Матушка Эм

Теплый, сладкий запах свежей сдобы наполнял ноздри и вселял спокойную радость в душу. Было около десяти утра, и владелица кондитерской-трактира-гостиницы, которую весь город знал как матушку Эм, спускалась в основной зал, чтобы проследить за подготовкой к началу рабочего дня. Распахивались ставни, открывались окна, охранник и вышибала Эрих снимал со столов тяжелые и основательные дубовые стулья (печальный опыт первых лет заставил в свое время раскошелиться на них), протирались столы, подметались и мылись полы, были спущены и очищены от нагара и оплывшего воска круглые люстры и заправлены новыми свечами. Прислуга споро наводила порядок, готовясь к наплыву покупателей. Через полчаса примерно должны начать появляться первые из них. Наконец, когда был наведен порядок, Эм успела за это время проверить еще раз, на свежую голову, вчерашнюю выручку и удовлетворенно кивнуть. Хороший вчера был день и без происшествий. Эрих снял защитные экраны с невиданной до матушки Эм придумки – большие стеклянные витрины с тремя прозрачными полками, на которых выкладывалась вся сладкая продукция, и металлическим поддоном, в который засыпался лед, чтобы пирожные, печенья, всевозможные конфеты и прочие милые желудку радости не портились. Кроме того, ввозился ларь с двойными толстенными стенками, между ними тоже было полно льда и нем в металлических формах хранилось редкое лакомство – мороженое нескольких сортов, такого выбора не увидишь и у самого курфюрста. Щитки нужны были на вечернее и ночное время, чтобы куда более буйные и пьяные посетители не разбили витрин. Это сейчас, в дневное время, заведение матушки Эм будут посещать благочестивые бюргеры с домочадцами, прохожие и парни, ухаживающие за приличными девицами, в которых их помимо всего прочего интересуют размеры приданого, а вот вечером здесь собирается иная публика. Поварята уже вставляли в витрины первые подносы с выпечкой и конфетами, кондитерская, полная солнечного света, с колышущимися на окнах легкими тюлевыми занавесками приобрела весьма благочинный вид. Эм прошла на кухню, чтобы проверить работу, отследить как управляющий принимает продукты с подвод, пришедших из соседних деревень, рассчитаться за них, нацарапать это на бумажке, чтобы затем внести записи в огромные счетоводческие книги. Она перекинулась веселыми словами с работниками и тут обратила внимание на странное поведение одной из официанток, та буквально старалась не дышать и держаться подальше от плиты, где жарилось в кипящем масле тонко порезанное тесто, потом его откидывали на гигантские дуршлаги, перекладывали на блюда, где обливали медом или обсыпали сахарной пудрой и дроблеными орехами. - Марта, а ну-ка пойди сюда! – Молодая женщина вздрогнула от резкого возгласа, и притихшие работники смотрели, как они скрываются в одной из кладовок. - Марта, скажи мне, ты опять залетела? – И взгляд Эм уперся в стройную талию, затянутую в тонкое сукно форменного платья и обвязанную лентами белого передника. Марта побелела, но кивнула утвердительно. - Ну, что мне с вами делать? – с тоской произнесла Эм. – Разве я не давала тебе снадобье? Или вы с Ульрихом решили, что двоих вам не достаточно? Не успеваете выйти на работу, как опять с пузом. Вы уж решайте, хотите ходить брюхатыми или работать. - Матушка Эм, мы с Ульрихом решили попытаться в последний раз мальчика родить. - А если опять девчонка будет? Что тогда? - Матушка Эм… - голоса Марты заметно дрожал. Их хозяйка была из той редкой породы, что беременных работниц не выгоняла, они у нее работали, пока могли, обычно месяца до седьмого, чтобы затем через полтора месяца после родов вернуться. Марта сама приносила своих девочек в одну из дальних комнат, где оставляли детей остальные девчонки и где за ними присматривала старая вдова, похожая на нахохлившуюся ворону, и бегала их кормить в короткие перерывы. Но Эм же выдавала снадобье, предотвращающее беременность с тем, чтобы они все-таки работали. В итоге получилось, что работниц у матушки Эм было больше, чем в большинстве подобных заведений. Часть из них подменяла тех, что с детьми, кроме того была работа в две смены. За те же деньги, что и везде, работали здесь меньше. И это делало ее трактир одним из самых желанных мест работы в городе. Конкуренты крутили у виска и говорили, что она разорится с таким отношением к людям. Однако разговорам этим было уже много лет, а заведение матушки Эм было одним из самых процветающих. - Матушка Эм, ну, этот последний, точно. - Ладно, фиг с тобой, все равно от вашей дури никуда не денешься, - философски заметила Эм. – Рожать тебе когда? - Еще семь с половиной месяцев. - Кирстен к этому времени точно вернется, - прикинула хозяйка. – Ладно, разберемся. А когда собиралась сообщить мне о столь радостном событии? - Ну, на днях. - Ага, на днях. Ладно, иди. В отличие от большинства «приличных» заведений, где к женщинам применялись поистине драконовские меры по соблюдению их «чести», Эм на такие вещи смотрела сквозь пальцы, лишь бы это не доставляло проблем ее детищу, но ни один гость не мог протянуть по пьяни лапы к ее девочкам, и это знали все. Впрочем, если дело шло по любви и взаимному согласию, она не возражала. Но даже последняя посудомойка могла отбрить любого из посетителей, будь он хоть наместником, который тоже, случалось, захаживал сюда с супругой и дочкой. Хотя понятно, что не в таком окружении приударять за кем-то, да и не в его возрасте. А был он далеко не молод. Эм постояла, машинально проверила окорока и прочие копчености, хранящиеся в этой кладовке и вышла в кухню. Потом было посещение прачечной, вежливое раскланивание с первыми гостями, быстрые записи в книги всех вчерашних поступлений и сегодняшних расходов. Эм оставила некоторую сумму в потайном стенном шкафу и приказала закладывать одноколку. Ей еще предстояло посетить банк и оставить там выручку. И она сделала себе пометку, конец месяца, так что надо сесть посчитать налоги и отвезти их в ратушу. Эрих немного сонно улыбнулся ей, он сидел на табурете при входе и оглядывал посетителей. Сейчас он был одет вполне презентабельно - в рубашку с пышными рукавами, со шнурованным кожаным жилетом, темные штаны и высокие сапоги. Вечером он останется без рубашки, позволяя потенциальным драчунам оценить его внушительную мускулатуру, к тому же он тогда уже будет не один. Он единственный, не считая самой Эм и ее управляющего, кто работал с утра и до поздней ночи, и если в дневное время он был практически деталью интерьера, чаще пребывая в состоянии бдительной дремоты, то вечером это был спокойный и очень опасный охранник. Эрих наотрез отказался, чтобы она нашла ему подмену хотя бы на утро. И он постоянно торчал здесь, когда он успевал поддерживать себя в хорошей форме, для нее осталось загадкой, пока однажды она, не сумев заснуть почему-то как обычно после обеда, а она спала в это время, как самое тихое, когда работники сами могли справляться, чтобы быть в состоянии находиться здесь допоздна, не вышла на закрытый участок на заднем дворе и завороженно уставилась на смертельно опасный танец, что исполнял ее вышибала. Его тело текло и струилось, под смуглой кожей играли длинные мышцы, казалось, он мог изогнуться в самую немыслимую позу, играя и переливаясь из одного состояния в другое. В его руках выписывали жужжащие пируэты два острейших меча, превращая его в смертоносную тень. Она смогла оценить усилия, что он прикладывал для подобной тренировки. Сейчас глядя на него, такого расслабленного, сложно было заподозрить в Эрихе грозного, смертоносного хищника с колоссальным запасом сил. Иначе чем объяснить его существенно пониженную потребность в отдыхе? Эм улыбнулась в ответ и пошла к ожидающей