Второй после Мадары

And if I fall and crash and burn At least we both know that I tried And as I crawl those lessons learned Yeah they remind me I survived And Iʼve been hurt and Iʼve been scarred At least I know that Iʼm alive And If I fall and crash and burn At least we both know that I tried © Lifehouse — Crash And Burn       Он лежал на берегу реки, закинув руки за голову и глядя в небо. Смеркалось. От нагревшейся за день воды было душно, поэтому он расположился раздетый по пояс прямо на земле. Фиолетовый плащ валялся рядом.       Со стороны могло показаться, что он просто отдыхает, если бы его грудь и живот не пересекали внушительные раны, из которых бежала кровь.       Периодически морщась, Обито прислушивался к ощущениям. Благодаря рефлекторному камуи, за последние много лет он редко встречался с физической болью. Впрочем, совсем отвыкнуть от неё не удалось.       Пару минут назад он едва не задыхался от боли, но это всё равно не могло сравниться с ощущениями после восстановления половины тела давным-давно. Сколько лет назад, восемнадцать, двадцать?       Сейчас уже стерпелось, получалось дышать, но от обильной потери крови начало темнеть в глазах. Стало окончательно ясно, что регенерация не справляется, и не удивительно: лишней чакры совсем нет, активные остатки пожирает тяжёлый в обращении риннеган. Силы на исходе. В таком состоянии самому себе раны не срастишь и даже не перевяжешь. Не довольствуясь одной регенерацией, за годы тренировок Обито неплохо овладел медицинскими техниками, отточив их вплоть до трансплантации глаз. Но какой от этих умений толк без чакры?       Некстати вспомнилось, что до обретения камуи все его раны бинтовала Рин. «Где ты теперь?..» — бессильно взвыл внутренний голос, не слушаясь Обито, вынуждая его злиться на собственную слабость и неуместные, расхолаживающие воспоминания.       Кому до его травм есть дело и когда было?! Призраку Рин?       «Никогда не прячь от меня свои раны… Я всегда буду приглядывать за тобой…» — гулко отдавался в голове строгий и заботливый голос, не поистёршийся из памяти за года, слишком дорогой и ценный. Обито тяжело, яростно вздохнул и закрыл глаза. Настоящие раны были внутри.       Стоило на секунду отключиться, как перед ним предстало недавнее: вспышка света, ослепившая шаринган, — лапа Девятихвостого — когти по груди — не успевающее за этим камуи… Обито вздрогнул и часто заморгал.       Хорошо, что в последний момент той схватки телепортация всё-таки сработала — дожал остатки чакры — но подпространство тут же выкинуло его неожиданно сюда, не удержало.       Последние полчаса Обито пытался здесь прийти в себя. А где-то далеко, без него, продолжалась война.       Влажная земля приятно остужала спину. Хоть Обито и догадывался, что пострадала спина не меньше, а может, и больше, и что влажной земля была не иначе как от его же собственной крови, он не мог заставить себя встать. Будет заражение… Да и чёрт с ним.       С годами его душа превратилась в месиво из тоски, ярости, одиночества и темноты. Образ Рин периодически всплывал из памяти, редко, очень редко, то серый, то лучистый, но свой свет ему передать не мог. Единственное, что все эти годы напоминало Обито о том, что он ещё жив, была боль — то тяжёлая, саднящая, то раздирающая. Она не оставляла его ни на секунду, сковывала лёгкие, горло и делала голос хриплым, словно он наглотался крови и та сухой коркой облепила глотку изнутри. Если он и умер — то не под завалом. Он умер на обрыве, в луже крови, с ней на руках.       Раньше его часто преследовала эта картина. Особенно ночью. Потом, когда нервы стали совсем ни к чёрту, он принялся ложиться спать только когда полностью вымотается, или не ложился вообще. Чёрт знает, почему эти видения набросились на него именно сейчас: он ни спать, ни снова умирать не собирался.       