Для них это нормально

Извращение? Я не думаю, что это можно так назвать. Для них это нормально. Нормально, когда Клаус лежит в наполненной почти кипятком ванной, а Элайджа сидит рядом на коленях. В руке у него большой, украшенный каменьями кубок, в котором теплая кровь очередной жертвы. Элайджа наплевал на свои, обычно выглаженные рубашку и брюки — сейчас это абсолютно не важно. Сейчас рукава закатаны по локти, штанины в складках, которые разгладить будет довольно-таки проблематично. Плевать. У него сотни костюмов. А Клаус у него один. Край кубка прижат к пухлым губам Клауса, на лице которого блаженная улыбка. После очередного глубокого глотка по его щеке, к шее, струится алая жидкость. Пачкая. Заостряя на себе внимание. И Элайджа попадается — засматривается. В очередной раз он засматривается на своего брата. В очередной раз Клаус замечает, и в очередной раз на его лице мягкая и слегка смущенная улыбка. Элайджа откидывает голову Клауса к бортику ванной и держит, прижимает, в это время продолжая поить его кровью, которую так любит братец. Клаус видит, как Элайджа закусывает губу, сдерживаясь из последних сил. Когда кубок почти пуст, Элайджа убирает его — отшвыривает и отпускает себя. Отпускает, потому что сдерживаться больше сил нет. Потому что от желания своего собственного брата трясутся руки. Вся выдержка сейчас подорвалась, словно фундамент многоэтажки. А ведь если подумать, то можно заметить, что и Элайджа основан на выдержке. На терпении. Элайджа прижимается губами к пульсирующей вене на шее брата, втягивает кожу в себя, прокусывает, посасывает. Клауса ведет от прикосновений брата. Его голова и так опрокинута, но кажется, что этого мало: он пытается сильнее откинуться, сильнее открыться. Отдаться. Элайджа перемещается на подрагивающий кадык, захватывает его губами, облизывает, затем ведет языком до губ, прижимается, сразу же сплетаясь с горячим языком Клауса. На лице гибрида все та же мягкая улыбка, а его руки уже прижимают к себе. Рубашка Элайджи мокрая, она прилипла к груди, спине, а Клауса это только радует. Ему не нравится, что брат скрывает свое потрясающее тело под слоями этих проклятых костюмов, а сейчас зрелище не для слабонервных. Элайджа поднимает брата и тот встает на колени — так же, как сам Элайджа. Отстраняется и что-то ищет на полу, но Клаус, нетерпеливый, горячий и мокрый Клаус тянет его обратно за влажный галстук, вновь целует, прижимается, трется. Такие сильные руки Элайджи сейчас плавно скользят по подкаченному телу, будто плавят кожу, прожигают ее. На секунду Клаусу кажется, что руки брата пропитаны вербеной. Поцелуями Элайджа спускается ниже, к шее, ключицам. И Клаус не может сдержать стона, когда чувствует ладонь, сжимающую его ягодицу и зубы, пронзающие тонкую кожу шеи. Дыхание учащается, а голова начинает кружиться, поэтому Клаус сильнее сжимает пальцы на рубашке брата, сильнее дергает и срывает в конце концов. Пуговицы, оторванные с корнем, разлетаются по кафелю, попадают в воду, но на это тоже сейчас плевать, ведь у Клауса есть доступ к бархатной коже. Моментально воспользовавшись этим, он отправляет руки на грудь брата. Гладит, то еле касаясь, даря ощущения легкой щекотки, то вдавливает пальцы в кожу, словно пытаясь соединиться, то царапает, оставляя красные полосы на разгоряченной коже. Элайджа чувствует весь пыл брата на себе. Все его стороны, все его нутро. Это не может не льстить, ведь лишь ему Клаус доверяет, как себе. Лишь ему готов отдаться во всех смыслах. Элайджа рывком поднимается, подхватывает брата, заставляя того скрестить ноги у себя за спиной, и прижимает к ближайшей стене. По белесому телу Клауса бегут мурашки от контраста, ведь только что он был в горячей ванной, а теперь прижат к холодной стене. Но губы Элайджи, такие горячие губы, такие желанные, сейчас согревают его поцелуями, руки