Высказать Добро

Я проснулась на холодном бетонном полу. Меня окружала непроглядная темнота, и можно было не пытаться всматриваться в неё – занятие, как я успела понять, бесполезное. Что я делала в этом месте? За что? Кто я такая? Мысли в голове ломили по стенкам черепа со страшной силой, а с каждой секундой, проведённой здесь, в груди нарастала паника. Что они хотят со мной сделать? Лишь по тому, где я находилась, «похитители» затевали что-то нехорошее. Я бессознательно огляделась по сторонам, по-прежнему не увидев ничего, кроме пугающей черноты. Волосы на дыбы встали, когда я услышала в стенах какое-то шуршание и попискивание. О Господи, а если это крысы?! Получив отличный стимул поскорее выбираться из этого места, моё тело дёрнулось в попытке бежать, но… Наручники, да, конечно. Они не настолько глупы, эти люди, чтобы запирать свою жертву в каком-то сраном подвале и оставлять её наедине с самой собой. Они обязаны были позаботиться о том, чтобы «избранный» не сбежал. По чувствам внутри я могла сказать, что мне всегда хотелось быть особенной и чем-то выделяться из толпы, но роль жертвенного животного меня сейчас не особо тешила. Как на зло, была прикована именно правая рука; не особо пользуясь левой, я была лишена своего главного инструмента. Ощупав стену за мной, я почувствовала влажную трубу, которая была настолько холодной, что меня бросило в дрожь. Ну вот, всё совсем хреново. С моими-то силёнками трубу мне никогда не сломать, даже самую ветхую. Последняя надежда на спасение поникла, когда слабо приоткрылась дверь, впустив в подвал тонкую полоску света. Незнакомец, одетый в длинный балахон, стоит на пороге, его силуэт мрачно светится. В руках у него какой-то предмет, и лишь позже я понимаю, что это шприц с большой иглой. Я чувствую себя беззащитной, ведь нас отделяют всего три ступени. Я полностью во власти этих людей, и я ничего не могу с этим поделать. Когда человек начинает медленно спускаться ко мне, я делаю отчаянный рывок. Как будто мне это поможет. Слышу, как он хмыкает, и, чуть приподняв голову, вижу, как свет выхватывает из тени капюшона тонкие сухие губы, скривленные в насмешке. — Не дергайся, — его голос на удивление молодой, с плохо скрытой издевкой. — Это не больно. Почему-то мне хочется думать, что все будет в точности до наоборот. Пользу в сторону настолько, насколько позволяет моя цепь, сдирая в кровь колени, пользу до упора, чувствуя себя чертовски лёгкой мишенью: моё тело открыто, я одета в шорты и футболку, а на ногах старые кеды. Меня быстро хватают за шиворот и ставят на прежнее место, лишая возможности передвигаться. Его пальцы ледяные, я чувствую в них омерзительное желание забраться ко мне под одежду, но что-то сдерживает его. Вместо этого он убирает волосы с моей шеи и вводит туда иглу. Я чувствую, как от поршня она входит ещё глубже, пока вся не оказывается внутри. Больно, но я не могу сказать ни слова. Мой язык словно одеревенел, и изо рта вместо крика вырывается невнятное мычание. Незнакомец удовлетворенно бормочет что-то себе под нос и пинает меня в бедро своим сапогом. Моя реакция всё та же. — Пошевели рукой, — командует он, и я послушно выполняю команду. Может быть, если я буду хорошо вести себя, всё обойдется? Я вытянула руку перед собой и попыталась подвигать пальцами. Ничего. В мое тело будто вселился кто-то чужой, и кости нехотя похрустывают, когда я пробую хоть на немного отклонить их от заданного направления. Что они вкололи мне? "Хозяин" достал из глубокого кармана ключ и вставил в замочную скважину. Крутнул несколько раз, и вот моя рука вначале бесцельно обвисла в воздухе, а затем больно ударилась об шершавый пол. Рука саднит, и краем глаза я вижу на ней тёмный красноватый след. Меня