Capture

Где-то на задворках истошно вопят сирены, лают загнавшие своих жертв собаки и кричат люди, призывая бросить оружие. Стоит непроглядная темнота, озаряемая лишь фарами утыканных как попало машин, и за два квартала от суматохи идёт человек с маленькой собачкой под боком. Он следует выверенному маршруту, заворачивает за угол, утыкается в излюбленную подворотню и с наслаждением закуривает, опуская питомца на землю. На сегодня вся подобная суета обходит его стороной – у Доминика Ховарда вполне заслуженный выходной. – Давай, дружище, ты знаешь, что делать. Не успевает он сделать третью по счёту затяжку, как сзади стремительно приближаются, обхватывают руками, вжимаясь всем телом, – грудью к спине, пахом к заднице, подбородком к выступающим шейным позвонкам, – и горячо шепчут на ухо едва различимое «Не шевелись», приставляя что-то холодное и твёрдое аккуратно к тому месту, где шрамы дают о себе знать чаще желаемого. Доминик по привычке напрягается, но знает, что сопротивление бесполезно; он и без слов понимает, кто именно побеспокоил его в столь поздний час. – Как дела у нашего щеночка? – человек ведёт дулом пистолета ниже, касаясь им бедра. – Не изменяет себе и выходит погулять в два часа ночи ежедневно? Что думает папочка на этот счёт? Доминик хочет рассмеяться, но вместо этого делает куда более необходимое в подобной ситуации. Резко вырывается, отбивая пистолет свободной рукой, и отталкивает человека от себя, не уронив ни частички пепла с сигареты, которую по-прежнему удерживает в руке. Он делает одну большую затяжку и наконец поднимает взгляд, пытаясь разглядеть в ночной темноте наглый блеск тёмных глаз. – Можешь сам спросить у папочки, – усмехаясь, Ховард стряхивает пепел с изрядно истлевшей сигареты. Он ничуть не напряжён, потому что всегда готов к удару – во всех смыслах. – Ты наконец-то научился шутить? Похвально. – Что тебе нужно? – Доминик не намерен тратить своё время впустую. – Содействие в одном важном деле. Твои связи нам бы пригодились. – Я больше не работаю на них. Иди к чёрту. – Не работаешь на них, зато работаешь на него. Акцент на последнем слове ничуть не смущает; Доминик знает, о чём ему так навязчиво намекают. – Не твоё дело. Ты мешаешь мне наслаждаться ночной прогулкой с моим псом, – он снова закуривает, стоя в пол-оборота. – Если твой босс хочет иметь со мной дела, пусть приходит сам. Человек щурит чуть раскосые глаза и сдержанно кивает. Кажется, что он получил то, что хотел и готов отправиться восвояси. – Я передам ему, – он кивает и, по-прежнему удерживая пистолет наготове, начинает пятиться, пока не исчезает за углом. Подхватывая пса под бок, Доминик бросает непотушенную сигарету на асфальт и перешагивает её, направляясь в сторону дома. Попутно он достаёт из кармана телефон, нажимает цифру быстрого набора номера и, увидев на экране «Сантехник Сэм», удовлетворённо прикладывает трубку к уху. Как только на другом конце провода раздаётся настойчивое шуршание, он незамедлительно интересуется: – Где ты только находишь таких идиотов, Беллами? Ему долго не отвечают, то ли старательно обдумывая ответ, то ли не желая отвечать вообще, но спустя пару минут, за которые Доминик успевает добраться до дома и даже закрыть дверь, всё же раздражённо сообщают: – Там же, где нашёл и тебя. – Это я нашёл тебя, – он бросает ключи на комод и разувается, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зевнуть во весь рот. У него был непростой день, и кое-кто хочет сделать его ещё хуже. Часы в прихожей демонстрируют три часа ночи – лучшее время, чтобы заснуть и разом отрешиться ото всех проблем. – Ты сделал всё так, как мы договаривались? – Мы ни о чём не договаривались, – кажется, Доминик огрызается скорее по привычке, не желая идти на контакт. Или же напротив – имея очень большое желание его наладить. – Наша последняя встреча прошла совсем не так, как я планировал. – В следующий раз прихвачу букет цветов и бутылочку Шато Пальмер. – Лучше найми на сэкономленные деньги нормальных людей, которые бы не прижимались своими озабоченными частями тела ко мне во время прогулки с Дарси. – Ты ведь знаешь, что Том – проверенный человек. – Проверенный и доверчивый, раз до сих пор не понял, что ты водишь всех за нос. – Будь осторожней в словах. Обсудим всё при личной встрече, на старом месте. Звонок прерывается, оставляя после себя частые гудки. Доминик бросает телефон на диван и на ходу начинает раздеваться, стаскивая с себя тёмную куртку, которую ему в нерабочее время носить не положено. Вещи падают на пол одна за другой, пока он не оказывается в одном белье. Закрыв за собой дверь в спальню, он по привычке запирает её на ключ, кладёт его рядом с подушкой на постели и опускает жалюзи, не желая встречать не такое уж и далёкое утро с мерзкими лучами его солнца. Будильник поставлен на полдень – просыпаться раньше нет необходимости.

