«Книга Всезнания»

Последний звонок вывел школу из предкоматозного состояния. Усталые, измотанные, отчаянно скучавшие по лету ученики дружно забыли о собственных страданиях и бодро вскинули головы, мысленно расплываясь в довольных улыбках, а учителя, обводя их чуть насмешливыми взглядами, думали: «В первый день после каникул всегда одно и то же». Каникулы цвели в памяти буйным цветом, отказываясь забываться, ведь слишком яркими всё еще были эмоции, полученные от теплых, а главное полностью свободных дней. Дней беззаботного веселья, смеха и мечтаний о бесконечном лете. Осень убила мечты, придавив гранитной плитой реальности. И школа вернула дням заботы, вторя своей коллеге по проводам теплых дней в небытие. — А сейчас, гражданин Савада, Вас будут ненавязчиво пытаться убедить в том, что незачем рисковать жизнью из-за ерунды, — возвестил призрак, опираясь ладонями о несуществующий для него подоконник. «В смысле?» — опешил Тсуна, обводя класс взглядом. Киоко напряженно сжимала кулаки, лишь этим выдавая свое нетерпение, и внимательно слушала последнее напутствие учителя. — В прямом, — отозвался дух, перебивая манну небесную, снизошедшую на учеников, в виде позволения преподавателя идти домой. Киоко тут же обернулась к Саваде, и тот поспешил уставиться на доску. Девушка не спеша встала, поправила юбку, исподлобья косясь на друга, и подошла к нему, растягивая губы в улыбке. — Тсуна-кун, как ты? Вы с братиком давно выписались, но после выписки я тебя не видела, так что… — Я в порядке, Киоко-чан! — краснея, выпалил Савада. Вольфрам закатил глаза и усмехнулся. — Отлично, — выдохнула девушка и, опершись ладонями о парту Савады, продолжила допрос: — Но, Тсуна-кун, почему вы вообще попали в больницу? Ты говорил, Реборн устроил тренировку и вы попали под дождь, но разве можно так заболеть, всего лишь проведя несколько ночей в лесу и попав под ливень? Как так получилось? «Сначала мама допрос устраивала, теперь Киоко-чан!» — мысленно взвыл будущий босс Вонголы, бегая взглядом по полу. Серый линолеум делился на фрагменты черными контурами ромбов, переплетавшихся в причудливый узор. Они были куда интереснее, чем глаза одноклассницы, задававшей провокационные вопросы, а главное — куда безопаснее. — Ну, мы просто сильно вымокли, — промямлил Савада, мысленно моля судьбу о снисхождении. — А в пещере холодно было… Гокудера слишком долго под дождем пробыл, дольше остальных, потому ему было хуже всех. Ну а Мукуро… у него просто осложнения начались. Нам не повезло. — Тсуна-кун, но ведь спальный мешок спасет от переохлаждения, а аптечка — от начинающейся простуды! — возразила девушка, и ее пальцы предательски задрожали. Киоко еще сильнее оперлась о парту ладонями и, пристально глядя на друга, ждала ответ. «Не говорить же ей, что Реборн нам запретил мешки брать?!» — возмущенно подумал Савада и внезапно получил неожиданный ответ. — А почему? — Фукс смотрел в потолок так, словно изучал карту сокровищ Майя, а голос его был безразличен, будто его застали за наиважнейшим занятием и задали вопрос о цене на сыр. «Что „почему”?» — опешил Тсуна, не ожидавший ответа на риторический вопрос. — Почему бы не рассказать мисс Сасагаве, что Реборн-чан не выдал вам мешки? — терпеливо пояснил Фукс. «Но это же подло! — возмутился Тсуна. — Я, фактически, заложу Реборна перед ней! Она верит, что он хороший и не способен причинить нам вред, а я…» — А он хороший? — перебил его Страж и наконец перевел взгляд на своего подопечного. — Скажи, Савада-сама, твой репетитор на самом деле не способен причинить вам вред, или Киоко-тян заблуждается? — Тсуна-кун, почему ты молчишь? — осторожно спросила девушка, выводя Саваду из раздумий. Парень стушевался, промычал нечто невразумительное и наконец ответил: — Я просто слова подбираю, думаю, как бы поточнее объяснить… — Просто