поднимают на ноги и толкают в сторону выхода. Я даже не пытаюсь сопротивляться: каждый шаг даётся мне с небывалым трудом, а тело ломит, словно в белой горячке. Я вдруг с ужасом осознаю, что не могу поднять головы; напротив, она огромным булыжником тянет меня вниз, на невидимые глубины. Волосы падают мне на глаза, я почти ничего не вижу кроме того, что они светло-песочного цвета. Хочется заслониться от света, который после темноты яростно бьёт по глазам, но я полностью потеряла контроль над руками, вместо этого только щурюсь. Когда мои носки упираются в слой бетона, я сталкиваюсь с новой преградой. Ступеньки. Мои ноги и так еле волочатся по земле, я не смогу высоко поднять их. "Сукин сын", — думаю я, с удовольствием отметив, что хоть способности соображать меня не лишили. — Поднимайся! — рявкнул странный парень, словно прочитав мои мысли. Я громко промычала в ответ, давая понять, что не могу идти дальше без посторонней помощи. Мне повезло: обладатель чёрного балахона оказался умён, как его "собратья", или же он часто проделывал подобные трюки с заключенными. Несколько раз меня подняли над ступенями, и каждый раз я опускалась на ноги тяжёлым мешком. С одной стороны, я действительно не могла иначе, а с другой неплохо было лишний раз убедить человека в балахоне в своей беспомощности. Пусть они поверят в мою немощность, а дальше со мной случится что-нибудь волшебное, как бывает во всех фильмах или книгах, которые я знаю. Так обязательно должно случиться, именно так все должно кончиться: я сбегу, сбегу из этого треклятого места и эти люди никогда не найдут меня, они найдут себе кого-нибудь другого... Но вот меня выталкивают в коридор; на потолке единственная лампа, однако её света хватает на весь проход, и я вижу, какой он длинный, настолько, что в моей ситуации кажется бесконечным. Постепенно я сгибаюсь пополам и почти падаю, но меня в который раз ловят и ставят на ноги, заставляя идти дальше. Голые стены, покрытые штукатуркой, окна, заложенные кирпичом и заколоченные досками, побитые подоконники. От всего этого веет сыростью, и присмотревшись я вижу плесень. Кожа покрывается мурашками, я начинаю жалеть, что не оделась теплее. Хотя что, собственно, произошло со мной до того, как меня лишили свободы? Наверняка у меня были причины, чтобы выбрать летние тряпки. Судорожно начинаю соображать, не получится ли хоть как отвлечь человека позади меня; я слышу, как хлопает ткань его рясы, и этот звук тихим эхом отлетает от стен. Незаметно пытаюсь согнуть пальцы на правой руке, но её как будто нет. Левая чуть подрагивает, и на том всё действо заканчивается. Тихо вздыхаю, но получается громче, чем я думала. — Заткнись! — рявкает парень и пинает меня во второй раз, но уже в ногу. От толчка я чуть не потеряла равновесие. Моё тело ходуном ходит от агонии, в которой оно сейчас оказалось. Я мелко дрожу, пытаясь справиться с волнами боли, которые появляются в ступнях и разносятся дальше. Коридор по-прежнему не кончается, и, если так дальше дело пойдёт, я совсем не смогу идти. Просто рухну тут, и всё. — Поворачиваем, — низко проскрипел парень. Сколько бы он не старался придать своему голосу взрослого звучания, я всё равно слышу за ним шестнадцатилетнего подростка. Я вдруг впадаю в ступор и незаметно для себя самой останавливаюсь. Дети. Мы все дети. И наверняка те, к кому меня ведут, не старше меня: взрослые обычно слишком сильно заняты, чтобы тратить время на обряды или жертвоприношения… А если это сумасшедшие? Сумасшедшие подростки, которые накачались наркотиками и теперь возомнили себя слугами нечистых? От съехавших с катушек всего можно ожидать, да и опаснее они раза в три. — Чего встала?! Я лишь покачала головой и пошла дальше, закусив нижнюю губу. Вскоре