"Она умирала. Он не успевал."
12 сентября 2016 г. в 14:58
А у Стайлз внутри тлеет ярость, огнем по венам растекается ненависть, не поддаваясь металлу кожи больше похожей на изысканный китайский фарфор.
Она не то, чтобы его ненавидит, скорее старается о нем не вспоминать. Просто каждый раз, какой бы не был век, он не успевает. Она умирает. Чаще всего у него на руках.
Никто из них не знает толком, когда это началось. Может в лесу, когда Эстер сломала их человечность и дала родиться чудовищам. А может после, когда благородный Элайджа Майколсон полюбил. На всю свою бессмертную жизнь. Ведьму из рода Беннет. Рода, что уходил корнями в легенды, что были еще до его детства.
Но то ли вечный порядок госпожи гармонии, то ли просто им не хватало сил, но каждый раз, каждое столетие она умирала. Он не успевал.
А потом цепочка смертей прервалась. И имя ей – Кетрин Пирс. Дерзкая. Яркая. Неуловимая. С большой буквы и во всю бренность земного мира.
Она стала его заплаткой, его обезболивающим от череды кровавых потерь. Он любил ее. По-своему, конечно, но все же любил. И даже мог назвать ее единственной.
Вот только госпожа Петрова единственной не была.
У той самой волосы с таким оттенком, что кажется, словно солнце утонуло в них, в каштановой меди длинной копны. А глаза янтарные, лукавые, по-лисьи хитрые. И руки мягкие, словно родниковая вода.
Вот только она умирала, он не успевал. Любить Кетрин Пирс было намного проще. Захватывающе, но все же проще.
А потом случился Салем. Чертов проклятый Салем. Пристанище ведьм. Дом убийц.
Три столетия она росла, училась, крепла, приходила к лучшему пониманию себя и ведьминской сути. Волосы все длиннее, глаза – мудрее, а тоска по нему – сильнее.
Только она хорошо знала, что он не успеет, а она умрет. Всегда. Вне зависимости от обстоятельств.
А потом случился Салем. И она, верховная жрица старой религии, умерла. Не сгорела в огне, а была повешена. Как обычная портовая шлюха.
В том фарсе человеческого безумия из трех великих ведьм в живых осталась лишь одна – Мэри Сибли. И именно ей выпала участь сорвать повязку с гнойной раны одного из Первородных.
Они вернулись тогда в Новый Свет, преследуя очередные планы и цели Клауса. Останавливаясь в городе они не представляли, что найдут. Нет, слухи, конечно, доходили до них, вот только Элайджа не ожидал, что в уютной гостиной Мэри Сибли он найдет портрет той, кому принадлежало его сердце.
Тогда его охватило смятение, потом – ярость. После – бессилие.
А Мэри говорила, говорила, роняла слезы вместе с ним, стоя на коленях у безымянной могилы, принадлежавшей Дженевьеве Беннет.
И тогда он запер все мысли о ней, все воспоминания, всю свою любовь. Он не то, чтобы не помнил ее, старался не вспоминать.
И казалось бы удачно. Пару столетий кровавых расправ, погони за Пирс, столкновениями с Клаусом и Майклом надежно скрывали в глубине души все, что напоминало о ней.
Только в школьных коридорах Мистик-Фолс он вдруг натыкается на нее. Еще юную, упрямую, откликающуюся на дурацкое имя.
Ей только исполнилось семнадцать. У нее были длинные волосы и пристальный взгляд. Усмешка вместо улыбки и огромное желание спасти друзей.
Стайлз. Словно бритвой по нервам. Стайлз. Как будто и не было стольких веков без нее.
Увидев ее в первый раз, у него сперло дыхание, сбился ритм. Вот только она не узнала его. Ощетинилась с легкой угрозой и детским страхам на пухлых вишневых губах.
Но он узнал. И не смог остаться в стороне.
А она. О, она просто ненавидит его после всего. Вернувшись из мертвых в черт знает который раз в одной единственной жизни. Снова без него. Ненавидит настолько, насколько любит. Чудовищно, до боли, до хрипоты, до глухих ударов и запаха табака. До едкой вербены и собственной слабости.
Потому что она умерла. Снова. Он не успел. Не попытался успеть. Опять.
И Стайлз бесится, ненавидит, лжет себе. Потому что Дженевьева внутри нее улыбается с многовековой мудростью. Потому что знает – она вернется в который раз, чтобы не умереть, чтобы он успел ее спасти.
Потому что это глупо, отчаянно, нелепо, странно. Но у них еще есть шанс. Не умереть, успеть спасти. Всегда и навечно.