«Книга Всезнания»

Дни поползли вязкой серой туманной дымкой, монотонной и бесконечной, как дорога, уходящая за горизонт. Тсуна просыпался, безразлично смотрел на ставшие родными трещины, рассекавшие потолок на неровные серые островки, и снова закрывал глаза. С каждым днем он всё чаще притворялся спящим, чтобы как можно меньше подвергаться расспросам соседей по палате, и каждый раз, как падала на его мир черная пелена век, начинался диалог. Мысли сплетались со звучавшими лишь для Савады ответами призрака далекого прошлого, его смех перекликался с улыбками закутавшегося в одеяло с головой паренька, а порой звучавшие заветные слова, обращенные к Книге, вызывали у будущего босса Вонголы всё меньше отторжения. Вольф ворчал, говоря, что «этот глупый пароль лишь притормаживает беседу», Савада согласно кивал, постепенно забывая о том, как боялся произносить эту фразу. Ведь если грех поощряют, он перестает казаться опасным. Лия не появлялась, и на расспросы Савады Вольф отвечал, что она отправилась проводить воспитательную беседу с «младшенькой» — с Ребеккой, которая, по мнению коллег, оплошала, не сумев поддержать Хозяина в трудной ситуации. И целую неделю от Первого Стража не было ни слуху ни духу, а Второй говорил, что с Ребеккой вообще сложно о чем-то говорить. Тсуна понимающе вздыхал, вспоминая перепуганную насмерть окровавленную девушку, а Вольф безмятежно улыбался, глядя в серый унылый потолок. Окно ему было неинтересно, как и небо за ним. Как и облака, стройной шеренгой пушистых клубов сладкой ваты пересекавшие его под командованием ветра. Призраку был важен лишь унылый потолок и Хозяин, за неделю настолько привязавшийся к Стражу, что называл его другом и не мог представить монотонного нахождения в больнице без диалогов с ним. А где-то неподалеку приходили в себя его живые друзья. Первым потребовал выписки Сасагава, и врачи, сочтя его состояние вполне стабильным, отправили боксера долечиваться дома. Вторым это сделал Ямамото, сказавший, что в больнице ему лежать скучно, но получивший категорический отказ. Временами он навещал Саваду, а Савада навещал его, но стоило лишь медсестрам заметить больных, которым был прописан постельный режим, в чужой палате, как им начинали угрожать болезненными уколами и переводом «куда подальше», а потому такие вылазки совершались парнями нечасто. Гокудера же в себя пришел довольно быстро, но сил у него не хватало даже на то, чтобы подняться с кровати, а потому, навещая «Правую руку» и рассказывая ему о том, как проходит лечение остальных, Тсуна мысленно корил себя за состояние друга. Вольфрам же лишь подливал масла в огонь, поясняя, что благодаря отвару из трав парни еще «легко отделались», и это спокойствия Саваде не добавляло. Мукуро же навестить возможности не было вовсе, поскольку после четырех дней в реанимации его перевели в одиночную палату, куда допускался лишь медперсонал. Да и сам Тсуна отлично понимал, что иллюзионист его видеть не захочет, а потому в дальнее крыло отделения прокрасться не пытался. Монотонный поток будней прерывали порой яркие блики солнечных зайчиков, вспыхивавшие каждый вечер в часы посещений. Мать навещала Тсуну в сопровождении шестилетних детей, уже давно узнавших, что такое оружие. Детей, цеплявшихся за детство, которого их пытались лишить, выдав гранаты вместо волчков. Ламбо, Хранитель Грозы семьи Вонгола, одетый в пижаму коровьей расцветки, пугал медсестер, выуживая из своего «афро» огромные предметы, непонятно каким чудом помещавшиеся в кудряшках. И-пин, щурясь, вглядывалась в размытый мир и, найдя в нем в очередной раз набедокурившего друга, устраивала тому выволочку, спасая медсестер от очередного шока. Очки И-пин носить не могла, мир казался ей смазанным акварельным пятном, на которое недовольный художник выплеснул графин воды, но четкие, точные, мощные удары девочки всегда достигали цели, даже если наносить их приходилось по лучшему другу, постоянно нарывавшемуся на