прижимают к себе за талию, вынуждая выгибаться, касаться, а возбужденная плоть трется о накаченный живот, истекая смазкой. И Клаус срывается: он трется уже более откровенно, можно сказать провокационно, чем вызывает тяжелый и громкий выдох Элайджи, пальцы которого уже аккуратно поглаживают анус Клауса. -Черт возьми, давай же, - гибрид и правда готов был взять все в свои руки, но Элайджа резко входит в него двумя пальцами, проталкивает их глубже, раздвигает, растягивает. Клаус протяжно стонет, хватается за плечи Элайджи и прижимается губами к скуле, опаляя горячим дыханием. Через минуту Клаус сам насаживается на влажные пальцы, просит большего, практически умоляет. Видеть такое состояние Элайдже довелось впервые. Но несомненно ему это нравится — причем это слабо сказано. Клаус вдруг резко спрыгивает на пол — от чего ежится, ведь кафель был еще холоднее стены — и прижимает к себе Элайджу, расстегивая ремень его брюк и, еле справляясь, сдергивая их вниз вместе с бельем. Элайджа выпутывается из одежды и вновь прижимается к горячему телу брата, но на этот раз грубо, жестко, властно целуя. Покусывая язык, терзая губы зубами — не клыками. Быстрым движением он разворачивает Клауса лицом к стене проводит раскрытой ладонью по спине, скользит ниже, оглаживает, сжимает ягодицы. Раз — удар. Два — стон. Вскоре действия сливаются и каждый удар по ягодицам сопровождается гортанным стоном или всхлипом. И все бы шикарно, но Элайжда не собирается больше ждать. Он раздвигает ягодицы брата и входит резко, но медленно погружается внутрь. Так же медленно выходит, почти до конца. Движения размерные, глубокие, до простаты, до хаотичного звука соединения двух разгоряченных тел, до вскриков Клауса, просьб о большем и скулежа. Но Элайджу на «размеренно и плавно» долго не хватает, поэтому он начинает уже откровенно вбиваться в перевозбужденное тело, которое отдавалось ему, само шло в руки, само подмахивало движениям. Клаус вскрикивает каждый раз, когда Элайджа вгоняет член до основания, когда рука случайно-неслучайно проходится по стоящему колом члену. Элайджа сильнее прижимает брата к стене, дабы зафиксировать его, не дать возможности на импровизацию, нарушение его, Элайджи, планов. В итоге Клаус практически не может двигаться, а Элайджа плавно проезжается по руке брата и сплетает их пальцы; вторую же руку он опускает на изнемогающий и подрагивающий член Клауса. Гибрид был готов кончить, но рука на его члене плотно сжимается запрещая, мучая. В конце концов Элайджа сдается: ослабляет хватку, двигаясь рукой по влажному члену брата, но тут же грубо вцепляется в трапецию, прокусывая, заставляя вскинуть голову, закатить глаза, открыть рот в хрипящем стоне и излиться на руку. Испачкать ее и свой живот вязким семенем. Элайджа кончает на пару мгновений позже Клауса, зажмуриваясь, отдаваясь эйфории и ярким пятнам в глазах, входя до конца, изливаясь внутрь будто горящего брата. Чуть отдышавшись, Элайджа выходит из Клауса, облизывает все еще кровоточащую трапецию и поворачивает голову брата к себе, нежно, на сколько способен, целует. И это так странно, так контрастно, но это ослепляет каким-то чувством внутри. Чувством доверия, чувством любви. Как ни странно они способны на любовь. Тем более себе подобных. Некоторым временем позже Элайджа и Клаус наслаждаются горячей водой в той же ванной, с которой все началось. Элайджа медленно, немного лениво, ласкает плечи, грудь, ключицы брата, иногда целуя его в висок и нашептывая какие-то теплые фразочки, вызывая мягкую, смущенную улыбку. До порозовевших щек и ямочек на них, которые хочется зацеловать, до отведенного взгляда, который бегает по помещению, не находя себе места. И Клаус вновь поворачивается, вновь припадает к мягким губам и закрывает глаза. Впервые от наслаждения и теплоты, а не от горести и слез отчаяния.