ее на улице одноколке. Она являла собой редкий экземпляр независимой женщины, и это отражалось даже в ее внешности. Скажем, штаны на женщине, если она не воин, что было редкостью, и о таких возмущенно шептались по углам, и не маркитанка в военном обозе, мягко говоря, не приветствовались, но она носила только их, пусть и очень широкие, практически как юбка, туго затягивая ремень на талии. Обычный ее костюм составляли подобные неодобряемые штаны, белая блузка, нередко с пышным жабо, и темный жакет, в прохладную погоду к этому добавлялся плащ на меху, заговоренный на водонепроницаемость и не пропускающий ледяные ветра, гуляющие в Бабенбурге в зимнюю пору. Темно-каштановые волосы, собранные в тугой узел на затылке, позволяли увидеть достаточно гладкое и чистое лицо, практически без морщин, а это было достижением, учитывая ее возраст, на котором иронично сверкали большие темные глаза. Особой красотой оно, может, и не отличалось, но привлекало к себе внимание и запоминалось лучащейся силой, спокойствием и уверенностью. Сейчас путь Эм лежал в банк, где она, переговорив с угодливо расшаркивающимся перед выгодной клиенткой клерком, оставила почти все деньги. Охрану она с собой брала, полагаясь на более надежные средства. Затем она поехала проверять свои аптеки. У нее их было три, все они торговали как готовыми составами, мазями и настойками, так и отдельными видами трав, кореньев и прочего лекарственного сырья, в том числе очень редкими. У нее был свой маленький аптечный цех, куда приносили собранные травы, где покупали привозные травы у проверенных людей и готовили лекарства. Там работало всего три человека, но она их очень ценила, и им позволялось многое из того, что не спустилось бы с рук никому другому. Большинство рецептов передала она им сама, многое они принесли от своих учителей, кое-что придумали сами. Две женщины и один мужчина, точнее, уже глубокий старик. Эм в любом другом случае побоялась бы подпускать такого к изготовлению лекарств по одной простой причине – такой может выпить соки из чего угодно, в том числе и из препаратов, портя их, делая практически бесполезными, если не ядами, но это было редчайшее исключение из правил, когда старик Абрахам сохранил не только ясный и удивительно гибкий для своего возраста ум, зрение, хорошее здоровье, но и, казалось, неиссякаемую энергию. Эм с наслаждением вдыхала запах сухих трав в самой большой своей аптеке, расположенной на краю благородного квартала. Вездесущий аромат проникал даже в небольшой светлый кабинетик для управляющего, где она проверяла записи и подсчитывала деньги, торговый зал был затемнен и прохладен, чтобы не портились лекарства. Покупателями сюда приходили в основном слуги аристократов и богатых купцов, поначалу пытающиеся поддержать свой гонор цветами домов своих хозяев. Но с них быстро была сбита спесь, и теперь здесь все и оба продавца, и их покупатели разговаривали тихо и вежливо. Ей нравилась сама атмосфера этого дела, навевая воспоминания и о том, как ее когда-то давно учили разбираться в травах, и как она только открыла на пробу первую свою аптеку, и как самолично экзаменовала и заготовщиков, они же фармацевты, и продавцов. Она постоянно очень жестко контролировала качество сырья, с которым работали аптеки, и теперь, отвлекшись от надоевших до горечи книг, они отправилась в другой кабинет, где шла последняя сортировка полученных из цеха составов. И снова с удовольствием втянула воздух, пропитанный духом трав полной грудью. Фармацевт, оторвал голову от своего всепоглощающего занятия, сдержанно поздоровался и вернулся к проверке товара, постоянно сверяясь с куском пергамента у себя в руке. - Все нормально, Ганс? - Конечно, матушка Эм, - рассеянно отозвался фармацевт, не поднимая головы. Она прошлась по залу, здороваясь с покупателями и внимательно проверяя, как стоят склянки и мешочки с составами, наслаждаясь расслабленной, особенно по сравнению с трактиром, атмосферой. Выручка за предыдущий день от всех аптек также была завезена в банк и также была с почтением принята преувеличенно вежливым клерком. Время уже было к обеду, когда Эм повернула домой. Так она всегда называла свой трактир. Дома как такового у нее не было, но ее заведение занимало довольно большое трехэтажное здание, на последнем этаже которого она организовала себе небольшую квартирку. Там также были комнаты для тех работников, у кого были проблемы с жильем, в том числе и у Эриха. Кто-то приезжий, кто-то по разным причинам не хотел жить в родительском или ином доме. Все, кроме охранника, жили по два-три человека в комнате, фактически на всем готовом, ели, где работали, белье стирали им в прачечной при трактире. Не надо тратить время на дорогу, почти все деньги остаются тебе. К тому же, Эм организовала все так, что в определенный день конца месяца им всем переводились деньги на их счета в банке. Эм в таком соседстве видела плюсы, они не всегда уходили сразу после смены или до своей, могли помочь в случае большого наплыва посетителей. Или разнять драку вечером, но это уже касалось парней. Ей уже не раз предлагали продать ее трактир, за хорошие деньги, достаточные, чтобы ничего не делать долгие и долгие годы, но она неизменно отказывалась. - Что я тогда буду делать? – пожимала она плечами на посулы очередного незадачливого покупателя. Когда тот начинал говорить о том, что на эти деньги можно просто жить и развлекаться, она только улыбалась. Вообще-то положение ее трактира было двояким и двусмысленным, он находился на границе благородного квартала, но не входил в его черту, однако днем поток покупателей был в основном оттуда. Вечером же состав его менялся: там было больше завсегдатаев всяких богемных компаний, купеческих и полукриминальных кварталов; последние, впрочем, вели себя здесь вполне пристойно, понимая, что здесь можно развлечься, но не бузить. По сути, это была нейтральная территория, куда мог прийти представитель любого сословия, обсудить свои дела и отдохнуть, но дела здесь обсуждались редко, как-то само так вышло. Настоящих бедняков в городе было мало, цены им здесь были не по карману, а так все остальные бывали здесь. Немногочисленные бандиты всех мастей тоже обходили трактир седьмой дорогой, когда дело касалось их профессиональных интересов. Все было предельно банально, болтали, что их глава чем-то очень значительным обязан матушке Эм. Так и было, он был обязан ей жизнью, когда-то она выходила его, а теперь его слово обеспечивало ей и всем, кто на нее работал, безопасность в Бабенбурге и его окрестностях, а залетные гастролеры здесь случались редко, тут уж срабатывал другой фактор защиты. Эм прошлась, с удовольствием отмечая, как заняты все столики и в основном, и в маленьком залах, кивками здоровалась с посетителями. В обед здесь готовили на выбор три набора блюд, впрочем, их можно было скомбинировать по желанию клиента, и довольно недорого, и это обеспечивало уже клиентов в лице голодных клерков из нескольких лавок, контор и пары банков, находившихся неподалеку. Официанты только и успевали сновать с подносами, полными тарелок и стаканов. На кухне был настоящий ураган, кондитеры уже завершали свои дела и были несколько потеснены остальными поварами, эти приходили за пару часов до обеда и уже оставались до закрытия, а кондитеры работали с утра и часов до трех, если только не имелся какой-то особый заказ на торт или большое количество пирожных на вынос. Эм почти столкнулась с Лукасом, своим лучшим кондитером, человеком с темными, вьющимися волосами, веселыми глазами, певучим акцентом и неправдоподобной виртуозностью в обращении со сладкими продуктами. И не менее темным прошлым. Он явился в Бабенбург из ниоткуда лет десять назад, и