением вперемешку с ненавистью к малолетней, по его меркам, девчонке. Но его сопротивление — его сознание, его естество — не сопротивляется, лишь помогает мне. Мое лицо парит в воздухе над ним, я лечу над ним. Одна моя рука опускается на его перенапряженный член, другая давит на шею так сильно, чтобы он перестал дышать, и я вновь повторяю: — Доверься мне…       И он снова играет по моим правилам. Он не может дышать, но сгорает от наслаждения, которое вот-вот взорвется в моих руках. Я чем сильнее я давлю, тем быстрее моя рука движется по его разгоряченному органу. И в момент, когда он достиг пика — я наблюдаю за тем, как его сознание уходит куда-то вне нашего мира. Я смотрю на его запрокинутое лицо, полное наслаждения и злости одновременно, в этом и есть он, отпускаю одну руку, в то время как другая топнет в горячей белоснежной жидкости. 
У меня есть десятки секунд, чтобы заполучить все, что мне нужно, пока он не пришел в себя. Хватаю свою сумку, выключаю безвкусно подобранную отельную музыку, вытаскиваю бутылку дорогого алкоголя из ведерка со льдом, но потом вновь кладу ее на место, забирая с собой, и едва ли оказываюсь в спальне, как мой взгляд падает на зачем-то зажженную свечу, которая аналогично отправляется вместе со мной. 

Он начинает приходить в себя, едва ли я опускаюсь на кровать, его тело оказывается у меня между ног, мои губы накрывают его, разделенные белоснежной махровой полосой. Моя рука нежно зарывается в его волосы, а другая успокаивающее гладит по плечу. Я играю на контрасте. Пытаюсь целовать его, хочу чтобы он почувствовал эту нежность, но когда он окончательно приходит в себя, а его мутный взгляд меняется на разозленный и непонимающий, несмотря на полученное удовольствие, я прокусываю его губу до крови, поднимаюсь, улыбаясь окровавленными губами, чтобы он видел это. Он снова дергает руками, сжимая огромные кулаки, и пытается скинуть меня, но он недостаточно старается, он и сам не знает, чего действительно хочет. Он снова возбуждается. Белоснежная полоса тут же становится бардовой, но для итога этой ночи — это пустяки. Я беру кусочек льда и прикладываю к его поврежденному кровоточащему участку, облизывая свои губы. Вкус крови превосходен.       Я беру второй кусочек льда, кладу на основание груди, но от тепла его тела он начинает спускаться вниз. Повторяю это вновь, а когда он, смирившись, успокаивается, стягиваю с него штаны, оставляя абсолютно обнаженным передо мной. Эта нагота смущает любого, даже таких, как он: когда ты остаешься абсолютно голым перед кем-то, кто не потерял и клочка одежды, исключая внушительно выреза, который теперь не казался так откровенен, как в лифте, из-за скрытого плеча.       Моя рука вновь оказывается не его члене, вновь начинающем поддаваться мужской и женской природе, когда два, притягивающий друг друга человека, оказываются в одной комнате. Вторую руку я держу в вазе со льдом, чтобы после того, как он дейсвительно возбудиться — сменить руки и помешать его наслаждению случиться слишком быстро вновь. Остатки его злобы и недопонимания постепенно исчезают, пока холодная рука не оказывается на его члене, заметно уменьшая его в размерах, а вторая не тянется за свечой, которая тут же нависает над его торсам, с едва растаявшим льдом. Он снова злится, не веря своим глазам в действительность происходящего. Но его член достаточно быстро нагревается следом за моей рукой, чтобы он вновь смягчился и доверился мне, а первые капли уже капают на его кожу, заставляя его поморщиться. Вероятнее всего он знаком с этим чувством, но обстановка давит намного больше, чем сами ощущения от горящего воска. Эту пытка достаточно долга, пока он не перестает издавать звуки и дергать пальцами, его возбуждение стабильно, но он все же не может дойти до разрядки из-за адски обжигающего воска, что играет в мою пользу. Потушенная свеча летит в сторону, а я вновь оказываюсь верхом на нем, бросая стоячий член, отчего его пальцы вновь дрожат, а лицо принимает все то же грубое выражение. Мне начинает казаться, что он никогда не раскроется, так и останется нищим и бесчувственным даже для себя. Пояс тоже летит в сторону, его губы освобождены, но он по прежнему молчит, а на его смену приходит темный шарф из моей сумки, вновь импровизация, полностью лишающая его зрения. Я позволяю себе поцеловать его вновь, но он слишком груб, на что я слегка стискиваю его лицо в своих ладонях, поднимаюсь, набираю в рот алкоголь и целую его так, что жидкость оказывается на его губах, льется по лицу и частично достигает своей цели, заставляя его пить. Повторяю это второй раз, который оказался намного удачнее, чем первый. Сомнительно, чтобы он стал вот так пить, если бы он просто трахнул меня, а здесь я уже не нахожу никакого сопротивления, в итоге получая свой заветный ответный поцелуй, он вновь натягивает ремень, но уже не от злости, а от желания почувствовать мое тело. Его настроение меняется за считанные секунды, является ли это тем, чего я хочу? Нет.       А он хочет коснуться меня, получить власть, воспользоваться, но я надавливаю на его предплечья, оставляя его руки на месте, а мое платье щекочет его грудь, но все же не позволяет касаться и чувствовать моего тела. Он сдается, не может оторваться от поцелуя, тянется головой за моими губами, насколько может, но в итоге остается один.       Я поднимаюсь над ним, рассматривая его, сильно сжимая его талию своими ступнями. Он чувствует это, но в нем нет больше злости, только интерес, он снова дергается, но я повторяю привычные: — Доверься мне… Стягиваю трусики, кидая их легким движением в свою сумку и медленно, дразня его шелком и своими руками, блуждающими по его телу, наконец-то даю почувствовать себя. Без презерватива. Он впервые за все все время испуганно пытается действительно предотвратить это, но я делаю то, чего я хочу. Это часть того, что должно было случиться. За окном начинает светать, но он не может этого видеть. И в это время я всегда иду на риск ради его удовольствия, в то же время как и он думает, что идет на риск, но уже ради своего удовольствия. Я не двигаюсь, лишь опускаюсь вниз, а он перестает возражать, когда чувствует, как сжимаются мои мышцы, позволяя не делать ничего, кроме этого. Мои руки осторожно лежат на его груди, а я все же медленно начинаю двигаться, позволяя ему чувствовать более привычные ощущения, ускоряя ритм, довольно долго для секса при таком возбуждении. Но в итоге вновь останавливаюсь, понимая что эта ночь подходит к концу, и позволяю ему кончить, сжимая мышцы все сильнее, заставляя его стонать, отдаться эмоциям и не чувствовать себя скованно хоть какими-либо обязательствами и предрассудками, кроме ремня, который по прежнему сдерживал его руки. Впервые за долгое время ничего не имеет значения.       Я даю ему немного времени, прежде чем его дыхание придет в норму, и медленно поднимаюсь. Я бы могла его развязать, но теперь и он хочет продлить это. Я вновь повторяю: — Доверься мне…       И несмотря на то, что он может мне ответить — он молчит. А я бесшумно оставляю его, оставив лишь небольшое письмо, заранее написанное, имеющее неизменный текст: «Ты никогда не сможешь держать все под контролем. Но тебе это и не нужно…»