становится больно, но я не могу разомкнуть челюстей, и вот по подбородку течёт тоненькая горячая струйка. Помещение, по которому мы идём, резко меняется. Теперь стены облицовывает посеревший со временем прямоугольный кафель, на полу в тон ему шестиугольная мозаика. Когда-то всё здесь было белым и за порядком тут следили. Но меня встречает лишь пара полуразобранных столов, состоящих из одних железяк, деревянный стол с куском фанеры, парой чашек и их грязным недопитым содержимым и разбросанные по всему проходу медицинские инструменты. От вида некоторых из них меня бросает в дрожь. Сколько себя помню, всегда боялась больниц и врачей, а уж о том, с чем они порой работали при мне, вообще молчу. Не будучи особо сильной в медицине, я узнала только несколько разных скальпелей и зажим, название остальных «орудий пыток» навсегда останется для меня загадкой. Но мы, к счастью, проходим дальше. От облегчения на глаза наворачиваются слёзы, а внутри словно лопается огромный пузырь. Поворачиваем направо, мимо огромного остроугольного окна с прогнившей насквозь деревянной рамой. С улицы веет влажностью, но на стекле такой толстый слой пыли, что мне не разглядеть, что там, на свободе. Идём ещё, я с ужасом вижу десятки дверей с номерками. Палаты пациентов. Некоторые из них приоткрыты и поскрипывают от сквозняка, гуляющего в здании, другие кажутся наглухо запертыми, как будто там сейчас кто-то есть. От таких размышлений по позвоночнику пробегает холодок, и мне кажется, будто стоит мне подумать о них, как больные тут же вылезут и нападут на меня, а потом и прибьют совсем. Чего им это стоит? Несмотря на температуру в помещении, мне становится жарко. А ещё я пить очень давно хочу. Теперь обветрившиеся губы чуть потрескались, а в глотку будто насыпали стакан песка. Долго ли я без воды протяну? Минуем ещё одно окно таких же габаритов. Только оно, в отличие от своего соседа, вдребезги разбито, и из рамы, словно зубы, торчат огромные осколки оставшегося стекла. Мне не составляет труда найти орудие преступления: вот он, огромный булыжник, валяющийся рядом с батареей под окном, такой же посеревшей и побитой. Во многих местах облупилась краска — это является характерной чертой сего заведения. Из окна в темноту бьет ослепительно-яркий свет, и пространство, ограниченное парой обструганных деревяшек, сияет белым. Я ругаюсь про себя и сильно зажмуриваю глаза: больно. Смежив веки, вижу разноцветные вспышки, приобретающие разные узоры. Теперь нужно идти осторожно — не грех зацепиться за что-нибудь и разбить себе лицо. Как только чувствую, что мы прошли опасную зону, несмело моргаю и, лишь убедившись, что опасность миновала, открываю глаза. Передо мной всё ещё пляшут солнечные зайчики, но скоро они проходят. Да когда же кончится этот коридор? Или он специально водит меня по больнице, чтобы доказать мне, что я не смогу сбежать? Наверное, так и есть. Хотя куда я могу уйти в таком состоянии? Мы столько поворотов сделали, я столько дверей видела, не поднимая головы… Выходим в ещё одно отделение. Новое крыло, новое оформление. Посередине стены идёт ровная жирная линия. Когда-то она была ярко-красной, но потемнела и потеряла часть краски, хлопья которой валялись вдоль стен. Под полосой всё замалёвано тёмно-серым цветом, но он уже успел покрыться слоем трещин; поверх всего этого брызги белой краски, по всей видимости, свежей. Прямо перед собой я вижу тупик с больничной койкой на металлической опоре, единственная дверь — широкая рама длиной почти до потолка — ведёт налево. За ней я вижу тёмную трухлявую трубу, тонкой полоской идущую вдоль всей стены. Но более всего поражает надпись сразу над красной чертой, я нервно сглатываю, когда иду на слабое свечение. Психотерапия. Войдя