Эм была единственной, кто осмелился его взять без рекомендаций. Он спокойно отвечал на ее вопросы, многое замалчивая, но она поверила своему чутью, к тому же, у нее случилось так, что ушли несколько кондитеров один за другим, кое-кто со скандалом. В общем, она пригласила его на кухню, где через полтора часа Лукас подал ей еще теплое миндальное пирожное, просто растаявшее на языке. Когда Эм спустилась с небес на грешную землю, она заявила, что берет его на испытательный срок, и с тех пор он так и работал у нее. - Как дела? – спросила она. - Все отлично, матушка Эм! - весело воскликнул он в обычной своей экспрессивной манере. И тут же отвлекся на поваренка, почти уснувшего с венчиком в одной руке и миской с белками в другой. – Когда я сказал взбить, это не значит размазать по стенкам! Эй, поросенок, я к тебе обращаюсь! Проснись и работай шустрее, если испортишь мне безе, самого вместо них запеку!! Мальчишка очнулся, и его рука задвигалась куда быстрее, стремительный кондитер обернулся к хозяйке. - Заказ барона фон Брокена я сделаю завтра, как раз с утра напеку коржей, к вечеру остынут и уже можно будет заняться кремом и отделкой и на следующий день отдавать. Сахарные фигурки уже готовы, марципаны тоже сделаю сегодня, осталось только раскрасить, но это уже пусть Гретхен займется. А теперь извините, дела! - Конечно, дела, - рассмеялась Эм. – Главное, чтобы вербовщики курфюрста от них не отвлекали! Лукас расхохотался. - Не будут, я им не позволю! – и его стремительная фигура с солидным брюшком умчалась в сторону печей. Лукас, помимо всего прочего, обладал поразительной способностью всегда находиться в хорошем расположении духа и заражать этим настроением других. Он даже указания и угрозы выкрикивал всегда смеясь, впрочем, последние у него редко расходились с делом. Они у него все-таки были более реалистичные, чем то, что озвучил только что. А упоминание насчет вербовщиков курфюрста стало их «семейной» шуткой. Когда он пришел к ней, она держала свой трактир, тогда ни на кондитерскую, ни на ресторан он не тянул, был в другом месте в куда менее презентабельном здании. Дела еще не начинали идти так блестяще как сейчас, но слава о невероятном кудеснике, поселившемся в кухне матушки Эм, облетела весь город, собственно, ему она была обязана и немалой долей своего успеха. И вот тогда к нему начали подкатываться агенты хозяев разных заведений с предложениями поработать у них. Но Лукас неизменно отказывал всем, хотя каждый раз, когда Эм узнавала о подобном визите, сердце ее замирало в ожидании: согласится или нет? В тот вечер она вдруг увидела, как от него уходят два человека в цветах дома курфюрста. Тогда они еще работали допоздна все вместе. - Что им надо было от тебя? – тревожно спросила она. - Предлагали потрудиться на благо курфюрста … на его кухне, - непривычно спокойно для него ответил Лукас. - И ты?.. - Отказал. - Отказал? Почему? - Потому что Лука Тоцци помнит добро, то, что вы взяли меня, когда меня как работника никто не рассматривал. И вашу защиту от своего прошлого я тоже очень ценю, - он впервые дал ей понять, что знает, что за амулет, она подарила ему сразу после окончательного решения оставить его у себя. Да и не с руки ему было светиться там, во дворце правителя. Что бы там ни случилось в его прошлом, но средней руки кондитерская устраивала его куда больше, чем жилища сильных мира сего. Он так никому ничего и не рассказал, сама Эм не допытывалась, считая, что каждый имеет право на тайну, к тому же сама не без греха. И теперь шутка о вербовщиках правителя стала дежурной. Она помогла ему купить дом, неподалеку от того места, где сейчас расположен трактир. Эм же вылечила его лет пять назад от жесточайшего воспаления легких, когда однажды зимой Лукас сильно навеселе после какой-то пирушки в трактире возвращался домой и, упав, уснул прямо на улице. Каким чудом он не замерз до смерти, так и осталось для всех загадкой, но самое главное, он дожил до утра, и Эм смогла его выходить. С тех пор он был ей предан со всеми потрохами. И неизменно отвечал отказом на все упорно продолжающие поступать ему самые соблазнительные предложения. Эм прошла в небольшое отгороженное помещение, где стояло два длинных стола, где и ели работники, сейчас там были только прачки, торопливо ставшие и присевшие в неуклюжих книксенах. Эм села за стол, съела миску горячего супа с копчеными свиными ребрышками, кусок пышного каравая и немного салата из морковки и капусты. Потом полетела снова по делам, отмечая про себя, как расторопно посуда убирается и отсюда. После часового сна она снова сбежала вниз, проверила выборочно работу горничных в номерах второго этажа, осталась ею довольна. В залах уже стало посвободней и потише, гул, заглушающий все кругом стих. В это время ушла утренняя смена и кондитеры. За столами чинно сидели обычные для послеобеденного времени посетители – в основном мамаши из купеческих и не слишком богатых дворянских семей со своими чадами. Чада благовоспитанно отламывали маленькие кусочки от пирожных и тортов, также аккуратно запивая все это чаем или соком. Вышел небольшой конфуз с одной молодой дамочкой с малышом примерно двух с половиной - трех лет, который перепачкался кремом, и они оказались под прицелом осуждающих взглядов. Бабенбург – город в принципе немаленький, но эти круги довольно узкие, и все друг друга знают. Карапуз откровенно наслаждался моментом и не желал вспоминать про хорошие манеры, игнорируя раздраженное шипение мамаши, которая, судя по отчаянному взору, уже представляла, что наговорят про нее на сегодняшних вечерах и завтрашних чаепитиях, превратив этот забавный с точки зрения любого нормального человека эпизод, но только не для этих чопорных драконов в платьях, свято блюдущих нормы морали и этикета, в инцидент вселенского масштаба, виновницей которого объявят несчастную мамашу. А как же, не смогла привить ребенку, уже достаточно большому, хороших манер. Повинуясь знаку Эм, один из официантов второй смены кинулся проводить отличившееся семейство в заднюю комнату, где им был предоставлен тазик, кувшин с теплой водой и полотенце, чтобы дама могла привести мальчишку в порядок. Кажется, происшествие было исчерпано, но, к сожалению, языки болтливых матрон ничем не укоротишь. Свободные большую часть дня, основным занятием и развлечением у них были походы по гостям и сплетни. Перемывать кости здесь умели с блеском, Эм нередко жалела, что нельзя отказаться от этой части публики, чтобы меньше в этом участвовать. У работающих женщин, а такие все же были, и не только в качестве наемной обслуги, нет времени на подобное, и объемы сплетен в такой среде обычно падают в разы. Но тут уж ничего не поделаешь. Эм снова упорхнула на кухню и обсудила с поварами меню на завтра, не забыв проверить сегодняшнее на вечер. И ушла в свой кабинет проверять выручку и сделать записи за первую половину дня. Когда она наконец оторвалась от ненавистных книг и пошла вниз, то зал уже практически опустел, но в почти его центре топталось еще одно семейство с детьми, и Клара им что-то терпеливо объясняла. Ах, уже полшестого, то есть принимать посетителей с детьми уже не имеют права по строгим городским законам, после этого времени только посетители старше шестнадцати. Но Эм, подойдя поближе и взглянув в полные слез глаза малышки в аккуратной светло-синей пелеринке, решила вмешаться. - Добрый вечер, господа. Прошу прощения, мы уже не можем вас принять, но вполне можем продать вам сладости на вынос. Как вам такое решение? Родители – усталый мужик средних лет и женщина с начавшей оплывать фигурой в добротной одежде – переглянулись и кивнули. - Отлично, тогда, дамы и господа, я помогу вам с выбором, - взяв