скандал, драку или просто выволочку. И эта суматошная беготня, когда-то раздражавшая Тсуну, сейчас всё так же вызывала у него тяжкие вздохи и стоны: «Сколько же можно?!» — но несмотря на это где-то в подсознании проскальзывала мысль: «Хорошо, когда жизнь такая яркая. Не спутаешь с могилой». И тогда Вольфрам смеялся, отвечая: «Жизнь от смерти отличить просто: живой еще может что-то изменить». Порой блики разнообразия превращались в яркие сполохи, слепившие глаза, и Саваде хотелось зажмуриться, а еще лучше — сбежать куда подальше и не показываться, пока монотонность снова не захватит мир, но права на побег у него не было. И события сменяли одно другое, сливаясь в странный узор фантастического калейдоскопа. Пару раз Ламбо чуть не взорвал больницу, решив по привычке попытаться убить Реборна. И оба раза Тсуна, издавая странные звуки, из которых ясно было лишь, что он насмерть перепуган, спасал ситуацию, выбрасывая гранаты в окно. Пару раз И-пин смущали медсестры, нахваливая ее самостоятельность и усердие, с которым девочка спасала медперсонал от назойливого «теленка», и каждый раз Тсуна эффектной подачей отправлял девочку в окно, лишь только на ее лбу появлялись странные пятна, отсчитывавшие секунды до взрыва. Девочка-бомба и гранаты стали для больницы столь же естественны, сколь шприцы и таблетки, а Нана улыбалась, глядя на столь бодрого даже во время болезни сына, и игнорировала его стоны, жалобы на жизнь и просьбы дать ему хоть в больнице немного отдохнуть. К кому он обращался, Нана понятия не имела, и удивлялась лишь тому, что обычно фраза: «Когда же меня в покое оставят?» — произносилась обреченным тоном, а взгляд страдальца был обращен к потолку, теперь же Тсуна словно задавал ее кому-то конкретному и, пару секунд постояв в тишине, тяжело вздыхал. Будто кто-то давал неутешительный ответ на риторический вопрос… Вольфрам Фукс любил риторику. Любил философию. Любил ораторское искусство. И еще больше он любил давать ответы на вопросы Хозяина. Однажды мир Савады чуть не переместился из унылой палаты в палату интенсивной терапии, но ситуацию спасло счастливое стечение обстоятельств. Глава Дисциплинарного Комитета простудился и пришел отдохнуть денек-другой в больнице, причем его, как обычно, положили в одиночную палату того же крыла, где лечился Тсуна. И, заметив в коридоре крадущегося, как ночной вор, босса, комитетчик немедленно возжелал развлечься. А если точнее, устроить «веселую жизнь» так раздражавшему его трусливому пареньку, всегда до последнего боровшемуся за своих друзей. Не хищник и не травоядное, Савада Тсунаёши был для человека, делившего мир на сильных и слабых, загадкой. И потому Хибари Кёя звал его «зверьком». Мелкие зверьки ведь порой бывают очень сильны, только вот обстоятельства для этого должны сложиться определенным образом: хомячок укусит человека, если загнать его в угол, но вряд ли обнажит зубы, если всем доволен… И в этот день Саваду приперли к стенке врачи, велев переезжать в соседнюю палату. Вот только он, узнав от Стража, кто так возжаждал его перевода, от переезда наотрез отказался, и это естественно вызвало у Главы Дисциплинарного Комитета волну негодования. «Камикорос», — единственное слово, что сорвалось с губ невысокого японца, смотревшего на босса ледяным взглядом глаз цвета дамасской стали. «Ииик!» — всё, что смог выдавить из себя натянувший одеяло до подбородка Тсуна. А следом за этим глаза блюстителя порядка, жившего лишь по своим правилам, наткнулись на потолок больничной палаты. На серый потолок, изрытый трещинами. Кулаки сжались еще сильнее, губы, и без того слишком тонкие, превратились в полосу, будто каллиграф провел едва различимую черту по идеально чистому, безэмоциональному полотну. А дальше безразличие, скрывавшее раздражение, сменилось на ледяную ярость, и Хибари уточнил, обернувшись к врачу: — Когда здесь последний раз делали ремонт? И почему не сделали его два года назад, когда больница получила