в комнату, не вижу ничего, кроме лифта. Здесь пусто, только ветер, проникший сквозь щели в заколоченных досками окна, порой шелестит исписанными листами бумаг на полу. Провожатый отпихивает меня назад и быстро нажимает на кнопки. Треснутый колпак лампы озаряет нас после лёгкого звона зелёным светом, двери распахиваются, и мы входим внутрь. Как только пол под нами проваливается от нашего веса, а лифт приходит в движение, я осознаю, что у меня клаустрофобия. Сердце пускается вскачь, и я шумно выдыхаю теплый воздух, который изгажен запахом переработанного машинного масла. Медленно оседаю, спиной сползая вниз по стенке. Четыре узкие стены давят на меня, мне не хватает воздуха. Я начинаю задыхаться, делая отчаянные вдохи. Парень в балахоне, скрестивший руки за спиной, вначале молча наблюдает за мной, а затем произносит: — Надеюсь, ты поняла, что спасенья без посторонней помощи нет, — с этими словами он достаёт откуда-то небольшую флягу и брызгает в меня водой. Становится легче, я с усердием облизываю сухие губы и чувствую, как капелька за капелькой влага стекает по моему горлу. Решаюсь осмотреться по сторонам насколько мне было позволено. Вижу, как одна из панелей, служащая стеной, сильно дрожит, её верхний конец отогнут, и за ним тёмная шахта. Поначалу мне кажется, что лифт идёт вверх, но лишь потом осознаю, что мы непрерывно движемся вниз, уходя всё глубже и глубже под землю. Раздаётся сильный толчок, и лифт останавливается. Мои колени дрожат, и я использую всё ту же стену, чтобы подняться на ноги. К этому времени руки совсем онемели и кажутся мне распухшими. Я лишь молча сглатываю, когда покидаю кабину. Оказавшись в подземелье, мне становится очень холодно. С нелепой завистью гляжу на затылок провожатого: он-то в целой рясе, а у меня даже щиколотки не прикрыты! Мы вновь занимаем свои привычные места, и я иду по коридору первая. Повсюду на стенах закреплены факелы, откуда-то спереди идёт красноватое свечение. Коридор весь состоит из старого камня. Наверное, эти психи обнаружили средневековые подвалы и теперь во всю ими пользуются. Мы достигаем входа, и мне кажется, что всё это время мы шли быстрее, чем было необходимо. На глаза невольно наворачиваются слёзы, когда у стены я вижу жертвенник и длинный изогнутый нож рядом с ним. Значит я всё таки за место священного барашка. Над нами огромный хорос с готической ковкой. Все подставки для свеч в нём пусты, люстра держится на тонкой цепи. Если такая упадёт, когда я буду внизу, мне крышка. Хотя мне и так не уготована судьба выйти отсюда живой: всем барашкам режут горло. Красный свет идёт от множества свеч, расставленных в большой комнате. Добавили что-то в огонь. Верно, не дураки. Когда понимаю, что к телу вдруг потихоньку начинает возвращаться чувствительность, без стеснения вращаю головой во все стороны. В зале около шестидесяти людей, занятые одним и тем же делом — поклонению Дьяволу. На одной из стен чем-то тёмным, с подтёками, нарисован огромный круг, внутрь которого вписана пятиконечная звезда. Как же эти штуки называются? Да, точно. Кажется, передо мной пиктограмма. Но только вот эти придурки неправильно растолковали её «способ применения», ведь если верить всем книгам и Интернету, её использовали для защиты от демонов. Хотя мне-то что? И так убьют, я вижу по их рукам по локоть в крови, как им это нравится. Кстати о крови. Она здесь повсюду. И без того тяжелый воздух пропитан запахом меди, жертвенный алтарь утопает в багровой жидкости, а нож своим грязным лезвием попросту прилип к столу. Хочется блевать и рыдать одновременно. Слёзы уже вовсю текут по моим щекам, когда горе-жрецы отрываются от поклонения Сатане и один из них берёт в руки кривой нож. Мой первый провожатый