за руки девочку и ее брата, изо всех сил пытающегося выглядеть солидно и сдерживаться пацана лет восьми - девяти, Эм отвела их к витринам со сладостями, взрослые потянулись за ними, как на буксире. Детские мордашки засияли, непролитые слезы высохли, и они выбрали себе по паре пирожных, родители еще взяли булочек с марципанами и плюшек с корицей. Девочка, потянувшаяся было к дорогим пирожным с шоколадной обсыпкой, сникла под запрещающим взглядом матери. Эм сделала знак, и последние эти два пирожных Клаус сноровисто запаковал в отдельную холстяную коробочку. Когда возникла идея продавать на вынос, то она застопорилась из-за того, что небольшие партии некуда было складывать, ну ладно там торты на подносы и потом забрать, тем более что их делали на заказ обычно больших размеров и за соответствующую плату, там можно и за подносом, чаще не одним, человека отправить, булочки и печенье можно в мешочки, а как быть с остальным? Пергамент слишком дорог для такого рода расходов, и вот тогда она додумалась делать проволочные каркасы и обтягивать их холстом. Для небольших порций пирожных, кусочков тортов и прочих липких сластей оказалось в самый раз. Эм протянула девочке дополнительную коробочку с вожделенным лакомством, невзирая на протесты родителей. - Это за мой счет, извинение за то, что не смогли обслужить вас должным образом, - отмела она их возражения и погладила малышку по шелковым, светлым кудряшкам. Та просто засветилась от восторга и, вспомнив, наконец, о манерах, старательно изобразила книксен на прощание. Теперь светило час-полтора относительного затишья и, учитывая характер предстоящего вечера, к нему следовало подготовиться. Сегодня была среда, а по средам и пятницам в трактире матушки Эм собиралась совершенно определенная публика – богемная и та, что неизменно сопровождает такой сорт людей – поклонники, шлюхи и возможные меценаты, просто любопытствующие. Сюда приходили издатели, устроители концертов и хозяева и режиссеры театров в поисках талантов. Здесь могли загулять и знаменитые на полконтинента актеры и поэты, и нищие певцы, которым едва хватало на самое дешевое вино в трактире. Но дебоширить здесь не разрешалось, к Эриху как раз подтянулись его помощники, чтобы помочь в случае чего. Сейчас они готовили небольшую сцену для выступлений, где могли и стихи прочитать, и спеть, и сыграть на различных инструментах. Тут когда-то начинал свой путь и прославленный ныне Ромуальд Книтке, и виртуоз-скрипач Альфредо Росси, какими-то извилистыми дорожками занесенный так далеко на север, был найден здесь своим нынешним покровителем – курфюрстом, точнее, его агентом. Да многие из тех, кто сейчас составляет славу и гордость лучших театров, позволяя курфюрсту поддерживать столь лестную и желанную для него репутацию просвещенного правителя и покровителя искусств, начинали здесь. Вокруг сцены теснее ставили столы, принося из подсобок новые, потому что в такие дни по вечерам трактир ломился от наплыва посетителей. И вечерняя смена официантов всегда больше, да и чаевых они получали куда больше, от дневных клиентов – чинных и надутых - едва ли лишнего пфеннига дождешься. Тут же после разрешенных законом шести часов вино и пиво лились рекой, делая людей более сердечными и щедрыми. Клара вытащила несколько подносов с оставшимися сладостями и складывала их более компактно, придерживаясь принципа: один поднос – один сорт сладкого, откладывая опустевшие в стопку на высокий стул позади себя. Эрих возвращал защитные щитки на место, чтобы защитить дорогое стекло от подгулявших гостей. Вскоре ароматы ванили, меда, корицы, гвоздики, кардамона и сахарной пудры сменятся другими - жареного и запеченного мяса, копченостей, тушеной капусты и репы, сосисок, жирных соусов, уксусным запахом всевозможных закусок и солений. Впрочем, выбор блюд к вечеру был достаточно велик. А остатки дневной выпечки обычно влет уходили, хуже шли печенье и конфеты, от остального к двум часам – времени закрытия – ничего не оставалось. Те, кто появлялись в начале вечера, обычно ужинали и убирались восвояси, постоянные посетители чаще появлялись позже, вот и сейчас за столами сидели немногочисленные едоки, в основном, в этот раз, постояльцы номеров второго этажа, приезжие из других городов, купцы и их помощники, и они с любопытством оглядывались, те, кто останавливались не в первый раз, с предвкушением хорошего и недорогого развлечения, новички – с некоторым недоумением наблюдали деловитую суету. Ну, еще бы - по цене основательного, но недорогого ужина получить возможность насладиться такими разными выступлениями. И это также нередко служило причиной того, что многие купцы раз за разом останавливались у Эм. Часть из них, правда, праведно возмущались, плевались: «Срамота!» и демонстративно уходили в свои номера, в которые, несмотря на всю звукоизоляцию, продолжали доноситься звуки продолжавшегося веселья. Двери распахнулись, и в трактир, неся с собой волну радости, свежести морского прибоя и дерзкого озорства, ввалилась компания Гектора Шульца, менестреля и поэта. У Эм внутри все предвкущающе замерло. Она обожала этого мальчишку, солнечного, легкого, любвеобильного, безумно талантливого и веселого. Когда-то она, не говоря тому ни слова, пробила его стихи одному книгопечатнику, проследив за содержанием контракта, так, чтобы Гектора не обидели, и с тех пор продолжала следить за его судьбой, помогала поначалу, сводя с нужными людьми, а с организатором его концертов, когда он, наконец, нашел себе постоянного, имела некую конфиденциальную беседу, пообещав, что если в один непрекрасный день обнаружится, что выступления мальчика каким-то чудом стали неприбыльными, а его деньги куда-то испарились, то он пожалеет что на свет появился. И улыбнулась: организатор поверил что так и будет. - Матушка Эм! – закричал Гектор, каким-то образом не прекращая смеяться чему-то, возможно, болтовне своей свиты, а вернее всего, своим собственным шуткам, подбегая к ней и схватив ее руки, осыпал их поцелуями. У Эм внутри все просто расцвело от радости. Сейчас он ничем не напоминал мокрого и побитого котенка, который впервые появился в еще прежнем трактире и предложил отработать ужин выступлением. Она согласилась, предположив, что, возможно, не самый худший вариант, а потом чуть не плакала, слушая его прекрасный, чистый голос. И в итоге сама всучила ему несколько мелких монет. На следующий день он появился опять. Эм и сосватала его на первые его настоящие концерты. И в ее заведении было негласное правило: если Гектор на мели, о чем в принципе не сложно догадаться, не брать с него ни гроша. По счастью, в последнюю пару лет этого не случалось. Его агент, подобранный опять же ею, следил за этим, а благосклонность курфюрста и частые концерты в его дворце весьма этому способствовали. - Гектор! Бездельник! Совсем забыл про меня! Забросил старую женщину, у которой, может, вся радость в твоем появлении! - Матушка Эм, помилуйте! Как может такая прекрасная дама называть себя старой женщиной?! – его озорной взгляд лучился смехом сквозь соломенные, отросшие кудри, с которых все грозился упасть бархатный берет. – Не разбивайте мне сердце предположением, что я мог забыть про вас! Но вы правы, я преступно мало бываю у вас в последние дни, но я искуплю свою вину. Я принес на ваш суд две новые песни, и вы будете первой, кто их услышит. - Хм, новые песни, говоришь… Ну, ладно, так и быть, прощаю, - не сдерживая уже смеха, выговорила она. Эм с сожалением отняла свои ладони. И сама проводила всю честную компанию, состоящую из таких же молодых оболтусов, как и ее мальчик, студентов, менестрелей и поэтов всех мастей и их дам. Всего человек восемнадцать. Она могла только