скажи, как есть, — подбадривающе улыбнувшись, попросила Киоко, а в глазах ее промелькнула напряженность, волнение и… обреченность. Ей никогда добровольно не говорят правду, и она уже не надеется на чудо. — Ты врешь ей, мсье Савада, выгораживая человека, способного причинить вред тебе и ее брату. Вы оба думаете, что неведение лучше истины, и не понимаете, что она не верит ни единому слову вашей лжи. Вы врете, а она делает вид, что верит лжи, лишь для того, чтобы вы за нее не волновались. Нечестно. Несправедливо. Разве она не заслужила право знать правду? Или ты думаешь, что неведение, сдобренное тонной беспокойства за друзей, лучше четкого понимания происходящего? «Она… знает?!» — Всегда знала. Она не идиотка, а вы плохие лгуны. — Тсуна-кун?.. Тишина. Ученики разбредались кто куда, шумел за окном терявший последние осколки летнего тепла ветер, а Тсуна молчал, изучая черные ромбы, разбивавшие серый монолит пола. Придумывая фальшивые оправдания. Вот только… — У нас не было спальных мешков, Киоко-чан… Неозвученная ложь разлетелась сотней осколков раздавленного калейдоскопа, заискрилась в лучах истины и упала фальшивой мишурой на искреннее непонимание человека, осознавшего, что ему не лгут. Киоко удивленно смотрела на Саваду, поджимавшего губы и жалевшего о сказанном, и в ее глазах медленно, но верно разгоралась радость, а фальшивая улыбка, рухнув на осколки цветных стекляшек обмана, сменилась искренней, счастливой, полной надежд. — Посмотри на нее, герр Савада. Разве ты не видишь, как она рада? — вкрадчивый шепот призрака заставил Тсуну резко поднять глаза и изумленно воззриться на подошедшую вплотную к парте девушку. Интуиция кричала о том, что Киоко рада его признанию, а мысли растерянно кружили вокруг одного вопроса. «Почему она так довольна?» — Но почему у вас не было мешков? — осторожно спросила девушка, всё еще ожидая подвоха, но осмелившись понадеяться на честный ответ. — Она счастлива, мистер Савада. Не так уж сложно сделать девушку счастливой, не так ли? «Но почему?!» Тсуна покосился на Вольфа, но тот лишь поморщился, как морщился всегда, когда не мог дать ответ, и Тсуна на автомате добавил: «Мне нужно это знание! Почему Киоко так радуется? И как мне вообще быть?!» — Она рада тому, что ты впервые рассказал о происходящем без уговоров с ее стороны. Не солгал как обычно, не начал делать из нее идиотку глупыми отговорками, а сказал правду. Всегда оставлял в неведении, заставлял мучиться от догадок, рыдая в подушку и молясь о спасении дорогих людей, а сейчас открыл истину. — Тсуна-кун, что-то не так?.. — Ты не просто сказал правду, но еще и дал этим понять, что доверяешь ей. А раньше она думала, что вы ей не доверяете, считаете бесполезной помехой, и единственное, чем она может помочь — подбодрить вас, не задавая лишних вопросов. Вы издевались над ее чувствами, заставляя нервничать вдвойне, терзаясь непониманием происходящего. Теперь же ты показал ей, что доверяешь, дал надежду на то, что она тоже сможет быть полезна хотя бы одной простой вещью… — Тсуна-кун? Эй! Что случилось? — …она может выслушать и если не помочь советом, то хотя бы взять на себя часть твоих переживаний. А тем, кто не может взять в руки меч, чтобы защитить тело друга, слишком важно попытаться защитить хотя бы его душу. Раскаленными стрелами врезались обличающие слова в совесть слишком доброго паренька. Клювом гигантского орла выклевывали из печени самоуверенности яд слепой веры в непогрешимость собственной лжи. Тисками давили, обращая в ничто, кости иллюзорной веры в то, что жизнь сама собой сложится так, как мы того желаем. Тсуна закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. «Почему я такой идиот?» — Потому что не пытаешься анализировать происходящее. — Тсуна-кун, эй! Саваду потрясли за плечо, и он вздрогнул. Карие