средства? Тсуна понял, что казнь через избиение почти до смерти отменяется, и облегченно вздохнул, а комитетчик, бросив боссу: «Потом разберемся», — отправился к главврачу. Не потому, что трещины были столь неприятны взгляду человека, любившего комфорт и удобства, а также чтившего традиции, порой преступая закон. Просто дисциплина была чем-то столь же важным для Хибари, сколь для Орфея была важна музыка. И поэтому осознание того, что часть средств, выделенных на ремонт, возможно, осела в кармане главврача, вывело Главу Дисциплинарного Комитета школы Намимори из себя. К тому же, именно его отец частично спонсировал те ремонтные работы… Вот только Хибари не знал, что денег на ремонт этой части здания не хватило ввиду резко подорожавших стройматериалов, а потому не понимал еще, что наказывать некого, разве что экономику Японии. А Вольфрам, похлопав Саваду по коленке, ехидно протянул: — Смотри, Савада-нии, как господин команданте радеет за порядок в городе! Не побоялся даже превратить себя в глазах горожан в эдакого Цербера, лишь бы город был в порядке. Цени, что такие кадры в твоей организации водятся — вот уж кто точно сможет в Вонголе дисциплину навести! «Разве ей ее не хватает?» — удивился Тсуна мысленно. — А этому гражданину ее, похоже, всегда не хватает, — рассмеялся Фукс. Где-то в другом конце здания Хибари Кёя, не раз спасавший больницу от неприятностей и наведший в ней дисциплину, лечась от простуды, выяснял причину столь безответственного подхода к ремонту. Где-то на другом конце города Нана собирала чужих детей для похода к своему сыну. Где-то в Италии Девятый босс Вонголы сосредоточенно хмурился, читая отчет Реборна о том, что Тсуна стал поразительно прозорлив. А где-то на горизонте времени медленно, но верно подкрадывалась к миру беда, отрешенно слушавшая демонический смех из глубин преисподней. Демоны ведь любят яркие сполохи, сжигающие жизнь дотла. Не то, что не успевшие прогнить люди.

***

Выписка Савады состоялась несколько раньше, чем выписка Гокудеры, а вот Ямамото босса в этом плане опередил, что породило негодование подрывника, засомневавшегося в собственной надежности как «Правой руки». Реборн объявил задание по возвращению сейфа Вонголы и достояния Джотто выполненным, но долго и упорно изводил Тсуну расспросами о том, каким образом парням удалось собрать все подсказки. Лия в этом измерении так и не появилась, а Фукс стал надежным другом Савады, редко вмешивающимся в его разговоры с людьми, но охотно потом, в безопасное время, их комментирующим. А «пароль» от Книги Всезнания перестал вызывать у ее Хозяина отторжение. Первое сентября спешило вступить в свои права, вызвав к жизни страшное понятие, надежно скрывавшееся целый месяц в глубинах памяти Савады. «Школа». Тсуна вздрогнул, посмотрев на календарь и осознав, что скоро начнется второй семестр, полный занудных лекций, бурных перемен, ежедневных подъемов по будильнику и недовольства репетитора не только его ленью, трусостью и слабостью, но и глупостью. Впрочем, ни идиотом, ни слабаком Савада не был, но верить в иллюзию тем проще, чем она тебе выгоднее. И Тсуна свято верил, что «бесполезным тунцом» его зовут неспроста. Правда подобные клички ему всё равно не нравились, однако и менять положение вещей парень не спешил. Распахнув глаза первым утром незаметно подкравшейся к городу осени, мафиози тяжело вздохнул. Серое небо смотрело на него провалами глазниц-туч и чего-то ждало. Спелый апельсин солнца сорвала с горизонта костлявая рука старухи, заправившей в пряжу дня дождь, ветер и холод, и в утренней дымке, идеально подходившей к дате на календаре, однотипные маленькие дома Намимори казались карточными фикциями, способными рассыпаться от малейшего дуновения ветра. Где-то вдалеке прокатился по миру первый грозовой раскат, и Тсуна, повинуясь природному будильнику, заставил себя подняться с кровати. Фукс восседал в компьютерном кресле, словно на троне, отбивая ногой одному ему ведомый