***

На подходе к мотелю Доминик пару раз оглядывается, останавливается и присаживается на скамейку, раскрывая огромную газету с новостными сводками. Разоблачение очередного продажного чиновника, теракт на окраине города, заявление мэра о «случайности» произошедшего… словом, ничего нового. Сбросив с себя все предполагаемые хвосты, Ховард в три шага преодолевает расстояние до неприметной подворотни и уже там, двинув чуть вглубь, ныряет в приоткрытую дверь. Не успев опомниться и привыкнуть к темноте, Доминик чувствует грубое касание к рукам, и уже через секунду он оказывается прижатым лицом к стене. Его карманы выворачивают наизнанку, прощупывают по рукам и ногам и заодно проверяют обувь – всё это занимает буквально две секунды. – Доволен? – Ховард шепчет это в стену, не отрывая взгляда от крохотного окна в конце коридора – единственного источника света в помещении. – Идём, – его хватают за руку и тащат в другую сторону, распахивают ещё одну дверь и помогают переступить через высокий порог. – Когда-нибудь ты приведёшь их. Натравишь на меня своих псов, и они обглодают меня до костей, оставив тебе самое главное – доказательства. Они по-прежнему находятся в темноте. Доминик знаком с этим местом лучше, чем со своей левой рукой, но каждый раз позволяет вести. Во всех смысла вести. Голос раздаётся ближе, и по коже словно пускают электрический разряд – слова перерастают в едва различимый шёпот. Дышится тяжело, а выпитый перед походом сюда алкоголь разгоняет кровь по венам, устремляя основное её количество далеко не в мозг. Возбуждение разного толка охватывает всё тело, пальцы дрожат, но это не мешает ему в какой-то момент перехватить инициативу и вжать человека в первую попавшуюся поверхность, оказавшуюся неудобным диваном, стоящим посередине комнаты. – Я обязательно это сделаю, – говорит Ховард, удерживая руки мужчины, – потому что ты этого более чем достоин. – Не забудь предупредить меня за пару минут до захвата, надену свой парадный костюм. Не хочу показаться невежливым и быть обнаруженным со спущенными штанами. На это Доминик ничего не отвечает. У него есть куда более важное дело: он занят расстёгиванием пуговиц на рубашке, и освободившиеся руки человека под ним незамедлительно тянутся куда-то в сторону, после чего темноту разрывает тусклый свет лампы. В расширившихся зрачках мужчины читается ничем не прикрытое желание, но Доминик знает, что большинство демонстрируемых им эмоций – фальшивка. Чистокровный обман, заточённый в теле хрупкого мужчины с тёмными волосами и голубыми глазами. Мэттью Беллами – самый опасный человек, которого он знает, а повидал он подобных людей за время своей службы немало. И именно его рубашку Доминик расстёгивает уверенными движениями, именно его грудь очерчивает раскрытыми ладонями, именно его член сжимает через ткань чёрных брюк. Он всегда одет безупречно, а его манерам могут позавидовать даже служители того самого Дворца, куда они оба имели честь однажды попасть. Под красивой обёрткой скрывается кто-то, кого Доминик никогда не сможет познать до конца. Кто-то, кто может быть изящным и ранимым, но в следующее мгновение овладевать инициативой и брать то, чего он желает. – У меня есть для тебя дело, – произносит Мэттью, когда Доминик оказывается перед ним на коленях, его руки сжимают ткань брюк, ведут выше по бёдрам и наконец опускаются на ремень. – Твои тупые подчинённые с лёгкостью справятся с любым делом, – без промедлений отвечает Доминик, не прерывая своего