глаза встретились с медовыми, полными беспокойства и непонимания. — Прости, Киоко-чан. Прости, что столько времени тебе пришлось за нас переживать. Девушка на секунду нахмурилась, ожидая очередных слов о том, что больше волноваться не из-за чего, но в следующую секунду раздражение сменило непонимание, затем удивление, а затем радость, смешанная с наивной надеждой на чудо. — Я больше не буду скрывать важных вещей, прости. Вольфрам кивнул, показав Хозяину знак «победа», и снова воззрился на ничем непримечательный потолок, вновь будто обратившийся в древнюю карту сокровищ. Тсуна ерзал на стуле, сжимая руки в кулаки под партой и ожидая вердикта подруги, а та пыталась подобрать слова, ища ответ, но не могла произнести ни слова. Просто все схемы и шаблоны, выведенные ею за долгие годы, внезапно полетели в тартарары. И она не знала, можно ли поверить в чудо, или надежду снова прихлопнут каблуком, как раздражающего таракана. — Вы не хотели меня волновать, — осторожно сказала она наконец, теребя манжет пиджака и бегая взглядом по ромбам, только что отпустившим внимание Савады. — Но… если не будешь ничего скрывать, я буду волноваться меньше, Тсуна-кун. Просто я переживаю за братика, за тебя, за остальных… Я не буду мешать, просто не скрывай ничего! — резко подняв глаза, она с надеждой смотрела на Саваду, а слишком громкая, слишком эмоциональная, слишком нервная просьба заставила Тсуну сокрушенно вздохнуть. «Какой же я идиот. Думал, что ей лучше ничего не знать». — Истинно так, друг мой, истинно так, — без тени иронии отозвался Страж. — Киоко-чан, я постараюсь ничего не скрывать больше, — ответил подруге мафиози и добавил: — Только не переживай очень сильно, ладно? Мы влипаем в неприятности, конечно, но справляемся… Твой брат очень сильный, так что не волнуйся, ладно? — Вы все очень сильные. Но не рискуйте понапрасну, — девушка склонилась к Тсуне и тихо спросила: — Вот почему вы были в горах без спальников? Опять сражались? — Нет, это на самом деле была тренировка, — покаянно признался Тсуна, но, заметив, что Киоко поджала губы, поспешил добавить: — Это правда. Просто тренировка была слишком уж экстремальная. Мы оставили все вещи, что взяли с собой, у границы отведенного для тренировки поля, а дальше отправились с пустыми руками. Реборн сказал, что это, вроде как, должно помочь нам научиться выживать в лесу без благ цивилизации. Не знаю, зачем ему такая ерунда понадобилась, мы ведь не собираемся в лесу жить, но он сказал, что это будет полезно. Потому мы и были без аптечки и спальных мешков. Даже зажигалок не было. — Вы всё это время были лишены даже огня?! — ужас, просквозивший в голосе девушке, кольнул совесть Савады, прошептав, что лучше бы он держал рот на замке, но всё же данное слово забирать парень не привык, а потому поспешил пояснить: — Нет, огонь у нас был. Я когда в горах потерялся, научился разводить его без спичек, вот и пригодилось. Мы и рыбу ловили, и даже ловушки сделали, а в них попалась дичь. А еще ягоды собирали. Воду в бамбуковых побегах носили, а спать пришлось у костра, но было холодно. Гокудера предложил сделать «кровати» из сухой листвы, но как раз в этот день пошел ливень, и мы нашли пещеру. Но было поздно — мы заболели, пробыв под дождем слишком долго. Извини, что заставили беспокоиться, никто не ожидал, что такой дождь начнется. Метеорологи ведь предсказывали до конца месяца ясную погоду. — А почему Реборн-кун не отправил вас домой после окончания дождя? — озадачилась Киоко, всё еще ища подвох в словах Савады. — Его не было с нами. Он дал задание и ушел, — признался Тсуна. — А мы хотели вернуться на следующий день, но не могли: землю совсем размыло, в нашем с Мукуро состоянии было до города не добраться. Из-за нас у ребят начались осложнения, прости… Мы еще сутки подождали, заодно парни