ритм, и, глядя в скучный, ровный, слишком банальный потолок, чему-то улыбался. Ветер ворвался в чуть приоткрытое окно, взъерошил волосы одевавшегося паренька, будто рука мачехи, выполнявшей неприятную обязанность, и прошел сквозь призрака. Улыбка Стража стала шире, и на секунду Саваде показалось, будто он рад своему положению, рад, что его кожу не покроют мурашки, стройными шеренгами бежавшие по спине человека… Но наваждение быстро развеялось, а дух, пожелав Хозяину приятного дня, нехотя перевел взгляд на окно. Беззвучно выпустило кресло не опиравшегося на него человека, беззвучно прошествовал тот к прозрачному стеклу, улыбаясь чему-то непонятному. — Сегодня отличный день! — Кому как… Вольф рассмеялся и, уперев руки в бока, пожал плечами. Грядущие события его ничуть не расстраивали. — Ты вполне можешь изменить то, что не устраивает тебя в этой жизни, мсье Савада. Всё в твоих руках. — Если бы это так просто было, — проворчал Тсуна, застегивая манжеты кипенно-белой рубашки, словно призрак укутавшей худое тело. — А что тут сложного? — вскинул бровь аристократ и поправил шейный платок. — Тебя не устраивают твои оценки — учись усерднее, тебя не устраивает, что тебя называют трусом — стань храбрее, тебя раздражает отношение одноклассников — покажи им всем, что они ошибаются. Тебя не устраивает политика страны — стань премьер-министром, ненавидишь свое положение босса мафии — откажись от титула десятого босса, хочешь увидеть мир — отправляйся в путешествие автостопом. Все преграды в жизни человека в первую очередь воздвигает он сам, говоря: «Я не смогу». А ведь он даже не пытался. Скажем, взлететь человек без спецсредств не может, но что помешает ему, мечтающему о полете, накопить денег на полет на воздушном шаре? Есть непреодолимые преграды для некоторых желаний, такие, как земное притяжение для мечтателей о судьбе Икара, а есть препятствия, которые человек способен преодолеть, и весь вопрос в том, хватит ли у него на это сил. А выяснить это можно лишь одним способом. Не попробуешь — не узнаешь. — Да как попробовать-то? — мученически закатил глаза Тсуна, копаясь в сумке. Еще с вечера он собрал вещи, но, памятуя о собственной забывчивости, решил проверить ее содержимое еще раз. — Как выучиться и стать министром, если ты глупый? Как стать героем, если трус? Вольф рассмеялся и обернулся к Хозяину. Снисходительный взгляд синих глаз клейкой лентой приклеился к морщившемуся пареньку, старясь уловить каждое изменение. — Если, — повторил он. — Если, если, если. Глупый? Учись и стань умным. Трус? Развивай силу воли и стань смелым. Под лежачий камень вода не течет, знаешь ли. И если бы я в свое время сказал: «Я ничего не могу, буду лежать сутки напролет на софе», — я не стал бы наследником своего отца. Меня бы просто лишили наследства и изгнали из наших владений. Понимаешь ли, герр Савада, каждый из нас сам выбирает свой путь, однако другие люди его корректируют. Они могут вставлять нам палки в колеса, а могут кинуть спасательный круг. Но лишь от нас будет зависеть, изменим мы курс или продолжим заданное движение. Помнишь законы инерции? Тсуна неопределенно помахал в воздухе руками, и Страж кивнул, верно поняв этот жест подзабывшего физику двоечника. — Представь, что шарик катится по ровной, чуть наклонной поверхности с высокими бортиками по краям. Поверхность очень длинная, никаких искривлений на ней нет, и она неподвижна, — усевшись на застеленную кровать, продолжил Фукс. — А теперь представь, что вдоль поверхности выстроилась шеренга из метких мальчишек с такими же шариками. Наш главный Шар будет катиться ровно, прямо, не сворачивая, потому что его путь был избран с самого начала. В миг, когда он пришел в движение. Но стоит лишь мальчишкам начать обстрел своими шариками, как наш Шар изменит направление движения. Каждый удар будет менять траекторию, будет смещать его в сторону, будет подталкивать его к бортикам. Но скажи, Савада-доно, куда будет катиться