Обито обнаружил, что дрожит от холода. В глазах то и дело рубили темноту яркие всполохи. Он сел размять затёкшую поясницу — изображение мгновенно повело в сторону — и снова откинулся назад. Плохо было дело. На лбу выступала испарина, воздух был всё ещё душен, с трудом проталкивался в лёгкие — значит, виновата была не погода. Сознание ворочалось туго. Озноб от кровопотери? Так скоро? Скверный знак. Он умрёт раньше, чем восстановит чакру. Хоть выкалывай прожорливый риннеган…       Вязкие мысли кое-как удалось направить в нужную сторону. Если самому не справиться, остаётся ис­кать по­мощи. Где искать? Зецу давно не помощник. Сто­ит ли во­об­ще? Каков шанс, что его попросту не добьют? Да и ради чего ему, в конце концов, теперь жить? Инициатива в войне была перехвачена и теперь утекала сквозь пальцы вслед за временем и кровью. План рушился, складывался и схлопывался. Возможно, если бы Обито так сильно был ранен когда-то раньше — не будь неуязвимости, это обязательно случилось бы, — он тоже цепляться за жизнь не стал бы. Будто бы Рин, уходя, нарочно оставила ему мангекё в виде камуи: её смерть выжгла эту способность на глазных нервах, чтобы неуклюжий Обито больше не получал ран, ведь лечить его будет некому.       Только благодаря образу Рин он жил все эти годы, только благодаря Рин он сцепил зубы и старался выжить и сейчас. Одно он знал точно: он был ей небезразличен, пусть даже как старый друг. Она бы хотела, чтобы он жил, сколько только сможет. И как бы ни было невыносимо в мире, где нет её, Обито не мог поддаться слабости, умереть — значит сдаться, тем более что выход был. Вечное Цукуёми могло вернуть ему Рин. До сих пор от одного воспоминания о взгляде, которым она смотрела на Какаши, Обито скручивало, и казалось, что у него вырывают одно ребро за другим. Ему бы только успеть тогда, он бы добился… Ничего, в его мире Рин в любом случае так посмотрит только на него.       Грудь, спину и плечи жгло огнём. Очевидно было, что раны глубокие. Кто с такими справится? Кустарных умельцев, которых он знал, давно не было в живых, а в новых он уже много лет не нуждался. В какой деревне сильная медицинская часть, да чтобы поближе — хватило бы чакры, да чтобы ни одной ипостаси Обито не знали? Да что там, хоть какого-нибудь медика бы… Надолго сил на камуи не хватит. Он вообще сомневался, хватит ли. Насколько он мог сориентироваться, ближе всего был — ирония! — Скрытый Лист. Там-то ему, конечно, помогут!..       Он невесело усмехнулся — и тут же поперхнулся кровью. Вытер кулаком подбородок. Липкое, красное, мерзость.       К чёрту плащ и маску. Тогда, может, не узнают. Или узнают не все.       — Камуи!.. ____________________       «Чёрт, как больно!..»       Обито ударился боком и плечом о деревянный пол. Сил не хватило материализоваться по-человечески. Он сплюнул кровь.       В обе стороны был пустой коридор. И что теперь?       Сконцентрировавшись изо всех сил на том, чтобы встать, Обито не заметил даже приближающихся шагов, хотя те должны были гулко отдаваться от стен больницы.       Только когда его робко тронули за плечо («Больно!»), он поспешно развернулся. От резкого движения потемнело в глазах. Пара секунд ушли на то, чтобы стабилизировать картинку.       На него смотрела маленькая рыжеволосая девчонка лет двенадцати со странной высокой причёской. Очевидно, разглядев в полумраке на лице незнакомца характерные шрамы, девчонка инстинктивно отпрянула. Однако атаки с её стороны не последовало, да и не успел бы сюда так скоро добраться портрет Обито — теперь, без штаба сенсоров, вовремя уничтоженного им. Неоткуда ей было знать пока, чьё именно она видит лицо. Похоже, девчонке оказалось достаточно убедиться через некоторое время, что незнакомец агрессии не проявляет, и, более того, покачиваясь, едва держится на ногах. Она сделала глубокий вдох. Зажмурилась. Выдохнула. Теперь уже Обито был уверен, что та его не узнала.       