толкает меня вперёд, бормоча что-то о великой чести, которая мне досталась. Бьюсь об заклад, сам бы он не хотел оказаться на моём месте, ровно как и все присутствующие в этой комнате. Главный жрец, взявший нож, становится напротив алтаря и начинает читать заклинание на неизвестном мне языке. Пока он не даёт сигнала остальным, другие молчат, и лишь затем эхом начинают повторять бессмысленные слова. Я останавливаюсь прямо над хоросом и начинаю молить Всевышнего о том, чтобы люстра сейчас же упала на меня. Лучше пусть меня задавит это двухъярусное колесо, чем изрежут лезвием! Слёзы заливают мне глаза, и я почти ничего не вижу, лишь всхлипываю. В ушах рикошетом отражаются слова из книги, в которую нет-нет, да глянет Главный жрец. Кружится голова. Молить о пощаде бесполезно, и я выкидываю эту мысль на задворки сознания. Делаю несколько робких шагов вперёд к протянутой руке. Меня нагибают и обхватывают шею липкими пальцами, ведут по ступеням прямо к жертвеннику. От волнения нет сил сопротивляться, всё плывёт и вращается. Я хочу сказать что-то, но мои губы от этого дрожат ещё сильнее. Чувствую, как меня кладут на алтарь, слышу финальные фразы молитвы. С ужасом наблюдаю за тем, как Главный жрец гордо обходит жертвенник, держа на высоко поднятой вверх руке нож, который только что омыли в какой-то жиже. Я с замиранием сердца считаю секунды до того момента, когда в меня войдёт холодный грязный металл. И если я вдруг не умру, то точно чем-нибудь заболею от заражения. Но стоит ещё раз взглянуть на лезвие, как я лишний раз убеждаюсь в том, что шансов нет. Сейчас я делаю то, чего мне хочется больше всего на свете. Закрываю глаза и, сжав зубы, жду. Я слабая, я знаю это. Сколько себя помню, никогда не шла против течения. Никогда не была сильной. Вдруг отовсюду раздаётся звон битого стекла. Я визжу как умалишённая, когда Главный жрец подбегает ко мне и подносит нож к моему горлу, но его тут же откидывает назад выстрелом в голову. Крики и отчаянные вопли наполнили комнату. Не зная, куда деться, я вижу мечущихся в разные стороны людей в рясах и вначале не могу понять, откуда исходит угроза. Но затем я вижу их. Одетые в военную форму, с масками на лицах, скрывающими всё, кроме глаз, стоит десяток солдат. Они постепенно пробиваются к центру, в руках — тяжелые автоматы, а у пары человек я вижу ножи с короткими зазубренными лезвиями. Понятия не имею, хорошие они, или плохие, но мне сейчас нужно уматывать отсюда, и желательно не попасть под пули. Двое из мужчин — по всей видимости, лидеры — уверенно идут вперёд, без раздумий стреляя во всё чёрное перед собой. Команда начинает постепенно разделяться, чтобы окружить весь зал и взять заложников — выстрелы стали реже. Кто-то сзади схватил меня за плечо, а затем поднял на руки. Адреналин в крови придал мне сил, и я попыталась вырваться, но меня держали мёртвой хваткой. Замечательно. Им помешали в одном месте, они продолжат в другом. Но только когда меня спустили с жертвенной площадки, я заметила высокие шнурованные ботинки. Чёрт, теперь всё ещё хуже. Если кучка хилых подростков — ещё терпимый вариант и можно попробовать от них уйти, оказаться в окружении взрослых солдат, и притом мужчин… В общем, плачевная ситуация. Мужчина между тем понёс меня к выходу. Во всеобщей суматохе и какофонии голосов он безошибочно определял направление, не отвлекаясь на мелочи и глядя строго вперёд. Я вижу, каким стальным непоколебимым блеском сияют сейчас его тёмно-карие глаза. Неожиданно справа выпрыгивает один из сумасшедших. Он целится в солдата, но промахивается. Вместо этого сатанист успевает полоснуть меня ножом, и я вижу, как кожа на руке расходится в разные стороны. От вида обнажённого мяса и свежей крови я теряю сознание.