Калейдоскоп

Я бессильно сижу на полу обшарпанно-вымолоченной комнатушки, оперевшись спиной о стену и опустив на колени голову. И пол, и стены, и потолок — вблизи места моего покоя всё заляпано и измазано чёрной слизью. Эта субстанция сочится из моего естества. Структура слизи неоднородна: она и стекает быстрыми ручейками с отвесных поверхностей, и расползается студенистой лужей подо мной, и липнет вязкими комьями, и парит в воздухе рассеянными клубами. Должно быть, зазоры между молекулами последнего вида настолько велики, что из-за них она становится разреженной, малоосязаемой. Мне не доставляет проблем взаимодействие с ней: находясь на том же самом уровне строения, затрудняешься жаловаться. Я лениво поигрываю с содержимым лужи, расположенной неподалёку от меня: мну его и похлопываю ладонью, вызывая хлюпанье. Я самозабвенно смакую тот факт, что очищения мне никогда не положено и можно заниматься этим сколь угодно в своё удовольствие. Дверь со скрипящим звуком отворяется, и в комнату входит она. — Тебе пора на работу. Мне не больно-то и хочется это делать, но меня никто не спрашивал. Предпринимаю ленивую — заведомо обречённую на провал — попытку отвертеться, объяснив отсутствие необходимости в моей работе болевыми рецепторами и периферической нервной системой. В ответ она недовольно хмурится и ропщет на то, что мне позволили эту блажь, проведя в мою обитель Интернет. Затем она сильным жестом, весьма однозначно уточняющим наше взаимное положение на иерархической лестнице, хватает меня за руку, ставит на ноги и увлекает за собой к выходу. Я неохотно волочу следом мякоть своего бесформенного, бескостного, полуматериального тела. *** Ребёнок мужского пола в возрастном диапазоне от пяти до семи лет — ладони упираются в асфальтную поверхность острой, шершавой текстуры — сгорбившись и сведя зубы, рассматривает кровавую рану на собственном колене (у раны рваные края, а внутри застряли небольшие осколковидные камешки) — не шелохнётся, по-видимому боясь ощущений от посттравматического движения. Мне не слишком хочется это делать, но я аккуратно опускаюсь на землю чуть поодаль и дотрагиваюсь до его локтей. Ребёнок вздрагивает, сменяет позу — тело словно вбирается в себя, — поднимает левую, менее повреждённую руку, обтирает её о ткань джинсов и утыкается в неё лицом, разражаясь плачем: обида вперемешку с болью — чистейший образчик работы. Я склоняюсь к его уху и принимаюсь напевать-нашёптывать специфический, противный шелестящий звук. Ребёнок ещё сильнее сжимается и начинает, подобно метроному или обдуваемому ветром дереву, раскачиваться туда-сюда. Горестные прерывистые рыдания наполняют окрестности. Никто не придёт. *** Низкорослый, измученный мужчина возраста, близкого к пожилому, — полулысая голова поедена сединой — морщины — темнота — старая односпальная кровать — шерстяное одеяло — дрожь до костей вопреки. Я практически смиренно — недостаточно для почтения — усаживаюсь на край кровати (одеяло, насквозь пропитанное слизью, хлюпает), подобно представителю юного поколения, пришедшему навестить смертельно больного родственника, доживающего последние дни (человеческие параллели нежелательны). Мне вовсе не хочется этого делать — но физический контакт лёгок, не представлен замысловатыми манипуляциями. Сферы глаз под смуглыми морщинистыми веками начинают тревожно вращаться: ночной кошмар и боли в суставах. Человек беспокойно стонет. *** Девушка — истощена, кожа серая — утро — подходит к большому зеркалу в коридоре и мрачно глядит на отражение, испуская усталый вздох и болезненно морщась от неприятных ощущений, простреливающих всё тело, в особенности позвоночник, — это повторяется систематически. Я держусь позади и синхронно гляжу на отражение. Я испытываю желание извиниться за собственное существование, за вынужденность того, что я заставляю испытывать, за то, что вся квартира замарана несмываемой мерзкой слизью, — я не могу. Не могу — распрямляюсь, мягко касаюсь руками её плеч — кладу подбородок на плечо — рассматриваю собственные уродливые, измождённые, скорбные черты. Девушка исторгает из себя сухой, беззвучный всхлип и закрывает лицо руками, роняя в них голову, словно та вдруг непомерно потяжелела. Я прерываю контакт и отступаю на шаг, оглядываясь назад: по всему пространству протянут узкий след тёмной чавкающей слизи. Я опускаю свою голову на грудь, частично копируя жест. В конце концов, мне абсолютно не хочется этого делать.