Она снова открыла глаза, приняв серьёзный вид, и одновременно заставила себя сделать шаг вперёд, наверное, руководствуясь чем-то вроде кодекса ниндзя-медика.       — Пойдёмте со мной, я вас отведу в приёмное отделение.       И ни одного вопроса.       Обито выдохнул. Пока всё шло по плану, вот только Обито не знал, сколько он сам ещё пройдёт шагов.       В приёмном была суматоха. Раненых было столько, что никто не обращал на него внимания. Они были везде — у стен, на каталках, стульях, даже просто на полу. Обито уже смирился с тем, что умереть ему здесь, так как очередь до него точно не дойдёт. А между тем уже не было сил даже стоять. Чтобы ещё хоть на секунду сохранить равновесие, он прислонился лбом к стене. Прохладно, приятно.       К счастью, девчонка, похоже, отнеслась к своему долгу даже ответственнее, чем нужно. Она решительно подёргала своего подопечного за штанину (спасибо, что не за многострадальное плечо), отчего мокрый лоб Обито едва не соскользнул со стены. Провожатая потащила его куда-то сквозь толпу, явно зная нужное направление. Обито уже не видел, куда шёл, голова раскалывалась, он старался хотя бы не рухнуть прямо на раненых и не привлечь к себе этим ненужное внимание.       Толпа перестала стискивать с боков.       Последним, что он слышал, было: «Осторожно!..» — и громкий удар его собственного тела об пол. ____________________       Глаза сильно щипало. И один гораздо сильнее другого.       Точно: проклятый риннеган.       Не спеша их открывать, Обито сделал несколько глубоких вдохов. Дышать было всё ещё больно, умопомрачительно больно.       Пришлось разлепить веки, терпя яркий, режущий свет: проверить обстановку было важнее. Этот свет отражался от белых стен. Первым, во что уткнулся взгляд, был какой-то человек — тоже в белом, — он поспешно развернулся и вышел в дверь. Раздались торопливые шаги и приглушённый дверьми голос:       — Пришёл в сознание. Анестезию? Иначе выключится.       — Нет у нас лишней! Своим не хватает! — Второй голос был женский, командный.       «Узнали?.. Чёртов я идиот! Шаринган. Будто Учих не по пальцам пересчитать. И риннеган. Конченый я идиот», — с обречённой злостью подытожил Обито.       Между тем женский голос продолжал:       — Если Сакура не занята, поручите ей. И пусть охрана глаз не сводит.       Только тут Обито осознал, что его руки и ноги чем-то плотно зафиксированы. Пошевелить ими не удавалось. Молодцы, обезопасились. Сил на камуи, разумеется, ещё долго не будет.       Похоже, кровь остановили — по бокам больше не текло. Да и голова работала чуть получше. Вот только всё тело адски ныло, а на груди как будто вовсе не было кожи. Чудовищное ощущение.       Прошло не меньше двадцати минут, — по вечность каждая, — прежде чем появилась знакомая на вид девчонка в белом халате и со шприцем в руке. Похоже, упомянутая Сакура.       — Давно не виделись. — Взгляд её метал огонь, рот кривился едкой усмешкой.       — Мм, — было единственное, что Обито мог выдавить, прежде чем задохнулся от боли.       Задеты лёгкие — вот почему так сложно говорить и дышать, — дошло до него.       Кажется, увидев, как страдальчески исказилось лицо пациента, Сакура несколько смягчилась и проглотила следующую заготовленную издёвку. Её взгляд обеспокоенно заметался по его груди, собственные руки она пока не использовала.       — Где больнее всего? — скорее машинально, профессионально коротко бросила она, чем из жалости. Её голос был уже чуть мягче, но строгость никуда не делась.       Обито неопределённо кивнул на грудь.       — Посередине? Выше? Ниже? Если не можешь говорить, на пальцах покажи.       Не без труда Обито разогнул два пальца на левой руке — туго зафиксированной, как и все остальные конечности, прямо показать ею нужное место было невозможно. Правая же и вовсе всегда слушалась хуже.       — Значит, верхняя треть.       Даже не останавливаясь, чтобы примериться, девушка профессиональным движением перевернула шприц, ввела иглу в большую мышцу груди, чуть выше левого соска, и быстро, совершенно не больно, выпустила лекарство. «Почти в сердце», — подумалось Обито.       И что же это было, если не анестетик?       — Глаза слезятся и, насколько я могу судить, воспалены. Предполагаю, от перенапряжения. Хотя лучше бы они вообще не открывались. Никогда. — В её голосе звякнул металл. Сакура хмурилась и как будто сама смущалась своей грубости одновременно. — Но раз уж я здесь, осмотрю. — Она неуловимым движением извлекла из кармана халата небольшой фонарик и приблизилась к лицу Обито.       В первое мгновение её брови дрогнули: жалость — одна из двух эмоций, которую видел Обито при первом прямом взгляде людей на своё лицо. Вторая — страх. Либо жалость, либо страх. А чаще — сначала страх, затем жалость. Отклика это никакого внутри не вызывало. Просто подобная информация помогала делать выводы о том, что представляет собой тот, кто перед ним.       Отдать должное Сакуре — подобное выражение возникло всего на долю секунды и мгновенно — профессионально — сменилось серьёзной сосредоточенностью. Страха не было: она повидала всякое.       Обито поддался осмотру, Сакура ненадолго ослепила его фонариком. Сначала шаринган. Риннеган смотрела дольше. У Обито затекла шея, он поёрзал — и внезапно осознал, что боль частично отступила. Больше не хотелось умереть во время каждого движения. Вероятно, им пришлось-таки выделить на него дефицитное обезболивающее ради возможности устроить долгий допрос.       Зато благодаря этому теперь Обито мог поднять голову и посмотреть, что с ранами. Почти весь торс был перебинтован, больше половины бинтов были уже опасно сырые, красные.       Всё время с момента завершения осмотра глаз и пока он себя разглядывал, хмурая Сакура напряжённо и задумчиво вглядывалась в его лицо. Казалось, она пытается принять какое-то решение и прикидывает варианты.       Обито прервал её размышления:       — Почему я… ещё жив? — Глотка пересохла, он совсем охрип. До одури хотелось пить.       «Раз ты до сих пор не по­пытал­ся сбе­жать, зна­чит, с чак­рой по­ка проб­ле­мы», — раз­мышля­ла Са­кура. Про­цесс при­нятия ре­шения был за­вер­шён.       — Ска­жи спа­сибо, но не мне. В лю­бом слу­чае, ра­но ра­ду­ешь­ся. Сей­час я сде­лаю пе­ревяз­ку и пос­мотрю, что там. Нас­коль­ко я знаю, ран ник­то не про­мывал, так что, вероятно, осталось тебе недолго.       Он на удивление тер­пе­ливо пе­ренёс сня­тие бин­тов, хоть Са­кура и не це­ремо­нилась. Со­бытия на по­ле боя всё от­чётли­вей прос­ту­пали в её па­мяти. Впер­вые в жиз­ни ей хо­телось не об­легчить стра­дания па­ци­ен­та, а уси­лить. А ещё луч­ше — свер­нуть ему шею. За всё, за всех.       Но по­ка бы­ло нель­зя.       Сде­лав глу­бокий вдох, Са­куре приш­лось взять се­бя в ру­ки.       Ра­ны выг­ля­дели пло­хо. Глу­бокие V-об­разные бо­роз­ды ши­риной с пол-ла­дони: две на гру­ди, од­на на жи­воте, — тя­нулись от пле­ча до пле­ча и на глазах наполнялись кровью, за ис­клю­чени­ем бе­лой по­лови­ны тела. Поч­ти та же кар­ти­на была на спи­не, толь­ко всюду въелась земля, мешалась с кровью. Последней было столь­ко, что не удавалось понять, есть ли инфекция. Но опыт подсказывал, что не могло не быть.       «На­вер­ное, труд­но это тер­петь», — не­воль­но по­сочувс­тво­вала Са­кура, на мгно­вение за­быв, что пе­ред ней убий­ца. Убий­ца многих и многих шиноби, её товарищей. Но только на мгновение. Встрях­нув го­ловой, она сно­ва воз­ро­дила в се­бе злость.       С по­мощью губ­ки и металлической чаши с во­дой Са­кура на скорую руку смы­ла столь­ко зем­ли, сколь­ко смог­ла, ос­таль­ное сма­зала ан­ти­сеп­ти­чес­кой смесью, втирая прямо в сочащуюся кровью взрыхлённую плоть. За­пах­ло мя­той.       