Кит

У Митча никогда не было такого парня, как Скотт. Его никто никогда не любил так, как Скотт. Он никогда не просыпался утром от того, что кто-то гладил его волосы или целовал запястье. Скотт никогда не злится без причины, не обижается из-за ерунды, не дает трещину или слабину, он такой хороший, искренне хороший, как маленькая добрая девочка. Скотт верит в добро и идеальных людей, он видит этого идеального человека в Митче. Он умный и сильный. Митч сам не понял, как влюбился. В первый раз, когда он признался Скотту в любви, на кухне, после того как они переспали, он соврал. Или думал, что врет. Он не был влюблен в Хоинга на самом деле, но верил, что с этим человеком ему будет хорошо. А теперь он его действительно полюбил. Митч видит в своем парне самое лучшее, что вообще может быть в человеке. Да, обижается, да, устраивает скандалы, но на самом деле причина всегда одна. Нет, не ревность. Нет, не ненависть и не обида. Нет, Скотт ни в чем не виноват. Просто Митч до судорог в кишках боится потерять Скотта. И он сам не заметил, как это произошло. Грасси часто врет своему парню. Когда говорит, что хорошо себя чувствует, но на самом деле земля уходит из-под ног из-за боли где-нибудь в районе ребер. Или когда говорит, что слишком замотался на работе и забыл что-то сделать, хотя Митч никогда ничего не забывает. Но самая большая и обидная ложь, по его мнению, была, когда он рассказал Скотту о своих парнях. Он не рассказал про самого первого и теперь боялся, что мама расскажет, хотя она нихрена не знает. Почти. Ну, может, одну треть от того, что было на самом деле. — Я должен был вчера тебе кое-что сказать, но не выдалось момента. Вчера, когда я приехал на занятие, я там встретил Майкла. Того парня, про которого я тебе рассказывал, моего бывшего. Где-то внутри что-то неприятно крутит от этих мыслей. Может, он не смог бы, допустим, избить этого Майкла, но, сука, морду бы серной кислотой точно залил. — Которого ты избил, я помню, — тихо говорит Митч, как будто что-то другое ему остается. — Да. Он пристал ко мне. Я сказал, что не свободен, но ему похуй, не пойму, чего он добивается, но, в любом случае, я с удовольствием врежу ему еще раз. Не знаю, зачем я тебе это все говорю, но… между нами ведь нет секретов? Митч устало прикрыл глаза и на секунду задумывается о том, сколько на самом деле не говорит Скотту. — Нет. Я люблю тебя. А вот это правда. — Я тоже люблю тебя, детка. Спокойной ночи. Митч сам не понял, как влюбился в Скотта. Однажды он проснулся утром и полчаса смотрел, как красивые плечи Хоинга мирно поднимаются и опускаются в такт дыханию, а хмурый утренний свет отражается от щетины и серебрит лицо. Митч, конечно, не художник, но в этот момент так и подмывало запечатлеть момент на бумаге, рядом с теми рисунками, где спит сам Грасси. Ему, вообще-то, очень нравится, когда Скотти ласково называет его бусинкой. Когда говорит эти свои милые вещи. Когда целует в висок, ох, особенно когда целует в висок. Митч всегда был целеустремленным ребенком. Он так, блядь, или иначе, но добьется своего. Он выроет землю и ляжет костьми, пойдет по головам и душам, убьет, но, сука, получит то, что хочет. Он может идти к цели годами и сделаться стальным, он может ничего не чувствовать и скрываться за стенами от людей, но он получит желаемое и только тогда сможет спокойно дышать. Уже идет седьмой год, как он выполняет свой план переезда в Нью-Йорк, откидывая любой вариант иного исхода событий. Просто парень знает, что он пожертвует чем угодно, лишь бы проснуться однажды в спальне, окна которой смотрят на Бродвей. Или статую свободы. Или на Центральный парк. Да просто на Нью-Йорк. Но неожиданно на него нагрянула еще одна цель. Заполучить Хоинга. Забрать к себе в постель, укутать с ногами и головой в десятиметровое одеяло, приковать к батарее и никогда не выпускать, чтобы никто не смотрел, не дышал на его, его, только его Скотта. Особенно какой-то там уебан Майкл, нахуй шел, да. Скотт занят, помечен, зарезервирован и не сдается в аренду. Этим утром Грасси, на удивление, ладно, на очень большое удивление, проснулся один. Это, скорее, даже настораживало. Он нашел Скотта, Нэл и малыша Уайатта на кухне; оказывается, мама сделала свой фирменный