понадеяться, что он не будет платить в очередной раз за всех, а они поимеют совесть и добавят хотя бы часть. Хотя с его нынешним состоянием это не проблема, но ее практичная натура восставала против этого. Гектор галантно отодвинул стул для своей спутницы, предварительно помог ей снять плащ и скинул свой, роскошный, из тяжелого, лилового шелка с вышитыми на нем цветами. Официанты расторопно собрали у гостей плащи и раздали меню, приготовившись почтительно внимать их пожеланиям. Гектор осторожно прислонил свою гитару, в каком бы состоянии он ни находился, в каком бедственном положении не был, но к своему инструменту он всегда относился с пиететом и не расставался с ним. Это сейчас он похвастать внушительной коллекцией, а когда-то, даже умирая от голода, он не продавал свою гитару. Эм, почти неслышно мурлыкая от переполнявшего ее хорошего настроения, что сообщил ей ее мальчик, шла, пританцовывая, между столами к своему боевому посту на сегодняшний вечер – барной стойке. Она достаточно низкой, чтобы ей было удобно сидеть и обслуживать клиентов. Продолжая беззвучно напевать, она привычно закинула на плечо белое полотенце и машинально протерла все стаканы, только что принесенные с кухни, хотя и не сомневалась в их чистоте. Барная стойка была сделана так, что с одной стороны была рядом со сценой и даже будучи облепленной клиентами позволяла видеть все, что происходит в зале и на сцене. Рядом пристроился Рихард и уже наполнял светлым пивом первые две кружки, выжидал, пока чуть осядет пышная шапка, и добавил немного. Клара подхватила их и утащила в дальний угол. Вновь прибывшая компания заставила чуть нахмуриться. Студенты-философы. Так-с, известные бузотеры. За ними нужен особый пригляд, чтобы не начали приставать со своими безумными теориями к соседям и провоцировать их сначала на споры, как они это называли - диспуты, потом на ссоры, а потом и на драку. Им-то что, смоются - и ищи их потом, что невозможно, потому что территория Университета считается суверенной и даже полиция и гвардия курфюрста не имеет туда официального доступа, и даже страшный опыт вековой давности, когда во время религиозного бунта на его территории укрылось немало бунтовщиков и его так и не смогли взять штурмом, ничего не поменял в этом. Еретики исчезли, а вместе с ними вроде как и исчез повод держать осаду, но Университет в очередной раз подчеркнул свой горделивый, независимый статус. И до сих пор его студенты если чего-нибудь натворят, могут преспокойно скрыться за его неприступными стенами. Этих отсек и препроводил до самого дальнего угла сам Эрих, официанты просто пристроились в фарватер. Когда студенты принялись выступать и требовать более близкого к сцене места, потому что кругом было еще полно пустых столиков, охранник невозмутимо предложил на выбор или покинуть трактир, или остаться за предложенным столиком. Благородный пыл будущих великих философов стих, жажда приобщения к искусству оказалась сильнее, чем любовь к истине, тем более они наверняка успели заметить Гектора со товарищи. И кто знает, кто из именитых гостей решит побаловать собравшихся своим выступлением? Двери распахивались все чаще, затягивая все новых и новых посетителей, среди них было немало и таких, кто мог порадовать, были и незнакомые лица. Эм видела одинаково хорошо и при дневном свете, и в полумраке, поэтому ей не составило труда отсматривать всех вновь прибывших. Двух надутых художников, которые, говорят, чуть не поубивали друг друга, передравшись за право писать портрет фаворитки курфюрста, быстро и незаметно развели по разным углам. Представляющие друг для друга враждебный интерес компании рассаживались на максимальном удалении. Были зажжены уже все свечи на люстрах, и заполнены почти все столики, кроме парочки придерживаемых для особых гостей и особых случаев. Даже все стулья перед барной стойкой были заняты, Эм распорядилась расставлять их таким образом, что перед ней всегда было открытое пространство. Это позволяло и контролировать ситуацию в зале, и обслуживать клиентов, они не толпились, не мешали сидящим, брали свой заказ и уходили к своему месту. Когда большинством был утолен первый голод, народ несколько ожил, заблестели от выпитого глаза, на сцене появился первый на сегодня исполнитель. Эм с любопытством оглядела его, незнакомый парень лет двадцати с напряжением вцепившийся в свою гитару и довольно нервно оглядывающийся. Гул стих как по мановению волшебной палочки, все обернулись, конечно, не маститый мэтр, хотя иные из знаменитостей бывали не старше этого новичка, но что-то новое и неизведанное. Может быть, за ним откроется звездный океан, глубина целого чудесного мира, а может, его творчество окажется плоским, как блюдце. - Меня зовут Ульрих Вальтер. Я сыграю сегодня несколько своих произведений. Парень скованно тряхнул темным кудрями, похоже, в подражание Гектору, хотя тот тряс головой по двум причинам: в обычной жизни, потому что частенько забывал вовремя волосы состричь, и они лезли в глаза, и на сцене, когда входил в раж и просто несся в потоке своей музыки. Сел на стул, подкрутил колки и тронул струны рукой, начиная с ними разговор. Музыка была довольно необычной, негромкой, словно шепчущей о чем-то сокровенном, в ней не было темперамента, присущего игре на гитаре, такие переливы обычно ожидаешь от клавишных инструментов, она неспешно накатывала, под конец стала какой-то хрустально звенящей. Может, он просто играет не на своем инструменте, точнее, музыка эта предназначена для другого? Впрочем, на сцене стоял клавесин, и если бы он хотел, мог бы играть на нем. Но нет, в его сторону даже не взглянул. Как же он выжимал такие звуки из своей гитары? После того как он сыграл несколько красивых мелодий, встал и неловко поклонился, повисла густая тишина, взорвавшаяся аплодисментами. Что ж, действительно неплохо, если бы он еще отпустил себя и не контролировал так жестко, было бы вообще замечательно, чувствовалась, да что там, была очевидна его скованность. Но от этой бурной и явно одобрительной реакции парень просто расцвел и расплылся в смущенной улыбке. Эм удовлетворенно кивнула головой, неплохо, очень даже, ему бы только научиться расслабляться перед выходом на сцену, нет, понятно, что многие из артистов в этот момент похожи на натянутую струну, но тут явный перебор. Парень с явным трудом шагнул на сцену, тем более, первым за вечер и четко осознавая пристальное внимание взыскательной и вполне еще трезвой публики. И профессионалов, и любителей, хорошо разбиравшихся в музыке, здесь было в избытке. Да, главное, чтобы не пристрастился глушить свой страх перед выступлением вином, как сейчас. Чем еще можно объяснить то, как он присосался к бокалу с красным, пока не выпил его до дна? Толку от этого будет чуть, а вот проблем не оберешься. Потом была девица, очень средне сыгравшая на клавесине, уровень домашнего концерта перед вежливо терпящими гостями, не более, ей дали понять, что более играть не стоит, и она, покраснев, как рак, убежала вглубь зала. Еще какой-то новоиспеченный поэт декламировал свои стихи, но тоже энтузиазма не вызвал. И, наконец, к сцене подошел Гектор. Отвесил шутовски претенциозный поклон, вызвав одобрительные смешки и первые аплодисменты, он уже достиг того уровня признания, что достаточно было одного его появления, чтобы вызвать оживленную и весьма положительную реакцию. Лукаво усмехаясь, расчехлил гитару и повернулся в сторону барной стойки. - Сегодня я выступаю прежде всего для моей любимой музы, той, что когда-то хорошо дала мне под зад, чтобы я взлетел, - по залу прокатился смех, Эм и сама расплылась в широкой ухмылке. – Полет еще не окончен, моя дорогая. - Главное, чтобы ты дальше летел уже