наш Шар? — Вниз? — непонимающе глядя на Стража, ответил Тсуна. Вопросительная интонация в голосе выдавала сомнения, как и растерянный взгляд, а Фукс кивнул и, немигающе всматриваясь в глаза Хозяина, протянул: — А куда он катился изначально? — Тоже вниз, — всё еще не понимая, к чему эти аллегории, ответил Тсуна. Уже увереннее, уже спокойнее. — Так скажи, сильно ли изменили мальчишки судьбу Шара? Тишина. А затем робко: — Но ведь он упадет не туда, куда должен был упасть изначально. — Конечно, — кивнул Вольф и усмехнулся. — Но наш Шар не начал подниматься вверх, не вылетел с трассы, перелетев через бортик, не поднялся к небесам. Он упал на некую площадку, что находилась под наклонной поверхностью. Он стремился к ней с самого начала, и он упал на нее, несмотря на обстрел. Да, он упал не точно в то место, о котором мечтал, но всё же место приземления оказалось куда ближе к его цели, чем если бы он, скажем, вернулся на старт и упал по другую сторону наклонной поверхности. Так чем человек, мечтавший о карьере известнейшего программиста, но ставший разработчиком игр в компании средней руки, хуже мечтавшего о том же человека, отказавшегося от мечты и бросившего учебу, пойдя работать в супермаркет продавцом лишь потому, что ему было лень учить язык программирования? Тсуна вздрогнул и опустил взгляд. Посверлив глазами бежевую циновку пару секунд, Савада сжал руки в кулаки и осторожно спросил: — А если тому человеку не дали возможность выучиться? Ну, если он пошел в магазин работать, потому что денег не хватало на учебу или еще что? — Мальчишки могут так сильно метнуть свой шарик в наш, что тот перепрыгнет через бортик и упадет довольно далеко от изначального пункта назначения, — ответил Фукс, снисходительно улыбаясь и не сводя с подопечного немигающий взгляд. — Так что внешние воздействия порой и впрямь уничтожают человеческие мечты. Но понимаешь ли, есть воздействия непреодолимые, а есть те, с которыми человек способен справиться. Вопрос лишь в том, хватит ли у него сил удержаться на доске и не упасть с нее. Впрочем, порой воздействия бывают настолько сильны, что даже самый сильный человек не может с ними справиться. Мечтавший об Олимпиаде бегун не вернется на трассу, если ему искрошит в пыль позвоночник дорожная авария. Но этот самый бегун сможет поучаствовать в паралимпийских играх, если натренирует руки и сможет управлять коляской. И знаешь, я куда больше поражаюсь достижениям паралимпийцев, нежели их куда более популярных собратьев, получивших медали Олимпиад. Стать сильным, преодолев, казалось бы, непреодолимое препятствие, куда сложнее, нежели стать сильным, не встретив таковых. И такие люди вызывают куда больше уважения у тех, кто не понаслышке знает о том, что такое преодоление самого себя. Ведь быть уверенным в себе и идти по дороге, которую выбрал изначально, куда проще, чем испытать боль, но суметь найти в себе силы и бороться за мечту наперекор судьбе. Знаешь, Савада-нии, самое сложное для человека — преодолеть самого себя. Всё остальное преодолеть куда проще. Потому что главный враг наших свершений — мы сами и наше нежелание бороться за мечту. Тсуна вздохнул. Циновка жалобно зашуршала, подчиняясь переминавшемуся с ноги на ногу хозяину, решившему немного ее помучить. Немец усмехался, глядя на растерянного парня и читал в Книге его мысли, разрозненные, лихорадочные, спутанные, но перебиваемые одним элементарным чувством. Ленью. Что делать, если менять свою жизнь лень? Что делать, если добиваться мечты лень? Что делать, если бороться с миром лень? Что делать, если преодолевать лень тоже лень? И как быть, если мотивация для преодоления лени меньше нее самой? Фукс рассмеялся. Поднявшись, он одернул камзол, поправил шейный платок. Изящным движением пригладил слегка растрепанные волосы и пошел к выходу. Просачиваясь сквозь захлопнутую бежевую дверь, он сказал лишь одну фразу. — «Желающего идти судьба ведет, нежелающего — влачит», Савада-кун.