выполнили задание, найдя спрятанный Реборном сундук, а потом пошли домой. Только уже успели подхватить осложнения. Мы ведь даже отвар из трав пили, а всё равно в больницу угодили… Извини, Киоко-чан, из-за меня твой брат… — Опять винишь себя во всех грехах, — фыркнул Фукс, а Киоко в ту же секунду перебила Тсуну и с улыбкой, искренней и понимающей, сказала то же самое, но другими словами: — Не вини себя, Тсуна-кун. Это не твоя вина. Никто ведь не знал, что погода испортится, а если бы предсказания метеорологов сбылись, вы не заболели бы. Это непредвиденная случайность, тут никто не виноват. — Разве что метеорологи, — хмыкнул Страж и добавил: — Савада-сан, не упускай шанс. Предложи проводить ее немного и рассказать о вашем приключении. Ей будет интересно, поверь. Тсуна икнул и покосился на Стража, а девушка удивленно вскинула брови и спросила, что случилось. Мысли в голове мафиози забегали подстреленными антилопами, снося всё на своем пути. «Как мне быть? Как быть? Как быть?!» — Не терять шанс и решить наконец, хочешь ты добиться ее любви или нет, — внес рациональное предложение в сумятицу мысленного водоворота Хозяина Страж. Тсуна глубоко вздохнул и, наконец подняв глаза на Киоко, краснея, как вареный рак, пробормотал: — Киоко-чан… Я… это… ну… — Тсуна-кун? Склонив голову на бок, Сасагава удивленно смотрела на замявшегося одноклассника, отчаянно сминавшего край пиджака. Русые волосы, ложась на плечи солнечным водопадом, искрились в лучах дневного света, а медовые глаза затопляло волнение, смешивавшееся в причудливый коктейль с надеждами, внезапно получившими шанс на претворение в реальность. «Я не могу не попробовать». Решение наконец-то не только обрело форму. Оно сделало первый шаг к исполнению мечты. — Киоко-чан, а хочешь, я немного с тобой пройдусь и расскажу, как мы клад искали? — на одном дыхании выпалил Савада и, сжав кулаки так, что костяшки пальцев побелели, зажмурился, ожидая немедленного отказа. Киоко растерялась, покосилась на ждавшую ее у выхода Ханну и, наконец, ответила: — Хорошо, давай пройдемся вместе. Правда, Ханна половину дороги вместе со мной обычно проходит, так что пойдем втроем? Появившаяся было в сердце парня надежда рухнула обломками старого дома с прогнившими сваями. «Вот так всегда», — подумал он и кивнул, поднимаясь и быстро сгребая в сумку учебники. — Тогда я предупрежу Ханну-чан, и мы будем ждать тебя внизу! — улыбнувшись другу на прощание, Киоко умчалась в неизвестность, а Тсуна тяжело вздохнул. «Зря надеялся», — обреченно подумал Савада, застегивая «молнию» на массивной сумке. — Отнюдь, — отозвался Вольфрам. — Ведь фройляйн Ханна пройдет с вами лишь половину дороги. А ты можешь идти с леди Киоко ровно столько, сколько будет длиться твой рассказ. Побольше деталей, побольше подробностей, и ты проводишь ее до самого дома. «Я не смогу! — заливаясь краской, подумал Тсуна и посмотрел на друга полными ужаса глазами. — Как же я с ней наедине?..» — Но предлагая проводить ее, ты как раз рассчитывал остаться с ней наедине, — перебил Хозяина Фукс. — Не обманывай себя в собственных желаниях и иди до конца, раз уж сделал первый шаг. Или ты хочешь сказать, что друг Вольфрама Фукса, первого сына барона Фукса, Второго Стража Книги Всезнания — это человек, не держащий слова, данного самому себе? Впервые Тсуна услышал в голосе барона металл. Впервые увидел в вечно спокойных, уверенных, но мягких и будто слегка отрешенных глазах непоколебимую решимость. Впервые Тсуна осознал, что перед ним не просто «старший брат», как Дино Каваллоне, не просто друг, как Гокудера, не просто уставший от жизни человек, любящий смотреть в потолок, но видеть что-то иное, как порой любил смотреть на вечернее небо Реборн, сжимая в ладони символ своего проклятия — пустышку аркобалено. Перед ним был аристократ до мозга