на собственных крыльях, - удивительным образом перекрывая усиливающийся гогот, отозвалась она, не прекращая наливать вино с нарезанными фруктами в порционный кувшинчик. Публика снова грохнула. - Моя дорогая матушка Эм, я надеюсь, что так и есть и будет, - серьезно ответил Гектор. – И, как я обещал, сегодня для вас две новые песни. Он уселся на стул, смех и шум как отрезало. За его спиной встал один из его компаньонов с бубном в руках. И песня полилась. И звенящие переборы струн, сопровождаемые нежным перезвоном колокольчиков в бубне, им трясли, а не стучали в него. Красиво получилось, подумала Эм. Гектор сыграл еще три песни и сказал, что его веселье на этот раз продолжится за столом, а он с удовольствием послушает коллег. Было еще одно выступление весьма известного скрипача, потом получился довольно долгий перерыв, во время которого гости не только наедались, но и медленно, но верно напивались. Голоса звучали все громче, и там помимо стихов и прочтения кусков из прозаических произведений все чаще поднимались вопросы весьма далекие от высокого и прекрасного. Когда все-таки Эрих схватил за шкирку одного из купцов, полезшего к художнику выяснять, за каким фигом он, ничего не делая, получает такие большие деньги, в то время как он должен пахать, как каторжный, постоянно разъезжая. Охранник оттащил пьяного и раздухарившегося купца от не более трезвого, но недоуменно моргающего художника и, встряхнув как следует за шкирку, утащил в одну из задних комнат, откуда появился через пару минут со стремительно трезвеющим клиентом, трясущим головой, с которой стекали струи холодной воды. Невозмутимо вернув его на прежнее место, Эрих обвел всех многозначительным взглядом. Народ был еще в том состоянии, когда подобные грубые намеки понимаются неплохо. Клиенты утихомирились на какое-то время, но вскоре вспыхнули жаркие дебаты в стороне столиков с какими-то незнакомыми посетителями и студентами. Два охранника тут же направились туда. В разгар этого веселья открылась дверь, и нарисовался Рон Ланге, любовник Эм, по совместительству ее куратор в разведке курфюрста. Но о последней стороне его деятельности знали единицы. Для всех он один из наемников в гвардии, да было и такое, периодически исчезающий из города, а потом снова появляющийся с деньгами или без них. Когда ей предложили сотрудничать с разведкой, Эм очень удивилась и не хотела с этим связываться, прежде всего, она не могла понять какой будет от этого толк. Но оказалось, требовалось от нее не так чтобы очень многое: передать, какой купец с каким товаром отправился и куда, о чем сплетничают кумушки на послеобеденных посиделках, запустить новый слух, иногда подкинуть письмо или иной документ. Иногда она просто рассказывала Рону, о чем болтают в городе. Этого было достаточно, чтобы налоги, выплачиваемые ею в казну, существенно уменьшились, от кое-каких она была и вовсе освобождена. Если бы какой-нибудь не в меру ретивый служака поинтересовался таким расположением к ней сборщиков налогов, то его живо бы поставили на место, порекомендовав обратить свое внимание на кого-нибудь другого… менее благонадежного с точки зрения разведки или самого курфюрста. - Здравствуй, милая, - Рон обрушил свое большое тело на единственную табуретку, стоявшую перед ней. Перед этим перегнувшись через стойку и нежно поцеловав ее в губы. Табуретка эта всегда предназначалась только для него и пустовала в дни, когда его не было, даже во время наплыва посетителей. Он вполне соответствовал своей фамилии*, высокий, мощный, с большими руками, карие глаза в светлых ресницах смотрели на мир спокойно и чуть смешливо, сейчас его лицо было загорелым до кирпичного цвета, на нем отчетливо проступали светлые веснушки. Хоть и в Бабенбург заглянуло лето, но таким загаром в нем никто не мог похвастаться, не то солнце в нем было. Значит, прогулялся нежно любимый куда-то достаточно далеко на юг или восток. Эм не задавала лишних вопросов по поводу куда и зачем он ездил, прекрасно понимая, что, вероятнее всего, он это делал не ради каких-то прекрасных глаз, а по указанию своего руководителя. Она спокойно относилась к его возможным изменам, ведь его не бывало иной раз месяцами, только регулярно клала в его походную сумку лекарства от срамных болезней, в числе прочих. Первое время он плевался и шипел по этому поводу, но потом затих. И у него хватало ума не задавать вопросов о ее времяпровождении, когда он в отлучке. И потому между ними царила почти идиллия. Почти, потому что он периодически звал ее замуж, она страдальчески закатывала глаза и спрашивала, чего ему спокойно не живется. Рон обычно бухтел по этому поводу, но быстро отходил. Так и жили дальше. Каждый своим домом, хотя, когда он был в Бабенбурге, Рон большую часть свободного времени проводил у нее. - Привет-привет, - ответила Эм, довольно улыбаясь. – Как съездил? - Не то чтобы совсем плохо, но меня внезапно отозвали. - Чего так? - Не знаю толком, начальство еще ничего не объясняло, но дернуло раньше времени. И я теперь, не завершив свои дела у веньи, был вынужден вернуться обратно, - проворчал Рон. - Ты был у веньи? – спросила она, налив и поставив перед ним кружку темного пива. – Как ты вообще смог попасть в Великий Лес? - А я и не смог, - проворчал он, принимаясь за тушеную капусту и разогретые копчености, что ему принесла расторопная Клара. Все в заведении знали, что он ест, и, если не поступало особых пожеланий, приносили ему этот набор, а потом уже что-нибудь на десерт. Сладкоежкой он был знатным. В трактире он давно уже был своим. – Так, крутился рядом. Веньи были нечеловеческой, Старшей расой, ведущей весьма замкнутый образ жизни. Жили они обособленно на своей территории, сильно лесистой и называющейся Великим Лесом. Насквозь магичные существа, они спокойно относились к людям, не считая того, что называли их мелочными, суетливыми и почти ничего не смыслящими в магии. Внешне они достаточно сильно отличались от людей. Как на подбор высокие, тонкие, с точеными чертами лица и неправдоподобно огромными раскосыми глазами, в которых плескалась чернота, без намека на белок, с длинными, обычно светлыми волосами. В боевой трансформации или в момент использования магии у них за спиной вырастали радужно переливающиеся огромные крылья, а черты еще меньше напоминали человеческие. Достоверно известно о них было немногое, и они не спешили развеять ореол загадочности вокруг себя. Но то, что их не порадует человеческий разведчик возле них, это точно. Давно уже отгремели войны между людьми и веньи, после которых обе стороны вернулись на свои позиции, зализывать раны, поняв, что пока никто из них не может выиграть этот бой. Люди были слишком многочисленны и кровожадны, а веньи – слишком сильны магически и слишком хорошо вооружены. Какие бы интересы курфюрста могли принести Рона к Великому Лесу, Эм это не понравилось. Играть в игры с существами, которые могли читать мысли человека - это смертельно опасно. Есть, конечно, умельцы, что могут скрывать свои мысли и даже показывать ложные поверх настоящих, но Ланге к ним явно не относился. - И что теперь? - Не знаю, - спокойно ответил он, намотав на вилку гирлянду капусты. – Я ведь только что приехал, к начальству не заезжал, уже завтра с утра его осчастливлю своим появлением и узнаю, что случилось. А вообще в городе что слышно? Эм задумалась. - Да вроде все по старому, не считая того, что вроде поговаривают, будто наследника старого графа Фляйшера убили его соперники. - Соперники самого графа? – удивленно поднял брови Рон. Граф управлял самой дальней восточной провинцией, и убийство его старшего, самого любимого, кстати сказать, сына, может всколыхнуть невероятную волну ярости. У него было