«Книга Всезнания»

«Книга Всезнания. Фолиант Абсолюта. Гримуар Совершенства. Имен ей будет дано несметное количество, но лишь те, кто посмеет обладать ею, узнают ее первое имя. Имя, которое откроет ее истинную суть. И книга, созданная демоном Бельфегором, гением открытий и изобретений, станет даром смертным и проклятием их. Творите великие дела, сейте на Земле технический прогресс, упивайтесь властью! И грешите. Поддавайтесь собственным порокам, предавайтесь лени и отдавайтесь демонической книге, созданной в глубинах Ада! Будьте собой, смертные. Будьте людьми. А эта книга поможет вашему грехопадению. Ведь абсолютное знание — это абсолютная власть. А абсолютная власть — это путь в Преисподнюю. Откройте же книгу Бельфегора! И встретьтесь лицом к лицу с собственными пороками. А трое стражей демонического фолианта уберегут его от вашего гнева, когда вы осознаете, куда ведет путь всезнания…»

***

Первый день летних каникул, в этом году пришедшийся на двадцатое июля, выдался на удивление солнечным. Жара стояла неимоверная, даже птицы старались укрыться в тени листвы, лишь бы не летать под палящим зноем. Раскаленный асфальт делал жар еще нестерпимее, а земля ждала дождей, с тоской и надеждой глядя в небо… в безоблачное небо, словно насмехавшееся над ней. В молчаливом безветрии замерли дома небольшого города Намимори, деревья его парков и, казалось, даже сам воздух. Но у храма на окраине жизнь всё же давала о себе знать: с тяжкими вздохами, глядя на плавящийся под палящим солнцем асфальт и едва передвигая ноги, к ступеням высокой лестницы подходил парень лет шестнадцати. Белая футболка от пота казалась приклеенной к спине, а обычно взъерошенные каштановые волосы мокрыми прядями липли ко лбу и щекам. В карих глазах юноши застыло выражение беспросветной тоски и обреченности, а всё дело было в том, что с утра мать попросила его пройтись по магазинам, отнести ее подруге свежеиспеченный пирог, затем отправить письмо в Италию — отцу несчастного, измученного жарой школьника, а в завершение сходить в храм и повесить табличку с пожеланием успеха отцу, ведь тот недавно писал, что собирается приехать, и женщина очень не хотела срыва этих планов… А вот Савада Тсунаёши, целый день вынужденный бродить по чуть ли не сорокаградусной жаре, уже готов был сказать: «Да не приезжай вовсе, отец! Только дайте мне отдохнуть под кондиционером!» Но всё же Тсуна со вздохами брел к храму, потому как, не выполни он указания, и мать одарила бы его полным тоски взглядом, а репетитор устроил бы Ад на Земле. Получать же подзатыльники от элитного киллера мафии, являвшегося его тренером и домашним учителем, Тсуна не хотел, как, собственно, не хотел он и расстраивать Нану, но в этом он ни за что бы не признался. — Ну почему опять я? И почему погода такая жуткая? Ладно, еще немного… Начав восхождение на высокую каменную лестницу, парень подумал, что дождь сейчас был бы для него лучшей наградой — даже фирменные такояки Наны не казались сейчас такими желанными. Наверное, потому что в жару не очень-то хочется есть, но учитывая, что стряпня Наны заслуженно пользовалась огромным успехом среди друзей ее сына, такие мысли могли показать знающему человеку всю безысходность и отчаяние готового растечься по асфальту и испариться парня. Однако дождя не предвиделось, а потому он продолжал восхождение, едва передвигая ноги. И это стало причиной очередной за этот неудачный день неприятности — Тсуна споткнулся. А в следующую секунду он уже летел вниз, успев лишь сдавленно вскрикнуть. Падение замедлили ветви деревьев и кустов, неизменно заполонявших склоны холма уже много десятилетий. К счастью, Тсуна помнил о традициях, потому поднимался в храм не по центру лестницы, а с краю, и, упав, повалился не на каменные ступени, а в кусты. Пара кувырков вниз по склону, пара вскриков, и, наконец, падение прекратилось. Тсуна лежал в тени деревьев, потирая ушибленные бока и горестно вздыхая, а сень деревьев шептала, что отдых в чаще — куда более приятное занятие, нежели восхождение на холм с целью написать бесполезную табличку с пожеланиями. Нет, Савада верил в божеств и даже порой в приметы, особенно в неудачные, но, зная характер собственного отца, он был уверен, что и в этот раз Савада Ёмицу не доберется до Японии. Ведь у главы специальной развед-организации крупнейшей мафиозной семьи Вонгола было слишком много дел, слишком мало