***

Каждое утро школа просыпалась вместе с городом. Город тонул в мареве солнечных лучей, словно ловец жемчуга в океане, и неизменно всплывал на поверхность реальности, лишь только рассвет разлетался на осколки, обнажив синее, а порой и серое, спокойное небо. Школа тонула вместе с городом: с серым камнем мостовых, с жужжавшими, будто рой пчел, толстыми лианами-проводами, с мутными стеклами окон, отражавшими толпы людей, спешивших куда-то, позабыв о покое… День закручивался спиралью, вырывая из небытия ночи все проблемы и тревоги, а затем, совершив нужное число витков вместе с часовой стрелкой каждых часов города, замирал, растворяясь в ночи. И школа, бурлившая разговорами, смехом и скандалами, замирала, погружаясь в сон. Маленький мир копировал большой, изо дня в день отражая в себе улей вечно куда-то спешивших взрослых. Уроки в первый день после летних каникул не принесли Саваде ничего интересного. В отличие от перемен, наполненных веселой болтовней с друзьями, спорами с репетитором, постоянно норовившим затаиться в самых неожиданных местах, и конечно же улыбками, расцветавшими на губах будущего босса Вонголы в секунды, когда мимо него проходила она. Девушка с веселой улыбкой и серьезными глазами. Кому она улыбалась, глядя в окно, кому улыбалась, слушая, как брат в который раз обещает не ввязываться в неприятности, точно зная, что он нарушит обещания? Кому она улыбалась, понимая, что мир вокруг куда сложнее, чем ей пытаются показать? Она обманывала мир так же, как он обманывал ее, или же просто надеялась на лучшее, не веря в сказки, но веря в своих друзей? Киоко Сасагава любила школу. И каждый день, погружаясь в мир бесконечных забот, ощущала себя нужной и важной, способной поддержать и подбодрить, умеющей показать, что верит опасному миру, любящему говорить, что он безопасен, чтобы миру не нужно было беспокоиться еще и о ней. А дома она закрывала дверь карцера на щеколду, открывала учебник и погружалась в мир, столь близкий к миру за стенами школы. Потому что дома всегда было слишком холодно. Слишком пусто. Слишком фальшиво. Кому же понравится ежечасно выдавливать из себя фальшивую улыбку, отвечая на очередную ложь брата, что веришь ему? Школа гудела, собирая детей в ячейки сот-классов; ученики запасались шпаргалками, темами для пустой болтовни и собственными знаниями, нехотя шагая по асфальту, залитому первыми лучами утреннего солнца, к своему улью. Киоко брела вместе со всеми, отставая от умчавшегося до школы бегом брата и старательно обдумывая планы на день. Проследить, чтобы брат не попал в очередную передрягу, помочь друзьям, если у них возникнут проблемы с пониманием материала по ее любимым предметам, поболтать с Ханной, лучшей подругой, о новой кондитерской и занятных рецептах, найденных в сети, во время обеда предложить подруге перекусить на свежем воздухе… ах да, еще непременно пожурить Саваду за то, что они с братиком загремели в больницу, и ненавязчиво поинтересоваться, полностью ли он поправился! И фальшиво улыбнуться, когда Тсуна ответит, что постарается больше в больницу не попадать. Киоко знала, что Савада — частый гость лазарета. Киоко знала, что мафия — не детский сад, и опасностей мафиози не избежать. Киоко знала, что Тсуна и Рёхей врали, обещая не попадать в неприятности. Но она продолжала улыбаться, подбадривая их. Глупо. Наивно. Странно. Но так действенно. Каждый раз, услышав подбадривающие слова подруги, Тсуна на секунду забывал о собственной «никчемности». Каждый раз, не заметив тревоги, скрытой за кивками и улыбками сестры, Рёхей говорил себе, что обязан победить врагов, не получив ни единой травмы, чтобы Киоко не волновалась. И каждый раз сердце девушки, от которой дорогие люди скрывали слишком многое, замирало, стоило лишь ее интуиции прошептать, что над ними снова нависла опасность. Легко или сложно обмануть окружающих, уверив их в том, что ты идиот, верящий в самые наивные, глупые отговорки о том, что битва не на жизнь, а на смерть — простой турнир по новому виду сумо? Легко или сложно переживать молча, спрятав в глубине души собственные эмоции? И легко ли улыбаться, когда хочется разрыдаться, схватить