Сгоревшие заживо

      — Просыпайся, — не очень громко произносит Эд Тэтч и пихает в бок Эдварда. — Поднимай кости, уже вечер.       Кенуэй открывает глаза и видит в открытом окне алые лучи засыпающего дневного светила. Солнце выжигает на небе кровавые полосы заката, окрашивает облака в различные оттенки красного, — бери и рисуй! Однако первое, о чем думает Эдвард, это о крови. Алой влаги так много, что она заливает небеса?..       «Чья это кровь? Убитых мной? — с ужасом пролетает мысль в сонной голове Эдварда, который все еще находится во власти своего кошмара. — Скоро возмездие? Вздернутыми и истерзанными друзьями?»       Тэтч закуривает, а Кенуэй радуется, что на него не смотрят. Он быстро вытирает мокрую щеку и переворачивает подушку, решая удивиться морем из глаз несколько позже, когда останется наедине с собой.       — Долго я спал? — сипло спрашивает он и протирает веки.       — С самого утра, — отвечает Черная Борода и выпускает изо рта ароматную струйку дыма, которая почти сразу же растворяется в воздухе.       Эдвард пытается вспомнить, как он уснул, но припоминает лишь дикую усталость. Когда ложишься спать, — вернее, падаешь без сил на любое подобие лежбища, — в подобном состоянии, сновидения не решаются навещать спящего, но с Кенуэйем, судя по всему, у них были личные счеты.       — Мы все на улице, — коротко говорит Тэтч и идет к выходу.       — «Мы»? — переспрашивает Эдвард, до сих пор путая реальность со своим лихорадочным сном.       Ответом на его вопрос служит громкий дружный смех с крыльца. Капитан оглядывается и наконец понимает, что находится в своем доме на Инагуа. Смахивает с себя последнюю липкую паутину дремоты и свешивает ноги с кровати. Ото сна осталось тяжелое чувство в груди. Оно было как отсыревшая одежда на теле — приходилось терпеть неприятные ощущения и просто ждать, когда она высохнет.       — Неплохую бухту ты себе отхватил, Кенуэй, — говорит Чарльз Вэйн, когда у большого стола на крыльце появляется Эдвард. Вэйн с наслаждением затягивается испанским табаком, который тайком стащил у Хорниголда.       — Не воняет здесь как в притонах, что ты грабил? — ухмыляется Тэтч, усаживаясь за стол.       Вэйн всегда был зачинщиком споров и ссор, а Тэтч всегда знал, что ответить, поэтому между ними начинается очередная перепалка, на которую никто не обращает внимания, кроме Стида Боннета, пытающегося как-то разгладить конфликт.       — Что-то ты хмурый, Эдвард, — произносит Мэри Рид, переодетая в Джеймса. От Мэри нельзя ничего скрыть, обычно скрывается только она. Ее пронзительный и хитрый взгляд замечает каждую душевную трещинку, и в зависимости от того, кто перед ней, — друг или враг, — она может залатать эти трещины добрым словом, или же уничтожить саму душу, вонзив в нее скрытый клинок.       — Знаешь, бывают такие сны, которые столь длинные и насыщенные, что кажется, словно прожил еще одну жизнь, — задумчиво нахмурившись, отвечает Эдвард и ставит стул между Стидом и Мэри.       — О, мне однажды приснилось нечто подобное! — оживляется Боннет, рассматривающий свою порванную черную повязку на глаз. — Но я забыл его содержание в то же утро.       Мэри и Эдвард переглядываются и обмениваются легкими улыбками.       — Так что снилось? — спрашивает Рид и кивает другу в сторону бутылки, после чего делает крупный глоток из своей кружки.       — Да много чего, — говорит Эдвард и тянется к рому.       Он долго смотрит на бутылку, вспоминая долгий и мучительный сон, в котором душа его горела в агонии, а те, что сидели сейчас за столом — горели в аду. Эдвард бросает быстрый взгляд на Джека, что лезет с поцелуями к Энн, а она, в свою очередь, ловко от них уворачивается. Капитана парализует холодный шок, когда он замечает порхающих вокруг Калико бабочек.       — Мне снились… — начинает он, не отрывая взора от вульгарных крыльев, — мотыльки. Они горели. Заживо.       — Мотыльки — это не люди, — успокаивающе говорит Стид. Каждое из этих слов словно по очереди ударяет Эдварда по голове. На мгновение он вновь оказывается в своем кошмаре, захлебываясь в его ужасах и чужой крови.       — Кажется, кто-то переспал, — с каплей заботы в голосе произносит Бенджамин Хорниголд, смотря на позеленевшего Эдварда. — Принцессам нужно меньше нежиться в кровати.       — Бенджамин, заткнись! — огрызается Кенуэй, хотя в душе жалеет об этом. Сегодня он потерял всех своих близких, и сегодня же их обрел; они были мертвы, и ожили. Прямо как человек, что имел двоих сыновей, один из которых ушел в другой город, а когда вернулся домой, для него зарезали откормленного теленка, потому что сын этот пропал и нашелся*.       К счастью Эдварда, Хорниголд совсем не обижается — об этом говорит его слабый смех. Кенуэй готов их всех сгрести в охапку и сказать, насколько эти люди дороги ему. Но для таких откровений все, включая него, были слишком трезвыми, а напиваться до беспамятства было рано. Даже Рэкхем в сознании — надираться раньше него и раскрывать душу, не накатив, считается в их компании дурным тоном. К тому же он боится, что его отвергнут. Пираты отнюдь не те люди, которые привыкли к нежностям, да и сам он огрубел от сурового моря. Во сне его пугала мысль о том, чтобы показать миру свою боль, сейчас — разбиться о стену непонимания.       Он ловит на себе взгляд Мэри. Понимает сейчас только она. Она всегда понимает все и всех. Эдвард с благодарностью смотрит в ее умные глаза с неизменным лукавым блеском.       — Я узнал кое-что про Мудреца… — вдруг начинает Вэйн, но Эдвард перебивает его:       — В пекло его. И Обсерваторию вместе с ним. Я уже не уверен, хочу ли найти ее. Или найти, но только за тем, чтобы сжечь ее и Мудреца дотла.       «Пусть горят они, а не мы», — думает Эдвард и остается крайне доволен своей мыслью.       — Налейте ему, он не в себе, — говорит Бенджамин, пораженный словами друга так же, как и все остальные.       Эдвард уверен в том, что он перестанет с прежним остервенением искать Обсерваторию, а Мэри знает — завтра утром, как только он протрезвеет, разговоры и планы об изобретении Предтечей возобновятся, но терпеливо молчит.       Он больше не тонет, не ползет между призраками друзей, не убивает врагов. Он видит своих близких наяву, он сидит за тем столом, за которым видел их проекции в своем больном сне. Радость не может полностью овладеть его огрубевшем сердцем, потому как слишком много места занимает чудовищное чувство после жуткого кошмара. Однако Эдварда это не расстраивает, ведь главное то, что все живы и они сейчас вместе.       «Или же мы все давно мертвы?.. — проскальзывает невероятная мысль. — Или это все — чей-то чужой сон? Имеет ли это значение, если никто из нас не страдает?»       Вечер тонет в сизом дыме от длинных трубок, свете зажженных фонарей и громких голосах близких по духу и деятельности людей. И уже правда не имеет значения, были ли сном те страшные события, что видел несколько минут назад Эдвард, или же в пьяном угаре снятся ему сейчас радостные лица его друзей; сгоревшие ли они заживо или возродившиеся из собственного пепла, дабы начать все заново. Сейчас им весело и хорошо, а где начинается действительность и заканчивается видение — не так уж и важно в этот момент.