Голова кружилась от усталости и недосыпа, через её руки прошло за эти сутки столько тяжёло раненых, что никакой чакры уже не хватило бы, чтобы даже просто чуть замедлить кровотечение с помощью дзюцу.       Поэтому Сакура просто перетянула све­жие бин­ты потуже.       На про­тяже­нии всей об­ра­бот­ки и пе­ревяз­ки Оби­то шум­но ды­шал, скри­пел зу­бами и один раз да­же сор­вался, зас­то­нал, — чего совсем не хотел и чем наверняка порадовал Сакуру. Но деваться было некуда: не­щед­рая анес­те­зия почти совсем не из­бавля­ла от бо­ли.       Обито устало закрыл глаза. Вдруг острая странная мысль кольнула сознание: «Интересно, что с Какаши?» Зачем ему вообще это знать? С сомнением посмотрев на Сакуру — стоит ли что-то спрашивать — Обито решил, что не известно, насколько плохо он будет соображать, когда обезболивающее отойдёт. Поэтому лучше было сейчас.       Но вслух он сказал другое.       — Что с Мадарой?       Сакура уставилась на него.       — Как видишь, если бы он добился своего, то тебе получше бы иллюзию подарил, чем сейчас, не так ли?       Обито поморщился. Это он уже и сам понял. Прогнав из головы тут же выскользнувший образ Рин, — чтобы не завыть в голос, — он не сдался:       — Убит?       Она явно сомневалась, что именно ему можно сообщить.       — Исчез. Вместе с Первым-сама. Вскоре после тебя, — неуверенно произнесла она.       Похоже было на правду.       — А Какаши? — выпалил Обито.       Сакура в изумлении смотрела на него. В её взгляде явно читалось: «Это чудовище беспокоится о ком-то?»       — Какаши-сенсей? С каких это пор тебе интересно?       Обито не знал, что его воспоминания во время разговора с Наруто прочитал не только сам Наруто: по чакре последнего они автоматически транслировались всем отрядам армии шиноби. Если бы он знал, то пришёл бы в ужас.       Сакура, как и все, была в курсе. Ей нисколько не было жалко увиденного в чужих воспоминаниях мальчика в оранжевых очках, однако почему-то преследовало неловкое чувство, что нельзя упоминать, что она о нём знает. Как будто даже чудовище не заслуживало такого обращения с остатками его души.       Внезапно Сакура почувствовала, что чакра Обито стала расти. Не теряя ни секунды и сохраняя невозмутимое выражение лица, она опустила руку в карман халата, извлекла маленький инъектор и с небольшого размаха точным движением ввела жидкость в его плечо.       Однако инъектор неожиданно легко утонул в плече вместе с её рукой и воткнулся в матрас. На простыне увеличивался мокрый ореол препарата. Прежде чем Сакура успела сообразить, что случилось, никуда не девшийся Обито прошептал:       — Попробуй ещё раз.       Запасного с собой не было, она не рассчитывала, что даже первый понадобится так скоро. Чудом взяв себя в руки и сохранив внешне спокойствие, Сакура заявила пациенту, что сейчас вернётся. Уже в коридоре она закусила губу и ускорила шаги.       Пока Обито надеялся на новую дозу анестезии, в другом конце коридора, неслышимый для него, происходил разговор.       — Цунаде-сама, как себя чувствует Какаши-сенсей? Если может передвигаться, мне срочно нужна его способность… Передайте, пожалуйста, пусть подойдёт к двери палаты и ждёт моего сигнала. Если сенсей не в состоянии, тогда столько АНБУ, сколько в порядке. Лучше не меньше десяти. Это срочно. Времени на объяснения нет.       — Хорошо, Сакура. Шизуне!..       Захватив из лаборатории на всякий случай все инъекторы с нужным препаратом, которые нашла, на обратном пути Сакура увидела у двери палаты уже ждавшего её сенсея. Тот стоял, прислонившись к стене. Выглядел он измождённым, из-под рукава виднелось забинтованное предплечье. Не говоря ни слова, она показала на свой левый глаз. Какаши кивнул.       Зажмурившись и предвкушая недоброе, Сакура толкнула дверь.