еще два сына, но боль и злость родителя в нем может пересилить осторожность и расчет умного политика, и получится совершенно иной расклад и при дворе и вообще в стране. - На самом деле никто не знает, кто отличился, - ответила она вполголоса, прервавшись, чтобы быстро заполнить бокалы розовым вином и передать их Эмме, которая тут же унеслась в глубину гудящего зала. – Просто кивают на барона фон Вейне, и все косо смотрят друг на друга. Вроде была дуэль, но тело нашли недалеко от садов Вохендалла, - Эм назвала одно из самых популярных мест для развлечений, где можно было посмотреть выступления уличных артистов, посидеть в бесчисленных кафе, снять шлюху и многое другое. Но уж точно это неподходящее место для дуэли, слишком многолюдно, и всегда есть риск, что на драчунов наткнется патруль. – К тому же ни один из его многочисленных дружков не сказал о том, что Томас просил его быть секундантом. Да и какими бы раздолбаями они ни были, никому бы из них честь дворянина не позволила бы бросить умирающего приятеля или мертвое тело, даже если дуэль была произведена не по правилам, ибо это такое пятно на репутации, от которого вовек не отмоешься. - А каков характер раны? – нахмурился Ланге. - Разное говорят, но вроде как было несколько ударов шпагой. Но вот незадача - при Томасе не нашли никакого оружия вообще. Что там реально случилось, никто не знает, но двор гудит, как растревоженный улей. - И никаких предположений, кто это мог сделать? - Предположений? Предположений, на самом деле, воз и маленькая тележка. От ревнивого мужа какой-нибудь его красотки до опять-таки барона фон Вейне. Но барон вполне живой и здоровый, пока разгуливает на свободе, и даже не было слышно, чтобы его допрашивала Внутренняя Служба. Слухов – тьма, но никто не знает, что случилось. Рон замолчал и уставился в свою тарелку, машинально отправляя в рот куски уже остывшей свинины. - Что-то мне не нравится, что творится… - медленно сказал он, съев почти все. – Мне встретился по дороге еще один товарищ, его тоже отозвали из поездки, толком ничего не объяснив, притом, что у него, в отличие от меня, дело было доведено почти до конца. Никогда такого не было, есть же куча народа, никуда не отлучавшаяся из страны, и всегда их хватало. А тут вдруг… Точно ничего кругом не слышно? - Я не слышала, милый, - покачала головой Эм. – У нас тут не собирается публика высокого полета. Сам знаешь, о чем они могут болтать, хотя случается услышать и придворные сплетни, но пока ничего такого, чтобы предположить, из-за чего весь сыр-бор. - Понял, - кивнул Рон. – Но если что… - Ты первым узнаешь, - улыбнулась она. – Хотя полагаю, ты сам завтра в кабинете начальника все поймешь. Надеюсь, ничего катастрофичного. А пока отдыхай, жаль, ты не пришел хотя на полтора часа раньше – Гектор выступал. - Жаль, - покладисто согласился мужчина. Ему нравилось, как пел Шульц, и, возможно, удалось бы развеяться. Но основное веселье для персонала было еще впереди. Были и выступления, к примеру, даже в умат пьяные все притихли, слушая новые стихи неожиданно припозднившегося Вольфа Теринга. Худой, маленького роста, он преображался, читая свои произведения, словно светился. Его тиражи достигали невероятных размеров, даже неграмотные учили наизусть его «Всадников», и нередко можно было увидеть на улице стоящую кружком группу людей, один читал поэму, а остальные слушали. И то, что он регулярно посещал заведение Эм, весьма ее радовало. Все сидели затаив дыхание, и даже самые равнодушные купцы напряженно слушали, как он декламирует. В отличие от большинства собратьев по перу или актеров, читал он четко и внятно, выразительно, но без чрезмерного драматического завывания, которое, по мысли таких чтецов, должно сделать выступление более ярким и лучше передать смысл и чувства стихов. Вольф прочел несколько коротких поэм, и зал замер в тишине, чтобы взорваться бурей оваций. Народ хлопал, свистел, орал, скандировал «Вольф! Вольф!». Эм немного подосадовала, что хрупкое очарование таких красивых строк разбили так грубо, хотя, в общем, восторг большинства она разделяла. - Знаешь, - вдруг задумчиво сказал Рон. – Он слишком много пропускает через себя. Да и Гектор такой же. - Ну, да, удивительно, что они не держат модную сейчас дистанцию между собой и своими произведениями. И, по факту, никого и ничего не цитируют, что сейчас тоже не модно. Только рассказывают о себе, о том, что видят кругом. Поэтому их стихи и музыка и песни Гектора получаются такими живым, в них нет претензии стать достоянием только узкого кружка ценителей. Поэтому они настоящие. Не салонные. Они о настоящем написаны. И их так любят все. А то вспомнили моду, что, мол, настоящее искусство – это только для избранных, для понимающих. - Так сгорят же оба быстро. - Зато они проживут жизнь на полную катушку, ни о чем не пожалеют, сделают то, что должны, на что им бы дан талант, и им будет сделать это легко. Когда делаешь то, что тебе самому нужно, близко и интересно, протяженность возможного пути не так уж важна. Впрочем, если он будет не так долог, как многие хотят, может, это не так уж и плохо? Лучше пролететь яркой кометой, чем тлеть угольком. - Угу, а заодно настрогать детей, и кто их потом будет поднимать? Если они помрут от своего творчества и неумеренности? Кстати, о творчестве, я тут уже возле города приятеля встретил, он мне рассказывал, что по городу начали гулять какие-то странные памфлеты, что-то очень в духе твоего ненаглядного Гектора. Ты что-нибудь об этом знаешь? - Какие именно памфлеты? Их тут постоянно немерено. - Что-то там про курфюрста и его интересы не только постельные, но и политические. - Да нет, не попадалось ничего такого, а специально не следила. Да и вряд ли Гектор настрочил бы такого. Ему политика постольку-поскольку сейчас. - Ну, смотри, влипнет – потом ты его уже не отмажешь. За сочинителя этих стишат сейчас взялись всерьез, и уже не отлипнут, пока не найдут. На это Эм просто пожала плечами. Дальше уже не было ничего интересного, обычная круговерть в работе трактира: заказы, подносы, принести-унести, проследить за оплатой и чтобы не разнесли зал пьяные драчуны. Гектор отчалил уже изрядно навеселе и, покачиваясь, ушел, перед этим расцеловав ее в обе щеки. Остальные из более-менее респектабельной публики, насколько это вообще возможно для этой братии, тоже потянулись вскоре к выходу. Эрих едва успел вклиниться в назревавшую драку двух групп студентов, судя по всему, с разных факультетов, окоротить горячие головы и, вытряхнув из них деньги, отправил продолжать разборки уже на улице. В третьем часу Эм с облегчением вздохнула, когда ушел последний посетитель, а усталая и сонная прислуга убирала посуду и наводила подобие порядка, просто чтобы не разводить тараканов и мышей. Поднявшись на гудящие ноги, она проверила деньги и отнесла их в потайной шкафчик в своем кабинете. И закрыла дверь за последним человеком, живущим вне трактира. В постель она упала уже без сил, только вздохнула устало, когда Рон сгреб ее поближе к себе. Последующие дни пролетели стремительно. Рон пропадал без конца у своего начальства, они практически не виделись, и ходил мрачнее тучи, не было времени нормально поговорить, без посторонних. В воздухе повисло что-то грозовое, народ ходил напряженный, особенно это касалось более обеспеченной части горожан. Воскресенья она ждала уже как манны небесной, хотела отдохнуть. Рон заворочался и долго не мог понять, что разбудило его в такую рань. Что было рано, он не сомневался. Трактир Эм находился не очень далеко от храма, и его колоколов, призывающих благочестивых горожан на воскресную службу еще не было слышно. Он сонно разглядывал потемневшие балки потолка, а потом