свободного времени и слишком непостоянный характер. И отменять приезды домой для него было так же естественно, как во время этих самых приездов пытаться хоть немного помочь сыну вжиться в роль будущего босса Вонголы и стать сильнее. Правда, методы Ёмицу выбирал довольно своеобразные, и спарринги с отцом Тсуна запоминал надолго, а потому особым желанием встретиться с родителем не горел. И отчасти именно поэтому тень деревьев сумела убедить его отдохнуть хотя бы немного… Закрыв глаза и растянувшись под кустом, Тсуна подумал, что всё же порой даже от его неудач есть прок: сейчас он лежит в относительной, едва различимой прохладе, а это куда лучше, чем играть в альпиниста и покорять вершины в виде крутых лестниц. Тишина умиротворяла, жара утомляла, духота вызывала сонливость, и парень сам не заметил, как темнота поглотила его. И почему-то в этой темноте, в абсолютной темноте сна, он вдруг увидел алые сполохи. Словно пламя вырывалось из мрака, разрывая ночную мглу и развеивая ее на доли секунды. А затем эти алые сполохи гасли, языки пламени исчезали, не давая рассмотреть себя получше, и оставляли мглу беспросветной. Снова. И так раз за разом, вспышка за вспышкой, и почему-то этот сон не был ни расслабляющим, ни восстанавливающим. От него хотелось лишь одного — проснуться. Но на это сил, казалось, уже не было… Открыв глаза, Тсуна не сразу понял, что проснулся. Темнота вокруг стояла пугающая, но вспышек алого не наблюдалось, да и не была она настолько непроглядной, как во сне — в свете луны проглядывали контуры деревьев и кустарника. Парень осмотрелся, и с губ его сорвался тяжкий вздох. Очередной. — Реборн опять устроит мне выволочку, а мама будет причитать, что я не должен задерживаться, не предупредив… Ааа, ну за что мне всё это?! Прилег поспать… И ведь теперь даже табличку не повесишь — придется завтра идти сюда снова. Кошмар… Пожаловавшись лесу на судьбу-злодейку, Тсуна встал, кряхтя и разминая ушибленную, затекшую от спанья на земле спину, отряхнулся и направился вверх по склону: надежда на то, что завтра ему не придется идти в храм снова, всё же еще тлела в его душе. Пробираясь через плотный кустарник, парень пожалел о том, что так далеко откатился от лестницы — почему-то она в пределах видимости появляться отказывалась, а крутой склон всеми силами норовил повторить отнюдь не грациозное падение жалкого смертного, решившего покорить возвышенность. Минут через пять кусты начали редеть, и Тсуна прибавил шаг — надежда на скорое возвращение домой, казалось, гнала усталость прочь. Вот только в следующую секунду парень пожалел о собственном решении подняться к храму: споткнувшись о корень дерева, он полетел на землю, но… вместо того, чтобы снова покатиться по склону холма, оказался в небольшой расселине, которую можно было бы назвать размытым талыми водами оврагом, если бы не форма — яма была круглой. Кусты здесь не росли, деревья тоже, глубиной овраг был чуть больше человеческого роста, а диаметром примерно метра три. Пологие склоны позволили бы попавшему в ловушку спокойно из нее выбраться, но Тсуне от этого легче не было: второй раз за день он упал с высоты собственного роста и прокатился по склону. Оказавшись распластанным на земле, парень потер вновь ушибленные бока и подумал, что сегодня на удивление несчастливый день — всё же обычно ему не везло, но не настолько. — Еще и брюки на колене разорвал, теперь Реборн с меня точно три шкуры спустит. Что за день такой? Словно весь мир против меня ополчился! Поднявшись, Савада осмотрелся и горестно вздохнул. Яма оказалась ничем иным, как эхом далекой войны — это была воронка от бомбы Второй мировой. Тсуна помнил, как еще в средней школе учителя упоминали, что Намимори тогда подвергался бомбардировкам и вокруг храма до сих пор можно было найти осколки снарядов и даже воронки — все снаряды из земли достать было просто невозможно, а воронки не стали заравнивать, то ли оставив на память потомкам, то ли просто поленившись — всё равно в этот лес мало кто ходил. Более точные подробности Тсунаёши бы уже не вспомнил, зато он отлично помнил, как в прошлом году наткнулся на такую вот воронку с друзьями и человек, вызывавший в нем белую зависть своим интеллектом, его «Правая рука» Гокудера Хаято, прочел целую лекцию о том, что ходить в темноте рядом с храмом опасно: можно упасть в воронку и сломать ноги. — И почему я никогда не слушаю