костей, презиравший любого, нарушившего свое слово. И почему-то в памяти Тсуны всплыл образ другого аристократа. Принца-потрошителя Варии, Бельфегора Каваллини. И на секунду Тсуна подумал, что они чем-то неуловимо похожи. Жестокостью? Пренебрежением ко всем, кто был им неинтересен? Понятиями чести? Нет. «Они всегда идут до конца, несмотря ни на что». Тсуна вздрогнул от собственных мыслей и встряхнулся. Фукс смотрел на него всё тем же пристальным, немигающим взглядом, а на губах его не было и тени улыбки, и почему-то Саваде внезапно безумно захотелось стать сильным и решительным. Просто потому, что он всегда восхищался окружавшими его сильными людьми, и всегда считал, что ему не стать похожим на них. А вот сейчас один из этих людей вдруг сказал, что видел в нем того самого решительного человека, не пасующего перед трудностями, каким он хотел быть. И Тсуна понял, что не хочет потерять это ощущение. Ощущение того, что в тебя не просто верят, но и не простят неверия в самого себя. — Я не отступлю, — сказал он. Голос дрогнул, уверенность — нет. Потому что Савада Тсунаёши не хотел сомневаться. Обледеневшая сталь исчезла из глаз аристократа, на губах его появилась извечная добродушная улыбка. Он кивнул и, подмигнув Хозяину, отвесил ему шутливый полупоклон. — Идем, а то заставлять девушек ждать — дурной тон, — обычным спокойным голосом сказал он. — И не заставляй меня больше задавать глупые, лишние вопросы, Савада сяньшэн. Я в тебя верю, не подводи меня, сомневаясь в самом себе. Фукс двинулся на выход, огибая несуществующие для него парты. Легкие, невесомые шаги плавно отдаляли его от единственного живого человека в давно опустевшем классе. А Тсуна смотрел ему вслед и думал о том, что хочет быть похож на своих друзей, способных идти по жизни с высоко поднятой головой. И в его душе осторожно поднимала голову надежда. Надежда на то, что и он может стать сильным. «Но почему ты не слушал, когда друзья говорили, что ты не бесполезен?» — спросила бы у него Лия, будь она здесь. И в Книге Всезнания она увидела бы простой и понятный, но такой неправильный ответ. «Потому что я боялся, что они говорят это лишь для того, чтобы меня подбодрить. Они слишком добрые, чтобы назвать меня бесполезным, и слишком в меня верят, не обращая внимания на недостатки. Реборн же говорит, что я бесполезен, видя то же, что и они, и никогда не хвалит». Лия рассмеялась бы, уточнив, почему же тогда глупый смертный поверил призраку, и увидела бы в ответ очередную банальность. «Потому что Фукс о моих минусах говорит так же легко, как и о плюсах, и всякий раз указывает на них, порой даже укоряя. Друзья же ни в чем меня не обвиняют, только подбадривают». Смешно, но верить людям, отчаянно желающим тебе блага, а потому старающимся не наступать на больные мозоли, сложнее, чем тем, кто в равной степени указывает и на твои промахи, и на твои победы. А может, это закономерно. Но одно было точно — Савада Тсунаёши захотел измениться, а Фукс, читая его эмоции в Книге, думал о том, что человек, желающий добиться своей цели всем сердцем, непременно начнет свой путь к ней. А первый шаг — самое сложное и самое важное, то, на что решиться сложнее всего. И если его всё же сделать, лишь начнешь набирать скорость, а значит, цель постепенно будет становиться всё ближе. И немец довольно улыбался, размышляя о том, что сильный, решительный Хозяин подходит Книге Всезнания куда больше, нежели не верящий сам в себя; а человек, добивающийся своей цели, идя до конца, как бы больно и тяжело ни было, подходит в компаньоны барона фон Фукса куда больше, нежели отступающий перед малейшей трудностью. «Я помогу тебе перестать бояться самого себя, герр Савада. Это — моя цель, а я всегда добиваюсь своего». Тсуна выбежал из класса, спеша навстречу собственной, наконец-то поставленной цели.