дорогих людей за руки и крикнуть: «Хватит рисковать, вы нужны мне!» Никто не спрашивал Киоко, чего ей стоит вечно притворяться. Равно как никто не спрашивал, что она чувствует на самом деле. И она продолжала играть по правилам фальшивого мира просто для того, чтобы дорогим людям жилось хотя бы на одну сотую легче. Глупый, наивный, странный человек, умевший добиваться цели, наступив себе на горло. Человек, выбравший путь без права на ошибку. Первое сентября махнуло алым рассветным платком растворившемуся в небытии лету, и Намимори зажужжал, словно улей. Школа вторила ему, наполняясь жизнью, полной веселья и разочарований. И лишь Смерть безразлично смотрела на толпы учеников, сновавших по классам и коридорам, отстукивая странный ритм несуществующей для этой реальности ногой. Ногой в кожаном башмаке, украшенном серебристой пряжкой. Стоило лишь Тсуне забежать в класс, как он наткнулся взглядом на Киоко, и губы его сами собой расползлись в широкой улыбке, но парень одернул себя и поспешил к парте у окна. Выгрузив учебники и усевшись на старый, едва слышно поскрипывающий стул, он уставился в окно, на проносившиеся по небу облака… а впрочем, нет. В чуть мутном стекле прекрасно отражалась сидевшая в соседнем ряду Киоко Сасагава, и облака в такой момент интересовали Тсуну меньше всего. Фукс подошел к парте Хозяина и, склонившись к его уху, прошептал: — «Любовь травами не лечится». Тсуна вздрогнул и, возмущенно воззрившись на друга, обрушил на него Ниагарский водопад мысленного возмущения. Вольфрам рассмеялся, пожав плечами и кивнув на Киоко. — Симпатичная девушка. Фигура стройная, манеры грубоваты, но для нынешнего времени довольно хороши, умная, добрая, понимающая. Хорошая хозяйка. Минусы тоже есть, конечно, но плюсы перевешивают. Не понимаю, почему ты столько времени потратил впустую, наблюдая за ней издали и любя украдкой. Так и в сталкера недолго превратиться, вон, уже в стекле ее отражение выискиваешь. Тсуна залился румянцем и спешно закрыл лицо ладонями, умоляя друга прекратить трепать ему нервы, но Вольф лишь усмехнулся в ответ. А затем он снова наклонился к Хозяину и прошептал так, будто доверял ему самую страшную тайну мира: — Знаешь, Савада-доно, у тебя есть отговорка на любое предложение. Ты всегда находишь какое-нибудь «но», «если» или «а вдруг». А жизнь продолжает бежать вперед, и ты скатываешься со старта в пропасть, даже не начав забег. Потому что ты не хочешь сделать первый шаг к своей цели. Боишься? Волнуешься? Уверен, что проиграешь? Лень? Отговорки. Человек лишь тогда делает шаг к цели, когда хочет ее добиться. И если ты ищешь отговорки вместо того, чтобы бороться, это значит лишь одно. Ты не хочешь достичь намеченного финиша. Любить и отпускать, когда любовь обречена, не то же самое, что любить и не бороться, не узнав, был ли у тебя шанс. «А у меня он есть?» — обречено подумал Тсуна. — Не попробуешь — не узнаешь, — ответил Фукс. — А я могу помочь тебе использовать свой шанс, если он у тебя всё же есть. Я ведь всегда на твоей стороне. И Тсуна поверил. Поверил в то, что Страж Книги был на его стороне. Он не ошибся, ведь Стража всегда на стороне Хозяина Книги, но он забыл, почему это именно так. «Тогда… имею ли я право попытаться? Киоко ведь такая классная, она популярная, красивая, спортивная, а я… меня тунцом называют и бесполезным Тсуной, что я могу ей дать вообще?» — звонок слился с печальными мыслями ученика, распластавшегося по парте, как выброшенный приливом ком водорослей. — А может, стоит узнать, что она думает по этому поводу, а не строить собственные догадки? — рассмеялся Страж, глядя на Хозяина немигающим взглядом. Секунды. Минуты. Встать, поклон, сесть. Урок начался. А хоровод мыслей в голове предрешал дальнейшее будущее своего господина. «Поможешь мне, Вольф?» Выбор сделан. — Еще бы. Я всегда тебя поддержу. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит. Человек выбирает свою судьбу сам и строит ее он тоже сам, сталкиваясь с сотнями шариков чужих жизней. И вопрос лишь в одном. Сумеет ли он дойти до намеченной цели или собьется с курса? Хватит ли у него сил в этой гонке не потерять самого себя?..