Калейдоскоп

Меня хоронили на закате, во многих километрах за городской чертой, в степях, буйно поросших болотисто-блёклой колючей травой, под эгидой неприступных насупленных гор. Пробивные вихри безжалостно хлестали по коже, задували в складки одежды, свиристели меж горных массивов свою неживую музыку. Во всю длину тела расползался смертельный вирус холода, от которого куржавели и слипались бескровные внутренности. Правильным полукружием обступило гроб около дюжины тенеподобных жрецов с крохотными трепещущими огоньками в наждачных ладонях. Завораживающая ритуальная просчитанность проходила насквозь все их движения. Раздался, срезонированный горами, издалека непонятного происхождения вой и тут же смолк, искусственно оборвавшись, будто его источнику зажали глотку. Откуда-то налетела особой мощности порция стегающего ветра: от этого порыва крупные колебания прошли по мелелому травяному морю, всколыхнулись дегтярно-синие мантии служителей. Чиркнуло в вышине спичкой юркого небесного тела, разогнав по внутренней поверхности век стремительные круги, и в следующий момент пронизали небосвод длинные сверкающие очереди фейерверков ─ центрифуга звездопада стянула всё в одно спиральное варево, раскрутила до тошноты и оставила плавать недостижимо высоко. Воздали панихидные песнопения; ладность, мелодичность и выверенность в них были одновременны с бесструктурным первобытным воем. Монотонный гул вскружил голову. Гроб подняли, медленной угрюмой процессией пронесли, слегка раскачиваясь, несколько десятков шагов вровень до аккуратной ямы и погрузили туда. Первый ком подмёрзлой, но рыхлой и влажноватой почвы пришёлся прямиком на левую часть груди. За ним, будто с пересечением траурного Рубикона, ─ ещё и ещё, в хаотичной размеренности, дождём, ─ и вот в несколько минут забила углубление, возложившись на меня, приятная тяжесть, утрамбованная плашмя лопатой (раздавались пару раз за то время, что она находилась в работе, неосторожные высекающие удары её рёбер). Оставили ─ ушли. И ещё долго сначала эхом, а затем и навязчивой галлюцинацией чувствовалось, как сотрясалась земля под их удаляющимися шагами; и слышно было, как распускается вниз, с треском натыкаясь на внушительное препятствие, изнанка ─ живые изумрудные жилки ─ корни травы. *** А на следующее, в спелых росяных каплях, утро я выпрямился в полный рост, натянул свежевыглаженные женой рубашку и серый костюм, обулся в лоснящиеся чёрные туфли, подхватил угловатый кожаный портфель с холодной серебристой пряжкой и проворной походкой вышел из дому ─ и пригреваючи слепило белоснежное мудрое солнце, и ласково звучал со всех сторон перещебет голосистых птиц, и счастье калачисто умостилось в грудной клетке тёплым мохнатым зверем; и жить хотелось так целостно, полновдошисто, душисто и глубоко, как, кажется, никогда прежде.