***

Словно разверзстая пасть доменной печи изливало беспощадный жар на многовековой слой песка безоблачное небо. Солнце подбрасывало уголь в шахту, бледная, чуть синеватая атмосфера рассылала огонь по всему чреву этого бескрайнего монстра, а крохотные существа, казавшиеся небу соринками на бесконечном пустынно-желтом полотне, изнемогали, чувствуя, как вместе с потом испаряются и их жизни. На их коже вместе с солью оставался лишь возраст. И с каждым годом возраст этот становился лишь страшнее, а соль лишь сильнее разъедала смуглую кожу. Египет окутывали похоронные бинты песка, охраняли саркофаги раскаленного воздуха, венчали пирамиды бледно-голубого, будто покрытого пылью — или прахом? — неба. Он застыл в этом царстве вечного зноя, будто сфинкс, возлежащий посреди пустыни, и лишь изредка, раз в столетие, стряхивал с себя монотонную дрему и оглашал мир страшным рыком. Тогда небо улыбалось своему духу-хранителю и плакало градом стрел, пуль и бомб. А земля дрожала, словно встряхиваясь, с насмешкой разбрасывала песок, будто свадебный рис, и замирала, покрывшись сотнями уродливых разломов, трещин, воронок. Язвы от слез небес не заживали долго. Куда быстрее люди заживляли раны в собственной численности на землях Египта. А время неслось вперед, и лишь замолкал очередной вооруженный конфликт, сфинкс вновь впадал спячку. На очередную спокойную сотню лет… Мужчина лет тридцати, спокойный и уверенный, как Колосс, стоял на холме и взирал на Великие пирамиды. Они сливались с горизонтом, выделяясь на алеющем закатом небе лишь темными контурами, лишившимися облицовки в угоду смертным, посмевшим ограбить почивших фараонов. Горячий, как дыхание дракона, ветер ерошил некогда идеально уложенные светлые волосы, превращая их в жалкое подобие живой шевелюры Медузы Горгоны. Атлетическая фигура этого Колосса, слишком бледного для мира вечных песчаных бурь, была недвижима, и лишь усмешка порой всплывала на тонких губах, шелковистых, ничуть не обветрившихся, будто не знавших сухости, заполонившей мир вокруг. Вот только серые глаза, спокойно, уверенно и равнодушно смотревшие на великий памятник времени, последнее уцелевшее чудо древности, не улыбались. Они отказывались смотреть в прошлое, глядя лишь вперед. В будущее, которое этот человек предпочитал строить сам. — Дивный вид, когда-то я могла лишь мечтать насладиться им. Тонкие изящные ладони легли на плечи мужчины, скрытые тонкой белой рубашкой. Будто пальцы пианистки легли на костяную усмешку рояля. Быстро, словно паучьи лапки по жертве, пробежали пальцы по белому шелку, скользнув по спине не поведшего и бровью скульптурного божества. — Знаешь ли, моя нимфа, я предпочитаю более живые пейзажи. Вернее, более насыщенные. Мне нужно действие, иначе моя жизнь покатится в Тартар. А я собираюсь добраться до Олимпа. — Ты рискуешь стать Нарциссом, лелея надежды свергнуть Зевса, — коварно улыбнувшись, ответила женщина. Черные волосы ее разметались по плечам, словно иссохшие водоросли, забытые приливом на берегу. Пальцы замерли на лопатках собеседника, и она прошептала ему прямо в ухо: — Мне это нравится, иначе было бы совсем неинтересно. — Мой нарциссизм против твоей жестокости, что сильнее? — Губы, мягкие, словно губы младенца, исказила беспощадная гримаса Калигулы. — Полагаю, время, — прошелестела женщина и обняла своего спутника, прижавшись щекой к его плечу. Колосс нахмурился, улыбка отравителя исчезла с его губ, как и равнодушие Фернана Мейсонье растворилось в глазах, из солнечно-летних превратившихся в предгрозовые. — Хм. Пожалуй, стоит посодействовать идеям повстанцев по сносу этого монумента, — протянул он ровным и тягучим, будто патока, голосом. — Они жаждали взорвать эти пирамиды, так что я даже решил было помочь, но вспомнил о других делах… Думаю, стоит вернуться к данному вопросу. Храм Десяти Тысяч Будд разлетался на куски довольно феерично, возможно, и здесь революционеры сумеют устроить любопытное шоу. — Как хочешь, это твоя жизнь, твой мир, твои правила, — пожала плечами сладкоголосая сирена за его спиной. — Решать тебе. Вопрос лишь в том, принесет ли это тебе прибыль, как уничтожение Храма. — Именно это и стало решающим фактором, — и вновь ухмылка отравителя, задумавшего свести в могилу еще с десяток-другой смертных. — Пока, полагаю, нам здесь ловить нечего и пирамиды не принесут прибыли, так что нас ждет другая страна. На этот раз куда более цивилизованная и менее жаркая — я