Гокудеру? — риторический вопрос сорвался с губ парня, и он с очередным тяжким вздохом побрел по залитой лунным светом воронке. Трава смягчала звуки шагов, ночной воздух приятно холодил разгоряченную кожу, тело ломило от ушибов, а настроение парня достигло отметки «хуже быть не может». Вот только оказалось, что может. Впрочем, это как посмотреть… Взбираясь на четвереньках наверх, Тсуна вскрикнул от боли — что-то острое впилось в его ладонь. Раздвинув густую траву, он обнаружил нечто странное: из земли торчал край металлического ящика, явно очень старого, испещренного узорами, и эти узоры накрепко приковали взгляд усталых карих глаз. Алые сполохи. Тсуна вздрогнул. Захотелось убраться от этого ящика куда подальше, а в памяти всплыло название «Ящик Пандоры». Вот только продолжения мысль не получила: Савада Тсунаёши учился из рук вон плохо, и древнегреческие мифы надежно обходили его разум стороной, отказываясь запоминаться. Нет, он не был ни глуп, ни бесполезен, как частенько говаривал Реборн, — просто будущий десятый босс крупнейшего мафиозного клана был очень ленив и предпочитал мангу учебникам, а учить уроки для него было каторгой. Узоры на «Ящике Пандоры», по которым, казалось, лишь секунду назад плясало багровое пламя, манили своей изящной красотой, не давая взгляду скользнуть дальше. — Ну… Если я маме эту коробку подарю, она же рада будет. Да и вообще, я и так весь грязный, штаны порвал, рубашка в земле… Может, если принесу ей эту коробку, она хоть не особо разозлится? А может, там вообще клад? Тонкие пальцы коснулись земли. Светлая кожа казалась идеально белой в свете звезд и полной луны. Ногти впились в траву. А в следующую секунду комья земли начали вылетать из-под рук парня, во все глаза смотревшего на странные символы и неспособного отвести взгляд. Где-то вдалеке ухнула сова. Отозвалась лаем бродячая собака. Ветер зашелестел кронами деревьев. А карие глаза будто обезумевшего парня роняли на землю крупные соленые капли. Тсуна не мог даже моргнуть, и слезы расчерчивали его щеки, размазывая по ним грязь, но парень этого не замечал. Алые блики, пляска огня на изящных узорах. Последнее усилие, и коробка была вырвана из земли — Саваде повезло, что она была закопана неглубоко, да и земля вокруг не была утоптана. А впрочем, «повезло» — излишнее в данной ситуации слово. Как только ящик освободился из плена, наваждение рассеялось. Не было больше на рисунках танцующих огней, да и сама чеканка не казалась уже столь прекрасной — парень держал в руках небольшую, размером с энциклопедический словарь, металлическую коробку, грязную, местами опаленную, покрытую затейливыми, но излишне угловатыми узорами. Единственное, что в ней было необычного — отсутствие ржавчины. Но это легко можно было бы объяснить каким-нибудь особым сплавом… если бы шкатулка не была стальной. Однако Тсуна об этом не знал, а потому, стряхнув с добычи остатки земли, горестно вздохнул. — И ради чего старался, а? Ладно, не бросать же ее, раз выкопал. Черт, теперь Реборн еще большую головомойку устроит: наверняка уже утро скоро! Вот только стоило лишь парню подняться, как коробка открылась — перехватив ее, он нажал на едва заметный рычажок, и крышка распахнулась. Порыв холодного, пронизывающего до костей ветра взбудоражил лес. Писк мышей, лай собак и уханье сов прорезали тишину. А в следующую секунду всё стихло, и парень, переведя взгляд на содержимое коробки, чуть не застонал от разочарования. В серебристом металлическом плену скрывался алый бархат, на котором покоилась небольшая книга в черном переплете. Она была лишь чуть больше ладони Тсуны и ничем примечательным не отличалась — ни тиснением, ни потрепанностью, ни новизной. Это была обыкновенная книга в черной кожаной обложке, без названия, не слишком старая, но и явно не новая, а потому кладом ее назвать решился бы разве что Гокудера Хаято — фанат мистики и всего необычного. — Вот черт! А я-то надеялся, в этой коробке что-то ценное будет. Ну всё, теперь мне точно конец. Ну что за день?! Поморщившись, парень закрыл ящик и продолжил путь к вершине холма, благо, она была недалеко. Через десять минут он уже осматривался в храме, но о табличках ночью речь идти не могла, а потому Тсуна, вяло передвигая ноги, двинулся к лестнице. Этот день побил рекорды неудач, и всё, чего хотел парень, — принять горячую ванну и зарыться с головой под одеяло. Непритязательные