омлет с сыром и паприкой. Они о чем-то тихонько разговаривали, кажется, о чем-то не особенно приятном. — Доброе утро? — Митч обнял маму и обогнул стол, вешаясь сзади на Скотта и оставляя легкий поцелуй у того за ухом. — Почему притихли? Я вам мешаю? — дежурно улыбается и сам понимает, насколько это фальшиво выглядит. — Нет, что ты, милый, доброе утро, — сразу поправляется Нэл. Митч за последние года жизни в доме выучил мать с ее отмазками наизусть. Кажется, он попал не в бровь, а в ебаный глаз. Они так похожи с Джесс. — Садись завтракать, панда. Скотта так легко раскусить не получится. — Как скажешь. — Митч встает и накладывает себе еды. Хоинг выглядит подозрительным, и это до пиздеца раздражает брюнета. — Как спалось, мам? — Чудно, спасибо. Очень удобный диван. Твой кот часто там спит, да? Он ночью пришел ко мне и так уставился, я даже немного испугалась. — Он у нас, — Митч подчеркивает это слово, — довольно пугающий. Но вообще да, он иногда там спит и всегда проверяет, чтобы гостям было уютно. Недавно у нас ночевал сын одной нашей знакомой, так Уайатт спал с ним в комнате всю ночь, ребенку всего пять лет, вроде. Но вообще Уайатт всегда спит с нами. Он выделяет эти слова не для Скотта и даже не для мамы, а, скорее, для самого себя. Просто чувствует напряженность Скотта, и это заставляет волноваться. — Это мило. Он всегда был так к тебе привязан. Это ж сколько ему лет? — Около двух, малыш еще. — Помню его совсем котенком, я тогда впервые приехала к тебе в Лос-Анджелес. — Дальше Нэл обратилась к Скотту. — Кот был размером со сжатый кулак, крохотный, лысый, мерзкий, и у него были ужасные выпученные глаза, но Митч выхаживал его, как ребенка. Носился с ним везде, как одержимый. Теперь-то вон какой красивый вырос. Да и кот ничего. — Женщина усмехнулась собственному остроумию, и Скотт не сдержал улыбки в ответ. Митч чувствует себя тут явно лишним, но виду не подает, садится рядом с Хоингом и берет его вилку. Блядь, да он только табличку на лоб парня не повесил еще, что это его собственность. Но никто, кажется, не замечает, что сейчас что-то идет не так. Вечером Нэл улетела. Обняла Скотта и Митча, расцеловала обоих в щеки, сделали общее фото, и она пошла на посадку, а парни вернулись домой. Митч не выдержал прямо в машине. — Да что с тобой такое? — Со мной? — Скотт выезжал со стоянки с очень угрюмым выражением лица. — Это ты мне скажи, что с тобой? Ведешь себя весь день, как дебил. — Нет, я просто… Просто хотел, чтобы мама увидела, что я живу хорошо, но ты такой весь из себя пиздец замкнутый и обиженный, не знаю, я не знаю, ясно? Я не понимаю, что произошло за последние двенадцать часов! — Митч. – Хоинг кинул на брюнета грозный взгляд, и тот мгновенно заткнулся. Выехал на шоссе и через километр продолжил: — Ты, кажется, переутомился. Не понимаю, о чем ты говоришь. — О, возможно, твоей бесстрастной морде? Ладно, может, раз ты говоришь, что все нормально, то так и есть. Да нихуя не нормально. — Отлично. — Отлично. Заедем в магазин? Нужно купить курицу, салат. Скотт жмет плечами и кивает, внутри ликует. Ничего, Митч теперь хотя бы поймет, каково это — жить с человеком и не понимать, что с ним творится. Каково это, когда у твоего парня от тебя стремные тайны. Когда ты сам не понимаешь, что происходит и вся ситуация в руках кого-то другого. Даже когда ситуации просто нет. Скотт чувствует, как Грасси бесится, но все же молчит. Он же мистер Благоразумие. Все всегда под контролем, потому что он все знает наперед, но что будет, если в систему заползет двухметровый светлый таракан-художник? Митч ловит себя на мысли, что боится. Дома звенела тишина между ними, Митч ушел готовить, Скотт — доделывать эскиз. Словно супружеская пара, живущая в глубокой ненависти последние лет десять. В усталости друг от друга. Грасси настолько расстроен этой ситуацией, что кажется, будто земля вот-вот уйдет из под ног. Он все всегда держит под контролем. Под контролем. Он уже не выдерживал и, замахнув стакан вина, пошел в комнату. — Я приготовил ужин, — Грасси самому противно, как его утреннее «мы» сменилось на «я», — ты идешь? — Пока что нет. Подождешь полчаса? Или ужинай без меня. Бусинка не нашел, что ответить, и тупо стоял в дверном проеме, соображая. — Я