повернулся к сладко посапывающей Эм. Его женщина. Как всегда при этой мысли у него по нутру разливалось тепло. Было спокойно и даже как-то радостно. Приподнялся на локте, собирая в руке тяжелую массу темных завитков, обнажая шею, и прижался губами к линии волос, ловя теплый, сладкий запах, сейчас смешанный с ароматом физической любви. И тут он заметил, что привычной ему побрякушки на серебряной цепочке нет на месте. Она обнаружилась на прикроватной тумбочке. Странно, Эм никогда с ней не расставалась. Еще раз бережно поцеловав розовую раковину уха, он поднялся, перед этим заботливо укрыв ее покрывалом. В комнате было душновато, и он шагнул к окну, где поднял раму и распахнул ставни, впустив прохладный ветерок, приносящий душистые веяния из цветущих садов и парков знати неподалеку. Мода на всевозможные цветники, порой весьма причудливые, добралась в последние годы и до Бабенбурга. Люди переняли это от веньи, только никому из них и в голову не приходило, что любая клумба высаживается у последних с сакральным значением. Имеет значение все: месторасположение, виды растений и сорта цветов, форма и размер цветника, сочетание всех факторов, включая то, как падает свет в то или иное время суток, и розу ветров. Веньи таким образом сохраняли и улучшали магический фон места, где живут и трудятся. А у людей, особенно из горожан, мало кто обращал внимание даже на сочетаемость и уживчивость растений, не говоря уже о большем. И нередко можно было видеть, как одни цветы практически удушают другие. Редко кто прислушивался к деревенским, вещавшим об этой нехитрой истине. Правда, Ланге слышал, что у курфюрста садовником работает мужик во всем этом хорошо разбирающийся. А вот Эм в своем маленьком садике, как ни странно, соблюдала практически все требования веньи. И притом, что он был по сути малоухоженным, там все росло и цвело пышным цветом. На вопрос, откуда она все это знает, Эм только пожимала плечами. Упавший на лицо свет заставил ее заворочаться и что-то пробормотать, но она не проснулась. Рон подошел к кровати и сел на стоящий рядом стул, предварительно убрав с него все вещи, которые они вчера побросали. И снова странный сюрприз. Эм выглядела значительно моложе и мягче, чем обычно. Гладкая, чистая кожа, более тонкие и правильные черты лица. Молодая и красивая девушка, а не женщина сорока с лишним лет. Нет, на свой возраст она никогда не выглядела, но не настолько же моложе, да и вчера все было не так. Покой и умиротворение, редкие гости в его душе, сменились недоумением. Вокруг Эм вопросов всегда было больше, чем ответов, но это… Когда он впервые появился в прежнем еще ее заведении для того, чтобы пощупать почву, что за публика там собирается, кто хозяйка, ну, и что с этого может поиметь разведка курфюрста, кроме прилежно выплачиваемых налогов, то весьма удивился необычной хозяйке. Приветливая, улыбчивая, располагающая к себе, довольно приметная, но при этом, выйдя от нее, он не смог по привычке набросать ее словесный портрет. Вроде есть вполне четкий образ, но при попытке осознать его, проанализировать и разобрать по полочкам как всегда, он начинал мутнеть и расплываться. Рон обладал небольшим магическим потенциалом, был обучен многим премудростям, что весьма облегчало работу и не раз спасало жизнь ему и его товарищам. Одним из его умений было распознание магии человека, собственной и наведенной, все его попытки обнаружить магическое воздействие пропадали втуне. Интерес к загадочной особе возрос, причем не только профессиональный. Он и сам не заметил, как зачастил к Эм, а потом начал аккуратно сближаться с ней. Она всегда была темной лошадкой, и все попытки узнать о ней побольше проваливались. Нет, удалось кое-что выведать, все же разведка не зря свой хлеб ела. Было несколько городов до Бабенбурга в разных графствах и странах, но, размотав клубочек до первого из них, расследование зашло в тупик. Как из ниоткуда появилась Эм в том городке в Селезии 23 года назад, и по довольно странной рекомендации, устной даже, не письменной, ее взяли помощницей аптекаря. Тот на удивление не мог на нее нарадоваться и не хотел отпускать ее, когда пришло время расставаться. Если кто и мог рассказать что-нибудь о ней, то только этот старик, но вот незадача - он умер еще до того, как о нем узнал Рон. Так что единственная более-менее достоверная ниточка оборвалась. Сама Эм мало и неохотно рассказывала о себе и еще меньше о своем прошлом. И вот теперь Рон в который раз ломал голову над очередной странностью своей любовницы. Стала ли она ему ближе за эти годы? В общем-то да, но не ближе определенной границы, за которую не было ходу никому. Он бы и рад был, но отчетливо ощущаемая, хоть и незримая стена отгораживала ее от всех. Будить ее не хотелось, поэтому он молча разглядывал ее, изредка меняя позу, Наконец она где-то через час заворочалась и потянулась, сладко зевнув, вызвав у Ланге довольную улыбку. Сейчас напоминала ему кошечку, со светящимися на солнце кончиками шерстинок, что создает мягко мерцающий ореол, слегка взъерошенную и вызывающую острое желание приласкать. - Доброе утро, радость моя, - довольно ухмыльнулся Рон. - Доброе, - выдохнула Эм урывками между зевками, выгибаясь всем телом и проворачивая сцепленные пальцы вытянутых рук. Рухнув обратно на перину и забавно причмокнув губами, она сонно улыбнулась ему. Разгладила ладонями вышитое полотно покрывала и тут ее взгляд упал на тумбочку, точнее на кулон. Она рывком потянулась за ним, так что груди заколыхались, и быстро надела себе на шею. Рон только и смог что недоуменно промаргиваться: только перед ним была свежая, может, чуть заспанная девушка, а теперь снова появился привычный, более зрелый облик. Если только что это было очень теплое и родное существо, то сейчас на него довольно сурово смотрела хозяйка… чего-то непонятного. Появилась приземленность, которой не было в той девушке, что показалась ему по какой-то непонятной ее то ли прихоти, то ли забывчивости. - Все хорошо? – она пытливо посмотрела на него. - Да, милая, - ему ничего не оставалось, как кивнуть. Был ли тот кулон магическим? Он не мог ничего увидеть или нащупать, если и был, то это была магия куда более высокого порядка, чем та, что была подвластна ему, или вовсе нечеловеческая. Рон видел пару раз у Эм веньивские штучки, ну, или, по крайней мере, что-то весьма на них походившее, но не рискнул спрашивать, откуда это у нее. Потому чутье подсказывало ему, что ответа, правдивого, во всяком случае, он не получит, а портить с ней отношения ему не хотелось. Хотя стоимость любой такой вещицы была очень значительной и не по карману многим представителям знати, не то что скромной хозяйке трактира. Да и этот кулон был у нее уже давно, он не обращал раньше на него внимания, обычная серебряная безделушка, правда, тонкой работы. Пока она настороженно шарила по нему взглядом, Ланге пытался определить, что же все-таки в ней изменилось. Чуть шире скулы и подбородок, при этом последний как будто немного ушел назад, чуть уже лоб, глаза уже не кажутся такими огромными и длинными, появились небольшие припухлости под ними, чуть примята, едва заметно, кожа на висках и шее. Чуть-чуть там, немного здесь и самую малость вот тут - и облик поменялся существенно. Конечно, не скажешь, что это другой человек, но, по крайней мере, перемены были заметны. И Рон задумался, зачем ей это и видел ли он за исключением этого момента ее настоящую. И был ли этот амулет на ней все время, что он ее знает? А в том, что это довольно мощный амулет, он не сомневался. - И знаешь, милая, что самое хорошее в сегодняшнем утре? - Что же? – довольно мрачно спросила Эм, мучительно соображая, как ее угораздило вчера снять защиту.