мечты непритязательного человека. Вот только мечты имеют способность развиваться, и, получая малое, человек начинает мечтать о большем, а границ у его желаний не имеется… Родной дом встретил Тсунаёши тишиной и мирной, сонной атмосферой. Поднявшись на второй этаж, парень убрал коробку под кровать и направился в ванную. Реборн, раньше ночевавший в его комнате, последние полгода спал отдельно — в соседних апартаментах, потому как после падения проклятия, превратившего взрослого человека в ребенка, новое тело лучшего киллера мира мафии начало расти, и спать в гамаке рядом с кроватью ученика теперь казалось ему не лучшей идеей. Тсуну это только радовало, но ежедневные побудки в стиле «пинок, подзатыльник и обещание превратить бесполезного Тсуну в величайшего босса Вонголы» никуда не делись, а потому относительная ночная свобода имела вполне конкретные временные рамки, да и нанести ночной визит бывший проклятый аркобалено запросто мог. Вот и торопился Тсунаёши с принятием душа, как только мог, — нарваться ночью на разборки ему не хотелось. А потому, оставив грязную одежду в корзине для белья, он чуть ли не бегом примчался в свою комнату и, нырнув под одеяло, закрыл глаза. Но сон не шел: ушибы болели, ссадины чесались, а сон в лесу давал о себе знать относительной бодростью, которую не могла уничтожить даже усталость. Повозившись в кровати минут десять, парень почесал кончик носа и решил, что раз уж в комнате он один, а сна ни в одном глазу, то можно рассмотреть находку поближе — это всё-таки куда интереснее, чем бесцельно глазеть в потолок. Включив ночник, Тсуна вытащил из-под кровати ящик, извлек из него книгу и припрятал коробку обратно — на всякий случай, а точнее, на случай вторжения в комнату солнечного аркобалено. Луна, врываясь в незашторенное окно серебристым светом, выхватывала из полумрака стоявшую у подоконника односпальную кровать с замершим на ней худощавым шатеном, а блеклое свечение расположившегося на единственной прикроватной тумбочке ночника озаряло небольшой низкий столик в центре комнаты, разбросанные по полу томики манги и единственную книгу в толстом переплете, которую Тсуна держал в руках. Черная кожаная обложка на ощупь казалась удивительно шелковистой и будто бы теплой, но никаких изображений или хотя бы названия Тсуна на ней не нашел. Открыв первую страницу, он обнаружил чуть желтоватый лист, в центре которого расположилась пятиконечная звезда, вписанная в круг, причем казалось, что коричневый рисунок выполнен чернилами, а не напечатан в полиграфии. Но следующая страница оказалась девственно чистой, равно как и остальные — удивительно тонкие, слегка пожелтевшие от времени листы не содержали абсолютно никакой информации и даже не были пронумерованы. Покосившись на будильник и подумав, что делать в четыре утра всё равно нечего, Тсуна пересчитал листы, коих оказалось триста тридцать три, и, подивившись на их поразительную плотность при такой толщине, осторожно подергал первый чистый лист за край. Острая боль пронзила левый указательный палец, и парень зашипел, правда, скорее от неожиданности, но всё же достаточно громко. Пара алых капель упала на тонкий лист. Раскатистый гром, прорвавшись с улицы, сообщил о том, что недавний ветер всё-таки пригнал в Намимори тучи. Савада всполошился, заметался по кровати в поисках платка, перевернул одеяло и подушки, затем смахнул капли пальцами, лишь размазав их по листу, чей край оказался острее бритвы. Платок он так и не нашел, а страница была безнадежно испорчена, и потому, в который раз посетовав на собственную неуклюжесть и неудачный день, парень спрятал книгу обратно в ящик. Укрывшись одеялом с головой и держа палец во рту, он думал о трех вещах: почему кровь не останавливается, как объяснить матери испорченную одежду и что делать с книгой. Ответ на первый вопрос искать не пришлось — через пару минут кровь остановилась, ответом на второй стало решение признаться во всем, кроме нахождения странной книги, ведь врать Реборну было невозможно — он буквально видел людей насквозь, а вот что делать с находкой Тсуна так и не придумал. Сон наконец-то вступил в свои права, погружая невезучего парня в спокойную, умиротворяющую темноту и прогоняя от него назойливые мысли и лишние треволнения. А в комнате сгущались сумерки, куда более темные, чем мгла за смеженными веками будущего босса величайшего мафиозного клана.