не буду ужинать вообще. Скотт знал, что разговора не избежать. Глубоко вздохнул, отложил рисунок и развернулся к Митчу. — Ладно, давай поговорим по поводу сегодняшнего? — Считаешь себя охуенным мастером решения конфликтов? — Считаю себя тем, кто тебя любит. Меня беспокоит то, что ты весь день напряжен и ведешь себя, как дебил. Я думал, так нужно, чтобы доказать Нэл, что ты хорошо здесь обустроился, но, очевидно, нет. —Потому что ты вчера рассказал мне о том, что к тебе пристает твой бывший, а сегодня ведешь себя так, словно я тебе чужой. Ты не все мне сказал? Ты что-то к нему чувствуешь, а я заебал тебя за эти полгода? Последние слова так резанули по уху Скотта, что он практически почувствовал, как течет кровь из перепонок, и от этого чувства хочется орать, бить стены. Но все порывы он сдерживает. Скотт должен хоть раз в жизни сдержать свои эмоции, чтобы снова не остаться в пешках у Митча. — А ты все мне говоришь? Всегда и все, да? — Я не лгу тебе! И когда я говорю, что я люблю тебя, то именно тебя я имею в виду! — Да? — Скотт встал, все еще сдерживая накопившуюся ярость, и начал рыться у себя в рюкзаке. — А что ты имеешь в виду, когда говоришь, что собираешься в Нью-Йорк через два года? Он кинул небольшой файл с несколькими бумагами на комод прямо перед Митчем. Анкета на подачу документов в университет. Заявления на сдачу экзаменов. Удовлетворительный ответ на прошение подачи документов. Митч молча на все это смотрел. — Их нужно сдать не позднее марта, Митч. Чтобы сдать экзамены летом, начать обучение в сентябре. Этого года. Первый экзамен в июне, через шесть месяцев, я даже испытательный срок не успею пройти толком. Когда ты собирался сказать мне об этом? И собирался ли вообще? — Скотт, я не… — Ты обвиняешь меня в том, что я что-то тебе недоговариваю, а сам уже спланировал план бегства в Нью-Йорк. И что бы было, если я не наткнулся на это сегодня утром? — Я не собирался бежать от тебя, с чего ты взял? Я хотел сказать тебе, как только придет заявление. Я хотел поговорить об этом всем после отъезда матери, хотел убедиться, что ты готов на это. — На что? — На то, чтобы уехать со мной! Это большой шаг, как ты не понимаешь? Ты должен быть уверен в этом, и я должен быть уверен в человеке, с которым поеду туда, где останусь на всю жизнь. — Поэтому ты не сказал мне, что уезжаешь через полгода? Что уже решил все? — Все, хватит, меня это заебало, какого хрена ты так прицепился к Нью-Йорку? То, что я не обсуждаю с тобой планы относительно него, ты ставишь наш отъезд под вопрос, боишься затрагивать эту тему, хватит! Мы живем вместе уже шесть месяцев — это приличный срок. Решай прямо сейчас: либо ты едешь со мной в Нью-Йорк хоть завтра, либо мы расстаемся. Я не собираюсь это обсуждать. Я люблю тебя, действительно люблю, по-настоящему, но я не смогу отказаться от переезда, и жить тут до старости я тоже не смогу. Я перееду в августе, с тобой или без, но ответ хочу знать прямо сейчас. У Скотта от злости пальцы сжались в кулаки и брови были сведены в одну плоскую линию, он имел такой грозный вид, что Митч начинал побаиваться, но внутри Хоинг чувствовал, что трескается. Он привык к Лос-Анджелесу, ему здесь нравится, но Бусинка прав, как всегда и во всем. Если ты хочешь иметь будущее, то нужно что-то делать ради него каждую минуту. Единственное будущее, которое он хочет, стоит прямо перед ним и трусится от страха и злости. — Да. Я с тобой. — И больше эта тема не поднимается? — Если ты больше не будешь ничего от меня скрывать. Митч слабо улыбнулся, подошел ближе и крепко обнял Хоинга под ребрами. — Ладно. Прости. Теперь ты знаешь абсолютно все. Скотт теплыми руками стиснул шею и плечи Грасси. — Все не все, но я надеюсь, что могу доверять тебе. И, неба ради, Митч, ты никогда не заебешь меня и не надоешь мне, я ведь говорил тебе это и скажу снова: никогда. Жизнь без тебя была отстоем. В мире, полном дерьма, у меня есть ты, и я не позволю ни чему с тобой случиться, случиться с нами. Только доверься мне. Митч в ответ только потерся щекой о грудную клетку своего художника, в очередной раз отметившего, что, проживи он с Митчем хоть сто лет, все равно между ними всегда будут целые мили непонимания и недоверия. Но он его любит.