увлекательного занятия. Ему нравится делать это. Каждый раз, когда он позволяет себе нечто подобное, реакция оказывается более чем волнующей. Медленно расстёгивая ремень, он вынимает его из петель и бросает на пол, создавая единственный, кроме учащённого дыхания обоих, шум в помещении. Эту комнату нельзя назвать жилой или хоть сколько-нибудь уютной. Она подошла бы больше безразличным к комфорту нелегальным мигрантам, нежели двум людям, имеющим возможность снять апартаменты хоть на месяц где-нибудь в Вестминистере. Но они оба здесь, и им нет дела до каких-либо излишеств. – Всё нужно сделать тихо и чисто, на подобное способен только ты. Доминик непристойно ухмыляется и резко дёргает молнию на брюках, полностью её расстёгивая. Он умеет делать одновременно несколько вещей, но решение вопросов во время секса никогда не было его сильной стороной. Но он всегда открыт для новых знаний и именно сегодня хочет попробовать казалось бы невозможное. – У меня давно нет доступа к тем местам, о которых ты наверняка захочешь мне поведать именно сейчас, – он склоняется к паху Беллами, цепляет резинку его боксеров и тянет их вниз. Под ними явственно топорщится плохо скрываемое возбуждение. Мэттью талантлив во многих вещах, но будет ли он способен вести достойный диалог сейчас? – Я дам тебе любой доступ. Не думай, что если не продаёшься ты, то не продаются и другие. – Тогда зачем тебе я? – Доминик нарочито скучающе подпирает подбородок ладонями и смотрит ему прямо в глаза. Мэттью раздвигает ноги шире и сглатывает, распахнув рот. – Что бы я ни попросил добыть, тебе это не понадобится. Мы слишком разные, а ты – слишком честный. – Недостаточно честный, чтобы перестать приходить сюда, – рука соскальзывает между бёдер и следует к паху. – Недостаточно честный, чтобы перестать наслаждаться твоим членом, – наконец он касается возбуждённого члена пальцами и сразу же обхватывает его у основания, придвигаясь ближе. – Достаточно болтливый, чтобы я захотел вышибить твои мозги кое-чем не менее твёрдым, – возле виска что-то до боли знакомо щёлкает. Кожу обжигает холодный металл и на голову опускается рука. С этого момента Доминик перестаёт говорить что-либо вообще. Церемонии всегда остаются за бортом, ровно как и прелюдии – они здесь ни к чему. Он облизывает губы, смотрит Мэттью в глаза и улыбается – самой безумной и жаждущей улыбкой из всех, что у него имеются. Пистолет всё ещё направлен в его сторону, и отчего-то становится весело, когда Доминик думает о другом заряженном пистолете, который должен выстрелить с минуты на минуту. Захватывая губами сразу наполовину, он старательно прячет зубы, пускает в ход язык и пальцы, свободной рукой оттягивая яйца, тем самым желая продлить их общее удовольствие. Кажется, что получать его только от подобного – ненормально, но они оба никогда не могли претендовать на звание нормальных людей. Ни тогда, пять лет назад, ни тем более сейчас. И, как только Доминик понимает, что Мэттью на краю, он резко отстраняется и, перехватив пистолет, направляет его на Беллами. – Я возьмусь за твоё дело. Двадцать процентов. Смена эмоций на лице Беллами могла бы позабавить, если бы не желание хорошенько оттрахать его. Но никому в этой комнате сегодня не суждено дойти до разрядки – Доминик постарается проследить за этим. – Двадцать пять, и я кончу тебе в рот. Прямо сейчас. – Двадцать так двадцать, – Ховард поправляет одежду, вытирает рот рукавом рубашки и покидает комнату, напоследок бросив Беллами его оружие.