наконец-то смогу надеть пиджак. — А мне больше нравится, когда ты лишь в рубашке, — рассмеялась женщина, отступая и любуясь последним даром Восьми Чудес Света потомкам своих создателей. — Меньше похож на банкира, меньшее количество простого народа начинает подозревать, что ты слишком богат, для того чтобы быть обычным человеком. — Нимфа, из меня не вытравить это даже нищенским рубищем! Я ведь аристократ. — Некогда обнищавший род обрел достойного продолжателя: он стал во много раз богаче! — Именно так. Но родовые поместья и земли я возвращать не собираюсь, деньги сейчас лучше хранить в чем-то мобильном. Ситуация в мире неспокойная, — мужчина рассмеялся удачной шутке и обернулся. Где-то вдали прогрохотал громовой раскат. — О да, и мы сделаем ее еще взрывоопаснее. Но почему ты решил на этот раз взяться за столь нестандартную задачу? Ближний Восток и страны третьего мира — это наша извечная вотчина, но Италия… Сирена обернулась к городу, смотревшему на древние Пирамиды, памятник самого Времени. Карие глаза полыхнули предвкушением, и она улыбнулась. Земля содрогнулась, словно отвечая на ее немой призыв, мольбу о ярких поминках всех тех, кто уничтожал сейчас город, политический строй и самих себя. — Понимаешь ли, без прогресса нет жизни. А я не собираюсь умирать, застряв в болоте. — Серые глаза равнодушно взирали на столбы пыли, поднимавшиеся к небесам. — Решил покорить новые горизонты? — Именно так. Очередной стон израненной земли заставил пирамиды печально вздохнуть, сетуя Сфинксу на то, что люди так и не осознают, как же быстро их деяния стираются во времени. Сфинкс не ответил: он уже готовился к новой спячке, точно зная, что великая страна песков будет существовать независимо ни от желаний смертных, ни от благоволения природы, ни от самого наличия или отсутствия на мертвых песках последнего Чуда древнего зодчества. Египту ведь покровительствует сам Ра, сжигая его дотла и возрождая, как сгорал каждый вечер и рождался каждое утро солнечный диск. — Потому мне с тобой так интересно, Клаус. — Взаимно, Диана. Хотя знаешь, имя древнеримской богини охоты тебе не подходит. Тебе бы куда больше подошло имя «Фурия» или «Мегера» — богиню мщения ты мне напоминаешь куда больше. — Почему же? — рассмеялась невеселым смехом, похожим на раскаты колокольного звона, вглядывавшаяся в серые столпы пыли итальянка. — Охотиться на людей я люблю ничуть не меньше, чем мстить им. Карие глаза безразлично скользнули по догорающему в жарком мареве, охваченному войной городу. Грохот взрывов заглушал стоны раненых, слишком тихие, чтобы достичь слуха людей, похожих на божеств, но слишком громкие, чтобы их не услышал страж пирамид с львиным телом и человеческой головой. Вот только отвечала на стоны лишь тишина. На горизонте показалась крохотная точка, стремительно увеличивавшаяся в размерах. Черная букашка разрасталась, будто пиявка, напившаяся крови, и вскоре превратилась в гигантского дракона, летевшего на огромных крыльях-лопастях, вращавшихся с немыслимой скоростью. «Паф!» — фыркнул дракон, изрыгая из пасти пламя. «Бом!» — похоронным звоном отозвалась земля, принимая бомбу. Очередная уродливая язва украсила тело Египта, сравняв несколько домов с землей. Блондин смотрел на взметнувшийся к небу прах, как Македонский смотрел на поверженных персов. И Колосс на глазах у сфинкса превращался в Ареса, упивающегося победой на поле брани. А затем пыль развеялась, и Арес перевоплотился в Аида. Спокойно и равнодушно провожали серые глаза оседающий пепел, будто следили за песком в древних часах. Тартару главное — подсчитать души, попавшие в него, к чему им сопереживать? — Тогда идея немного расшевелить тайный мир мафии тебе должна прийтись по вкусу, — переведя взгляд на всё раздававшийся в размерах, как грозовая туча, вертолет, наконец сказал он. — Несомненно. Но с какой бы семьи нам начать? — отозвалась она. — Главное не спешить, моя нимфа. Терпение — залог успеха. Нельзя кидаться на крупную добычу, не уничтожив ее мелких приспешников. — А еще нельзя бросаться на сильную добычу, не ослабив ее, — рассмеялась Диана. Вертолет опустился на песок, притворившись безобидным черным вороном. Люди, заигравшиеся в божеств, синхронно усмехнулись и направились к укрощенному хищнику. Им предстоял долгий, но увлекательный перелет мимо погруженных в Тартар гражданских войн городов. А ветер неспешно засыпал следы на песке, шепча сфинксу, что время и впрямь всегда побеждает…