Высказать Добро

Следующие минут десять я не знаю, куда себя деть. Мальчики разговаривают друг с другом, и непонятных слов становится в несколько раз больше. Единственное, что мне удалось понять: до сих пор не найден последний новобранец, хотя патрули прочесали все улицы и окрестности Чикаго, даже залезли в какие-то Дебри. Мне это ни о чем не говорит, а вот лицо блондина мгновенно преображается, морщится и искажается от известных только этой компании причин. Внезапно Томас подносит палец к губам и приобнимает незнакомца (к своему стыду, я забыла его имя) за плечо, спешит увести в сторону. В первую секунду мне хочется последовать за ними, но потом я понимаю, что этот разговор не для чужих ушей. Оглядываюсь и обнаруживаю, что на самом деле моих знакомых слушает вся больница. Застыл даже врач, открывший дверь в кабинет. По лицам проползает разочарование, когда «вещатели новостей» начинают говорить полушепотом. Сглатываю и спешно сажусь на краешек освободившегося пуфика, стараюсь не думать о том, что является причиной раздавшегося несколько секунд назад болезненного восклицания. Мой взгляд устремлен на глубокую трещинку в кафеле, я пытаюсь сосредоточиться на чем-нибудь приятном или просто отвлечься, но мысли не терпят изменений и будто специально возвращаются к убогой больнице. Ко мне обращается девушка: – У тебя талон или ты так? Понятия не имею, что нужно ответить. Пожимаю плечами и от нечего делать поднимаю голову, чтобы рассмотреть собеседницу. Невольно удивляюсь тому, что вижу. У девушки худое вытянутое лицо, покрытое сетью глубоких морщин. Серовато-белые волосы ниспадают на неприкрытые ключицы. Впалые глаза грустно смотрят потухшими огоньками и кажутся прозрачными, так что трудно определить, какого они цвета. Краешек губы подбит, на подбородке – незажившие рубцы, кое-где скопилась свежая сукровица. Одежда на пациентке простая, застиранная, вся в неровных заплатках из грубой ткани. Да её язык не поворачивается назвать девушкой. Скорее – женщиной, и то не факт, что бы я о ней подумала, если б встретила где-нибудь ночью. Присмотревшись, натыкаюсь на взгляды похожих страдальцев, постепенно доходит их «стратегия». Бедняки стараются не выделяться из хмурой, слегка взволнованной толпы людей, держатся группами и в основном стоят в самых темных участках коридора, скрытые тенью. Хороший способ, чтобы спрятать раны, нанесенные озлобленной жизнью. К слову сказать, пахнет от этого странного создания далеко не французскими духами. Приходится терпеть, чтобы не сморщить или вовсе не заткнуть нос, а лучше вообще отсесть подальше. К счастью, появляется Томас, и продолжать диалог больше нельзя. Он представляет мне Ньюта, который тут же впивается в моё тело придирчивым взглядом. Полностью осмотрев меня и высказав далеко не самое лестное мнение на этот счет, «белый воротничок» перебрасывается парой фраз с Томасом и уходит. Ньют – полная противоположность моего соглядатая. Голос властный, уверенный, походка ровная, с плавными движениями, будто продуманными на сто шагов вперёд. Разговаривая, он постоянно смотрит по сторонам и все время отвлекается, чтобы отдать грубоватые замечания доктору или пациенту, чувствует себя полноправным хозяином на этой территории. Наверно, у него есть на то право: Том обещал мне, что нам ещё ни раз предстоит столкнуться нос к носу. После таких «наблюдений» внутри начинается известный спор между мозгом и сердцем. Первый подсказывает, что общение с таким типом не принесет ничего хорошего, и надо бы подальше держаться от него; слова, произнесенные почти что с ненавистью, должны заставить думать об обратном, но внутри уже порхает стайка бабочек: на меня обратили внимание. Вот ещё одно новое открытие: оказывается, я чрезвычайно влюбчива. Н-да, добром здесь это удивительное качество точно не кончится. Томас шустро скользит к закрытой двери, стучит в неё несколько раз. Слышится усталое ворчание, на порог через некоторое время выходит доктор в грязно-белом халате. На кармане – маленькое оранжевое пятнышко бледного оттенка, вместо нормальной обуви истоптанные мокасины, испачканные чем-то химическим. Врач поправляет очки и с секунду смотрит на меня. Затем, как бы очнувшись, приглашает войти. Я начинаю отрицательно мотать головой, делаю это машинально и без остановок. Томас прикусывает губу, чтобы не прыснуть, и буквально вталкивает в кабинет. Его рука не успевает коснуться моей талии – стремясь уйти, почти забегаю в светлую комнату и устремляюсь к черному креслу по центру. Оно застелено полиэтиленом, рваной пленкой, кое-где на ручках и спинке – въевшиеся капельки крови.